В многочисленных трудах, посвященных Пушкину, его личная жизнь, кажется, разобрана чуть ли не на атомы. Даже «донжуанский список» кто-то не поленился составить. А уж семейная жизнь…
Но одна женщина, сыгравшая весьма заметную роль в жизни поэта, как-то осталась в стороне, во всяком случае, писали и пишут о ней мало и неохотно. А между тем Ольга Сергеевна Павлищева (в девичестве Пушкина), старшая сестра поэта, до конца его жизни оставалась близким другом и доверенным лицом.
Действительно, судя по сохранившимся воспоминаниям, в детстве брат и сестра были очень дружны. Ольга была старше брата, но всегда смотрела на него снизу вверх и была первой ценительницей (всегда восторженной!) не только его первых стихов, но и всех его затей и проказ.
Даже после того, как Александр уехал в Царскосельский лицей, дружба между ними не прервалась.
«Знавшие дела семьи единогласно свидетельствуют, что когда, в 1811 году, пришло время молодому Пушкину ехать в Петербург для поступления в лицей, он покинул отеческий кров без малейшего сожаления, если исключим дружескую горесть по сестре, которую он всегда любил», - так писал П.В.Анненков в материалах к биографии поэта.
Но Ольга Сергеевна была сама по себе незаурядной женщиной, совершенно незаслуженно забытой. Точнее, потерявшейся в тени знаменитого брата. Попробуем развеять эту тень и рассказать о том, что она скрывала.
Ольга была первенцем в семье Пушкиных. Она родилась 20 ноября 1797 года, за полтора года до Александра, но ее рождение не порадовало родителей, которые мечтали о сыне. Новорожденную передали на попечение прислуги и фактически забыли о ее существовании. Только после рождения сына родители вспомнили об Ольге, после чего дети росли и воспитывались вместе.
Как ни странно, Оленьку родители все же любили больше, чем Александра, если вообще отношение Пушкиных к своим старшим детям можно назвать любовью. Нежности были не в чести: за малейшую провинность детей сурово наказывали. Надо сказать, что Ольга принимала наказания куда менее смиренно, чем ее брат.
Одна из многочисленных гувернанток оставила краткие воспоминания о своем пребывании в семействе Пушкиных:
«Раз Ольга Сергеевна нашалила что-то, прогневала мамашу, та по щеке её и треснула. А она обиделась, да как? Мамаша приказывает ей прощенье просить, а она и не думает, не хочет. Её в затрапезное платьице одели, за стол не сажают, на хлеб, на воду и запретили братцу к ней даже подходить и говорить. А она, – повешусь, говорит, а прощенья просить не стану!»
Старший сын и вовсе был для родителей сплошным разочарованием. Родители, отдавая предпочтение младшему брату Льву, мало обращали внимания на старших детей: вероятно, это сближало брата с сестрой с самого начала
Ольга помнила какие-то эпизоды из детства будущего поэта. Один из них передаёт П.И.Бартенев:
«По свидетельству сестры поэта, Пушкин был толстый, молчаливый и неповоротливый мальчик, которого нарочно заставляли гулять и бегать и который лучше любил оставаться дома с бабушкой. Вот анекдот из первоначального его детства. Раз Надежда Осиповна (мать его) взяла его с собою гулять. Он не поспевал за нею, отстал и уселся отдыхать среди улицы; но, заметив, что из окошка на него смотрят и смеются, поднялся и сказал: “Ну, нечего скалить зубы!” – На седьмом году Пушкин сделался развязнее, и прежняя неповоротливость перешла даже в резвость и шаловливость».
Ольга была критиком первых произведений своего брата. Забираясь в библиотеку отца, он читал комедии Мольера и под впечатлением такого чтения сам стал упражняться в писании подобных комедий, по-французски же. Брат и сестра для представления этих комедий соорудили в детской сцену, причём он был и автором пьес, и актером, а публику изображала она.
В числе этих комедий была носившая название “Escamoteur (похититель)”, сильно не понравившаяся Ольге Сергеевне; она, в качестве публики, освистала этого “Похитителя”, что и послужило их дяде поводом к следующему четверостишию:
«Dis-moi, pourquoi l’Escamoteur
Est-il siffl; par le parterre?
H;las! c’est que le pauvre auteur
L’escamota de Moli;re».
(Скажи мне, почему “Похититель” освистан партером? Увы! потому, что бедный автор похитил его у Мольера.)»
