«Вернись – я всё прощу!» -
соседка пела
так бурно, будто свет накрыла тьма.
Мне чудилось лицо белее мела
из старого немого синема́,
где страсти были все на грани фола,
а очи, подведённые сурьмой,
герои драм закатывали соло
и хором в экзальтации немой.
В том голосе из лет шестидесятых
подспудных чувств кипел водоворот –
слепых, непредсказуемых, чреватых,
в которых всё идёт наоборот.
У женщин нынче меньше в снах тумана,
чтоб слёзы лить по каждому хлыщу,
но за стеной моей поёт сопрано,
как в днях былых: «Вернись, я всё прощу!».