Глава 35 Капитолий
Слева был заросший ветлой овраг, в котором скрывался источник с живой водой. В ста метрах от кладбища зеленел лес. Пройдя мимо него по поросшей травой грунтовке, перед нами появились высокие деревянные ворота. «Лесхоз» было написано на щите справа. Плакатный шрифт, графика ёлок по бокам и две белозубые улыбки напомнили о советском кинематографе. Мне вдруг захотелось соцреализма, пусть даже фантастического. Поросшая дорога за воротами привела к перекрёстку, в центре которого, на пьедестале, стояла каменная женщина со снопом в руках. Она была в легком, развивающемся на ветру сарафане, тонкая ткань изящно сработанная провинциальным художником облегала большую грудь, острые соски, казалось, могли в любую секунду разорвать её нити и вырваться наружу. Её внешность говорила о здоровой женственности и материнстве. Толстая коса за спиной, всепобеждающая улыбка с настоящими женскими губами и взгляд, устремлённый вперёд, навивали мысли о счастливом будущем и здоровом образе жизни.
– Жаль, что каменная, – сказал Михаил. – Да разве ж она не красива? Эх! Были времена, и женщины были в русских селеньях, не то, что нынешние бабы. Это не про вас, девки, – обратился Михаил к Жене и Насте, – это про других баб, которых вы не знаете.
Во все стороны разбегались тропинки. Прямо по курсу двухэтажное здание с барельефом на фасаде. Герб РСФСР удивлял своей монументальностью.
– Тонкая работа, – заметил Андрей.
На высоком крыльце мелькнула тень. Мы зашли внутрь. Нас встретила большая просторная зала, несколько канцелярских столов стояли в центре, у стен – три ободранных дивана и не менее десятка кресел. Табуретки с металлическими ножками были свалены у окна. Лысый человек, похожий на вождя пролетарской революции В. И. Ленина, шёл навстречу. Михаил улыбался.
– Крадун Виктор Владимирович – депутат Государственной Думы, – произнёс лысый мужчина, обращаясь к нам. – Очень рад. А это наш Капитолий – место встреч и дискуссий или, если угодно, обитаемый остров.
Он засмеялся. Мы познакомились, не избегая рукопожатий. Настя достала из рюкзака вишнёвое варенье и разбавила его в десяти литрах воды. Мы с Женей плюхнулись в мякоть пружинистого дивана. Депутат исчез в крайней комнате и вскоре появился с гладко выбритым лицом. Сходство с портретным Лениным было утрачено навсегда, и перед нами предстал человек со стандартной внешностью чиновника и стандартным возрастом в сорок пять лет. Независимо от прочих параметров, лицо законодателя всегда квадратично за счёт излишней полноты физиономии в нижней его части. Крадун – не исключение – тоже был щекастым, несмотря на то, что уже не ел несколько дней. Основной отличительной чертой было то, что этих черт не наблюдалось и уникальных особенностей не просматривалось, всё сглажено жирком. Не хватало опрятности и галстука. Вскоре появилась женщина непохожая на Крадуна. Он немедленно нам её представил:
– Каблукова Алевтина Олеговна, прошу любить и ещё раз любить. Прекрасная женщина.
Я подумал, что она его жена, позже выяснилось, что ей тоже сорок пять. Алевтина кокетливо улыбалась и при знакомстве заглядывала каждому из нас в глаза, пытаясь проникнуть внутрь и добыть какую-нибудь тайну.
– Прекрасный морс, – потянула нараспев Алевтина. – Девочка моя, как же ты хороша! – бросила она комплемент в сторону Насти. – Жаль, что так случилось. С нами, с женщинами, так неуклюже поступить. Мы – цветы в этом человеческом зоосаде, прекрасная его половина. Хочешь, возьми розу, какого цвета и оттенка пожелаешь, хочешь – лилию нежную, она твоя, а может – ромашку, девственницу полевую. Да ради Бога! Разве жалко?! Своим присутствием мы украшаем всю эту серость, но, не это главное, мы спасаем мир от самоуничтожения, проповедуем любовь и дарим её нуждающимся. И это вовсе не благотворительность, а природа. Наша жертвенность безгранична, а что взамен? Грубость и невежество. Хамство. Неужели ценители красоты выродились? Где вы, доблестные рыцари? Нет никого, и никогда не было, все эти Ланселоты придуманы маленькими девочками.
Она ходила кругами, радиус маршрута быстро увеличивался. Мне пришлось подобрать ноги, так как она чуть было не прошлась по ним. В воздухе витал едва уловимый запах свиданий. Она была холодной брюнеткой, волосы цвета тиоиндиго пострижены под каре. Стильное чёрноё платье, как мне показалось – дорогое, туфельки на каблучке и даже макияж –
привлекали внимание. Её несообразный с нашим аскетическим положением образ явно контрастировал с обшарпанным интерьером, явившимся из прошлого столетия. Если бы сейчас рядом с ней оказался Ермак, это была бы настоящая бондиана семидесятых. Куда подевалась скупость отшельничества, вшивые одежды бездомных и крайняя степень отчаянья на лицах изгоев общества? В конце концов – где кинематографическая правда? Видимо, она готовилась к этому выходу, а что делать? Надо же как-то прожигать оставшееся безвременье. Она смотрела вперёд, чуть выше линии горизонта, отчего осанка приобретала горделивое выражение. Походка от бедра смачно подчёркивала её литые формы, будто актриса на сцене в роли слегка располневшей пантеры. А мы притаились в затемнённом зрительном зале.