У детей были, в основном, одни и те же учителя, но в обучении Ольги больше внимания уделяли искусствам: она, судя по всему, прекрасно выучилась рисовать. Учили её и музыке, но дело испортил приставленный к ней в качестве преподавателя фортепианной игры неудавшийся танцмейстер, сильно ударивший ученицу линейкой по руке и на её восклицание «Господин Грюнвальд, вы делаете мне больно!» ответивший: «А кто вам сказал, что я не хочу сделать вам больно?»
Ольга Сергеевна основательно изучила английский язык и хорошо знала творчество Шекспира.
Известно, что родственники великого поэта и сами «грешили» стихотворчеством. Не была исключением и Ольга. Конечно, она никогда их не печатала. Конечно, они несовершенны, но есть и интересные строки.
«В покойной матери моей Александр Сергеевич видел не только сестру родную, но своего искреннего друга; с ней – с детского возраста своего – он отводил душу и делился вдохновениями, осуществляемыми его внезапно угасшею лирой», - писал её сын Л.Н.Павлищев.
Уже из Лицея брат писал любимой сестре нежные дружеские послания. В одном из первых дошедших до нас стихотворений, юный Пушкин, сравнивая свою лицейскую жизнь с монастырём, где «скука на часах», мечтает о встрече с сестрой:
Тайком взошед в диванну,
Хоть помощью пера,
О, как тебя застану,
Любезная сестра?..
Он расспрашивает её о чтении, о любимых занятиях…
В 1814 году семейство Пушкиных перебралось в Петербург, и Ольга с родителями часто бывала у брата.
«Тут-то во время этих посещений дядя мой читывал своей сестре поэтические произведения своей юной лицейской музы, спрашивая её советов, так как сознавал тонкость её вкуса и меткость её замечаний. Она, со своей стороны, обменивалась с ним мыслями, сама стараясь развивать себя умственно и пополнять пробелы домашнего своего образования», - писал впоследствии сын Ольги Сергеевны.
Это были радостные встречи. Недаром поэт писал:
Что было бы со мною,
Богиня, без тебя?
Царскосельский парк и поныне помнит долгие прогулки брата и сестры, их нескончаемые разговоры, их шутки и воспоминания о детстве…
Как Александр и Ольга проводили эти летние дни? Конечно, подростки не только гуляли или чинно беседовали на скамейке. Была и беготня по дорожкам парка, и пикники, и даже походы. Вот что вспоминал Иван Иванович Пущин:
«Летом директор делал с нами дальние, иногда двухдневные прогулки по окрестностям... Во всех этих увеселениях участвовали и приезжавшие родные наши. Женское общество всему этому придавало особенную прелесть и приучало нас к приличию в обращении...»
Все мы знаем о лицейском братстве, но ведь вокруг этого братства, рядом с ним, цвело и нежное сестричество! Сестры лицеистов хорошо знали друг друга, встречаясь в Царском Селе на летних прогулках, а зимой - на лицейских балах. Их связывали и первые дружбы, и первые влюбленности. Через много лет несколько семей лицеистов породнятся. Иван Малиновский женится на сестре Пущина, а сестра Малиновского свяжет свою жизнь с Владимиром Вольховским.
Но почему же имя сестры не встречается в произведениях поэта? Думается, причин здесь несколько, и прежде всего: Пушкин берег родных людей от того, что сегодня называется «публичностью». Все, что связано с близкими, было для него сокровенно.
Кроме того, сама Ольга Сергеевна была человеком замкнутым и домашним. Она отказывалась вести светский образ жизни, ограничиваясь доверительным общением лишь с узким кругом друзей. При этом Ольгу Пушкину нельзя было назвать тихоней, она могла быть упрямой и жесткой, порывистой и вспыльчивой. Возможно, эти черты характера да склонность к затворничеству долго мешали ей выйти замуж.
Отрадны бывали лишь летние месяцы, проведённые в Михайловском, встречи с соседями и родственниками Ганнибалами, но «с осени, с переездом в Северную Пальмиру, начиналась родительская музыка: надоеданья из-за пустяков, придирки и тому подобные угощения».
Большим горем была смерть бабушки Марьи Алексеевны в 1819 году, затем разлука со старшим братом, высланным из Петербурга. Вероятно, с её слов записано:
«Родительские же капризы стесняли её свободу; по этим капризам Ольга Сергеевна должна была сопровождать Надежду Осиповну и на вечера, и на рауты, и на утренние визиты, тогда как ей хотелось заниматься дома; причём Надежда Осиповна, принуждая её выезжать, не заботилась ничуть о туалете дочери, так что, одетая хуже других, Ольга Сергеевна чувствовала себя более нежели неловко».
Внешне Ольга Сергеевна была очень привлекательна. Не красавица, но сейчас бы такое лицо назвали бы «пикантным». Большие, выразительные глаза, тонкий очерк лица, прелестная линия губ. Когда она улыбалась – становилась неотразимой. Вот только улыбалась, увы, нечасто.
Проходили лучшие годы… Но «милое, умное, доброе создание», как назвал Ольгу в одном из писем П.А.Вяземский, по-прежнему томилось дома. Он посвятил ей прочувствованные стихи:
«Нас случай свёл; но не слепцом меня
К тебе он влёк непобедимой силой:
Поэта друг, сестра и гений милый,
По сердцу ты и мне давно родня.
Так, в памяти сердечной без заката
Мечта о нём горит теперь живей:
Я полюбил в тебе сначала брата;
Брат по сестре ещё мне стал милей».
Шло время. Пушкин становился известным поэтом. А как жила Ольга? Судя по всему, довольно печально. Сын приводит её слова:
«Мы трое бежали из дома, так как иго было невыносимо».
«Мы трое» - это она и братья. Но мужчинам было легче, а как могла изменить свою жизнь девушка? Только замужеством.
И в январе 1828 года она совершила неожиданный для всех поступок: тайно обвенчалась с Николаем Павлищевым, который был моложе ее на пять лет. Самой же Ольге вот-вот должно было исполниться тридцать.
Последний шанс? Или все-таки любовь?
Вскоре об этом говорил весь Петербург...
«Сестра поэта Ольга в зрелом уже девстве сбежала и тайно обвенчалась, просто из романической причуды, без всяких существенных препятствий к её союзу, с человеком гораздо моложе её», - с явной недоброжелательностью написал в воспоминаниях о Пушкине М.А.Корф.
Что стояло за этим?
Николай Иванович Павлищев в 1819 году с серебряной медалью окончил пансион при Царскосельском лицее, начал службу. Его переводы иностранных романов помещались в «Литературной Газете», издаваемой А.А.Дельвигом. Вот что писал его сын:
«Отец, несмотря на то, что жил лишь трудами, посещал избранное общество, опираясь на французскую поговорку: “Dis moi qui tu hantes, je te dirai qui tu es”. (Скажи мне, с кем ты, скажу кто ты.) Одетый всегда безукоризненно, скромный, во всех отношениях приличный, был он, в особенности, хорошо принят в семействе Лихардовых, где и встретился с Ольгой Сергеевной Пушкиной и её родителями.
Ольга Сергеевна очень ему понравилась, а потому, не откладывая дела в долгий ящик, отец решился сделать предложение; но, раскусив чванство Сергея Львовича и в особенности Надежды Осиповны, которые оба, по своему эгоизму, держали дочь на привязи и – само собою разумеется – не могли допустить мысли выдать её за человека бедного… прежде всего, он повёл атаку на родителей: очаровал Сергея Львовича французскими каламбурами и беседами о дворе Тюльерийском, сочинителях, сочинительницах французских; затем сделался постоянным партнером Надежды Осиповны в бостоне, нарочно проигрывая ей большею частию партии. Играли же не по маленькой.
В результате он получил доступ в дом Пушкиных: они сами пригласили его.
Насчёт поддержки Александра Сергеевича и Василия Львовича, с которыми был уже давно знаком, он был покоен».
Но… предложение Павлищева принято не было:
«Сергей Львович замахал руками, затопал ногами и Бог весть почему даже расплакался, а Надежда Осиповна распорядилась весьма решительно: она приказала не пускать отца моего на порог, и дело с концом... Когда, две недели спустя, Надежда Осиповна увидела его на бале…, то запретила дочери с ним танцевать. Во время одной из фигур котильона отец, подойдя к ней, сделал с нею тура два. Нашлись приятели, которые поспешили доложить о таком великом событии забавлявшейся картами в соседней комнате Надежде Осиповне. Та в негодовании выбежала и в присутствии общества, далеко не малочисленного, не задумалась толкнуть свою тридцатилетнюю дочь. Та упала в обморок».