– Ах, Женя-Женечка, Настя! Вы так молоды и хороши! Если б вы знали, как я рада вашему здесь появлению. В эти, на первый взгляд умиротворённые, дни я очень нуждалась в поддержке и понимании. От наших мужчин даже дежурного комплемента не дождёшься, что уж говорить о поэзии! Замоторели совсем. Эти пошленькие улыбочки и блестящие глазёнки – совсем не мужские. Что раньше, что сейчас – всё одно. Только о сиськах и думают, а о чувствах, о душе – даже не заикайся! Знай, про свою армию вспоминать, о политике и о коррупции разглагольствовать. Ах да, ещё про футбол, их больше ничего не интересует. Даже в этой ситуации, когда жизнь прекратилась и надо махнуть рукой и на всё положить, они продолжают нести всякую ахинею. Хорошо хоть жрать не хотят и секса не просят. На счёт последнего я точно не знаю. Вдруг.
Я с трудом припоминаю, когда в последний раз меня на руках носили, а ведь были времена. Да я и не прошу об этом. Возраст не тот и вес, а мужик слабый пошёл, уронит и не извинится. Когда мы были живыми, хотелось чего-то большего. Деньги, материальный достаток, это, конечно, нужно, но ведь не в этом счастье! Любви хотелось, что может быть больше этого? Нежности и внимания, вот в чём мы всегда нуждались, вот чего хотели и не получали. Нас просто используют, употребляют как пищу, без которой не могут существовать, а ещё как десерт используют между делом. Вы – девчонки молодые и не знаете многого. Сейчас вы любите классных парней, а через несколько лет они превратятся в необузданных мужланов, животных, которым только давай. Извините! О присутствующих не говорят. Так что расслабьтесь, тем более что вы уже на том свете. И вовсе я феминистка. Если вы подумали об этом, и никакого отношения к ним не имею. Они ведь хотят быть мужеподобными, а я не хочу. Я женщина, и хочу ей оставаться. Да, я хочу быть слабой и хрупкой и этим побеждать грубую силу. Не знаю, поймёте ли вы меня или нет? Ещё девчонкой была, когда вообразила себе любовь такую, какой не бывает. Я слишком высоко поставила планку. Легче на небо взобраться, чем её преодолеть. Выходит, сама виновата.
Она окинула взглядом присутствующих и вышла на улицу. Крадун улыбался ей вслед, он сделал попытку встать, но вовремя передумал.
– Я люблю женщин, – сказал депутат с оправдывающимся оттенком в голосе. Будто мы сейчас бросимся на него за это признание.
– «Любить иных тяжёлый крест…», – процитировал я поэта.
– Это точно, – подтвердил Крадун. – Вот хотел я броситься за Алевтиной Олеговной после её душевных высказываний и осыпать её комплементами с ног до головы, но передумал. Потому что знаю, что ей они не нужны вовсе, и что моя любезность её будет раздражать. Чтобы ей угодить, надо выпить море. Ей ведь страдания необходимы, как воздух. Все старания для того предприняты, чтобы вызвать в себе эти чувства.
– Бабы любят страдать, – сказал Михаил, – и это нормально. А твои сладкие слова ей не нужны и противны, потому что от тебя исходят. Значит, и ты, Виктор Владимирович, ей, мягко говоря, неприятен. Вот и не лезь. Не для тебя эта штучка. Какой она человек – не знаю, а женщина складная. Действительно, на цветок похожа, а в этом я разбираюсь. Цветы – моя слабость.
– Она красивая, – согласился я, погружаясь в размышления.
Все они такие разные и все хороши. От Жени пахло полевой ромашкой, её голова лежала на моём плече. Она спала. Безопасность, в которой мы пребывали, успокаивала, реагируя на это, мозг распахивал двери в мир грёз, воспоминаний, а иногда приоткрывал завесу в будущее.
За большими окнами нашего Капитолия появились двое мужчин. Встретившись с Алевтиной, обменялись словами приветствия, один из них с седой шевелюрой поцеловал ей руку, старик лет семидесяти, и похож он был на профессора.
– Это профессор, – сказал Михаил, уловив моё любопытство. – Павел Петрович его зовут, а тот, что моложе – Матвей, механизатор из Зареченского района.
Алевтина скрылась в берёзовой роще.
2021 год
© Copyright: Павел Миронец, 2021
Свидетельство о публикации №221071500925