После этого и произошёл побег. 25 января 1828 года, в среду, в час пополуночи, Ольга Сергеевна тихонько вышла из дома; у ворот её ждал жених; они сели в сани, помчались в церковь Св. Троицы Измайловского полка и обвенчались в присутствии четырех свидетелей – друзей жениха, именно двух офицеров того же полка и двух – Конно-Егерского.
После венца Павлищев отвёз супругу к родителям, а сам отправился на свою холостую квартиру. Рано утром Ольга Сергеевна послала за братом Александром Сергеевичем, жившим особо, в Демутовой гостинице.
В.А.Жуковский писал племяннице:
«Пушкина, Ольга Сергевна, одним утром приходит к брату Александру и говорит ему: милый брат, поди скажи нашим общим родителям, что я вчера вышла замуж… Брат удивился, немного рассердился, но, как умный человек, тотчас увидел, что худой мир лучше доброй ссоры, и понёс известие родителям. Сергею Львовичу сделалось дурно… Теперь все помирились».
Некоторые подробности передаёт А.П.Керн:
«Другое воспоминание моё о Пушкине относится к свадьбе сестры его. Дельвиг был тогда в отлучке. В его квартире я с Александром Сергеевичем встречала и благословляла новобрачных. Расскажу подробно это обстоятельство.
Мать Пушкина, Надежда Осиповна, вручая мне икону и хлеб, сказала: «Remplacez moi, ch;re amie, avec cette image, que je vous confie pour b;nir ma fille! [Замените меня, мой друг, вручаю вам образ, благословите им мою дочь!]»
Я с любовью приняла это трогательное поручение и, расспросив о порядке обряда, отправилась вместе с Александром Сергеевичем в старой фамильной карете его родителей на квартиру Дельвига, которая была приготовлена для новобрачных».
Поступок, мягко говоря, беспрецедентный. Поручить абсолютно посторонней женщине благословить родную дочь под венец … Надежда Осиповна, конечно, всегда отличалась некоторыми странностями в поведении, но тут она явно превзошла самое себя.
Кстати, в скором времени, Сергей Львович, простил (за что?) и полюбил зятя, А дядюшка Василий Львович искренне поздравил молодых:
«Молю Бога, чтоб Он благословил вас и чтоб вы были счастливы совершенно! я вас поздравляю от искреннего сердца и уверен, что во всякое время вы будете стараться быть утешением ваших родителей».
А вот Надежда Осиповна так и не сменила гнев на милость. Одному Богу известно, почему она так недоброжелательно отнеслась к избраннику дочери. Впрочем, она и до этого всех искателей руки Ольги встречала «с фурией», то ли ревнуя к тому, что ее собственные молодость и красота уже никогда не вернутся, то ли рассчитывая на то, что Ольга останется при ней «компаньонкой» до конца жизни.
А может быть, видела в Павлищеве то, что другим открылось много позже?
Судя по дошедшим до нас сведениям, брак этот не сделал Ольгу Сергеевну счастливой. Её сын писал:
«До замужества моя мать пользовалась цветущим здоровьем. Но нравственная передряга, которую она перенесла от Сергея Львовича, в особенности же от Надежды Осиповны при этом событии, потрясла всю её нервную систему, а весной 1829 года и мать моя подверглась сильнейшим страданиям печени, которые осложнились частыми головокружениями. Малейшей шорох казался ей шумом, а неожиданное падение на пол ножниц, ложек и тому подобных предметов вызывало в ней истерические рыдания и хохот».
Видимо, всё это усугублялось и достаточно скромным материальным положением, и характером мужа.
До нас дошла переписка Пушкиных с Павлищевым, касающаяся, в основном, денежных дел. По ней можно судить о мелочности супруга Ольги Сергеевны, его расчётливости: требовал сначала приданого, после смерти тёщи – наследства, продажи или раздела Михайловского.
Поразительны строки из письма С.Л.Пушкина Александру Сергеевичу о зяте:
«Он говорит о болезни Оленьки только вскользь и притом так, точно он сообщает о здоровьи лица, ему постороннего, человеку, которому оно ещё более чуждо».
Про отношения же поэта с зятем Лев Павлищев вспоминал очень сдержанно:
«Отношения... с внешней стороны казались весьма хорошими, но до родственной, теплой искренности и до местоимения “ты”, которое так щедро любил раздавать Пушкин, дело никогда у них не доходило; причина отсутствия такой сердечности кроется в совершенной противуположности личных характеров, а литературная деятельность шурина и зятя не послужила между ними общим знаменателем».
Жизнь сложилась так, что молодым супругам приходилось часто и надолго разлучаться: в начале 1831 года Павлищева перевели на службу в Польшу, где, между прочим, вовсю полыхало восстание, а Ольга Сергеевна осталась в Петербурге («до окончательного водворения мужа в Варшаве»). И ей очень тяжело без мужа и без нормального дома:
«Не получая известия, томлюсь и беспокоюсь: жив ли ты? не убит ли?.. Недобрый гений вдохновил тебя променять спокойный семейный очаг на проклятую Польшу… Приглашаешь меня приехать. Но куда же? Из Гродно, вероятно, вас ушлют в другое место, а там в третье и десятое. На поездку надо денег и денег, а откуда мне их взять, чтобы одной поехать тебя отыскивать в неприязненном крае... Но главное, меня родители отсюда не выпустят амазонкой на польскую войну; слишком от них завишу… Бог знает, увижу ли тебя?.. Да жив ли ты? откликнись ради Бога».
Почти весь 1831 год Ольга Сергеевна провела без мужа, в постоянных беспокойствах и душевных волнениях. К ним присоединялись и сугубо житейские заботы, при совершенной неизвестности, что будет дальше. Немудрено: именно в это время в России свирепствовала холера.
Старшие Пушкины и недавно женившийся Александр Сергеевич жили в Царском селе, Ольга – в Петербурге. Она предприняла попытку переехать к своим… И вот что получилось:
«Путешествие мое в Царское совершенно не удалось. Желая избегнуть карантина, я решилась сделать крюк и приехала на место благополучно, хотя и поздно вечером, но позвонила по ошибке не к брату, у которого остановились отец и мать до переезда их в Павловское, а к его соседке – нашей доброй старушке Архаровой. Вообразив, что это не я, а сама петербургская холера в моем образе пожаловала к ней в гости, Архарова закричала от испуга, указала мне дачу Пушкиных и криком своим произвела суматоху всеобщую. Я к дражайшим; мать, в особенности же отец, – Александр и жена его были в гостях, – перепугались ещё хуже Архаровой; не холера, а страх заразителен, и вот не прошло получаса, как меня отвозят с “триумфом” в карете, в сопровождении госпожи полиции, и отвозят будто бы для того, чтобы выдержать карантин, но на поверку моим глазам представился не карантин, а кордон, откуда мне, без дальних разговоров, указали обратную дорогу в северную столицу».
Наконец Павлищев вместе с русскими войсками «вступил в Варшаву», и теперь Ольга ждала, когда же он, наконец, устроится на новом месте. Встретив новый 1832 год вместе с родными, она написала мужу:
«Никогда ещё мне не было так грустно, как в прошлую пятницу, 1 января, когда обедала с братом и Наташей у стариков. Папа и мама хотя и не совсем передо мною правы, но всё же любят меня по-своему; меня томили недобрые предчувствия, что в день нового года обедаю у них последний раз».
Только осенью она сумела выехать к мужу. И почти сразу же между нею и родителями возникла переписка, благодаря которой стали известны многие подробности жизни семьи Пушкиных.
Наконец-то к Ольге Сергеевне пришло счастье материнства. Ещё до рождения ребёнка отец писал ей:
«Если Бог даст тебе сына – назови Леоном. Хочу, чтоб он пошёл в моего Леона по своей душе. Если же будет дочь – назови Надеждой, именем той, которая дала тебе жизнь, а мне счастия настолько, насколько оно осуществимо на земле… Препоручаю тебя Божию промыслу, уповая, что на мою долю выпадет счастие в следующем году, если не в этом, – прижать к моему сердцу и тебя, и твоего ребенка – Леона или Надежду, и эта мужественная надежда, к несчастию, я из каламбуров не выхожу... меня подкрепляет и даёт силу переносить разлуку с тобою!»
А получив известие о рождении внука, даже бабушка как будто примирилась с зятем:
«Как выразить вам радость, которую я испытала, получив письмо ваше, мой дорогой Николай Иванович? Надо быть бабушкой, чтобы представить себе, что я почувствовала, его читая; да благословит небо нашего маленького Леона, которого люблю уже от всего сердца; да составит он ваше счастие, и желаю иметь приятное утешение принимать его ласки; вот искреннее моё желание, которому никогда не изменю».
В августе 1835 года Ольга Сергеевна приезжала с сыном в Петербург. В её письмах к мужу можно прочитать, как её радостно встретила родня:
«Наконец я у моих. Ласкают меня, лелеют ребёнка…Только что возвратилась от Александра, и провела у него целый день с моим Лёлей. Брат, по-видимому, опять меня весьма полюбил,.. а Лёлю очень хвалит и ласкает. Лёля большой говорун и особенно сошелся с своим двоюродным братом Сашей, но успел на него тут же дяде насплетничать: “Дядя, знаешь, Маша плачет? Сашка её прибил!” Александр своим детям так же, как и я моему, спуску не дает – ни двухлетнему своему мальчику, ни девочке».
Она очень тепло отзывалась о невестке и её семье:
«Наташа и сестры ее, Азинька и Коко, прелюбезные и предобрые. Видят во мне родную и, конечно, чтобы сделать мне приятное, ласкают моего Лёлю, в особенности Коко. Мальчишка (le petiot), кажется, уже в неё и влюбился… Сегодня [в день своих именин] маленький Леон – мужчина самый счастливый на свете... Александр, его жена и обе свояченицы навезли ему с три короба игрушек».
В Петербурге Ольга Сергеевна находилась в гуще жизни. Её письма заполнены описанием новостей, отзывами о литературных (особенно высоко оценивает она повести Н.В.Гоголя) и музыкальных новинках.
Надежда Осиповна умерла весной 1836 года, на Пасху, «во время Великой заутрени, когда, в храмах Божиих раздавалось радостное “Христос воскрес”». Внук рассказывал, что перед смертью она «томительно ожидала свидания» с зятем, который должен был вот-вот приехать в Петербург «по службе и по делам».
Так ли это на самом деле, неизвестно. Может быть, действительно хотела уйти из жизни, примирённой со всеми. Во время последней болезни она очень сблизилась со старшим сыном и после её смерти А.С.Пушкин рыдал как ребёнок.
В мае 1837 года у Павлищевых родится дочь Надежда.
Но ещё раньше Ольга Сергеевна получила известие о гибели брата. Лев Павлищев вспоминал:
«По получении рокового известия в Варшаве, в дипломатической канцелярии наместника, чиновник этой канцелярии г. Софьянос явился к моим родителям ночью на квартиру. С таинственным видом прошёл он в кабинет отца и на вопрос: “зачем пожаловали не к чаю, а так поздно?” – отвечал: “известие страшное: Александр Сергеевич убит!” Тут Софьянос, сообщив отцу некоторые сведения о злополучном деле, поспешил откланяться. Между тем мать моя, услышав голоса разговаривающих, позвала отца по уходе печального вестника и спросила, кто был у него так поздно и зачем?
– Александр Сергеевич… – начал отец.
– Что, болен? умер?
– Убит на дуэли Дантесом.
Это известие было для моей матери таким страшным ударом, что она занемогла очень серьёзно; кровавая тень погибшего брата являлась к ней по ночам; она вынесла жестокую нервную горячку... Все знакомые моих родителей, начиная с фельдмаршала, и русские и поляки, поспешили изъявить самое тёплое сочувствие матери. Медовая улица, где жили мои родители, три дня сряду была запружена экипажами».
Очень интересны записанные Павлищевым рассуждения его матери о гибели брата: «В этой кончине, – говорила мне она, – гораздо менее виновен ничтожный Дантес, нежели добрые люди (!), наметившие его палачом, – люди, в числе которых, кроме немца Бенкендорфа, оказались между прочими – к вящему их стыду и посрамлению, носившие русские, украшенные княжескими титулами фамилии – иезуит Гагарин и автор не одного памфлета против России – кривоногий (le bancal) Долгоруков Петр. Оба они, в сущности, ненавидели Россию, в которой родились, воспитывались, хлеб которой они ели не один десяток лет… оба виновны, и нельзя придавать значения их сшитым белыми нитками увёрткам. Один из них соображал, сочинял и писал пасквили, другой адресовал, запечатывал, отправлял».
И – горькие сожаления, показывающие в то же время силу родственной любви:
«Если бы во время самого разгара гнусной подпольной войны против брата я находилась в Петербурге, – сказала моя мать, – то не посмотрела бы ни на каких Бенкендорфов и не поколебалась открыть всё самолично Государю, одно мощное слово которого заставило бы низких заговорщиков снять маски, и они понесли бы должную кару по закону. Но меня не было, а брат не пожелал написать о своем горе, иначе я немедленно поехала бы в Петербург. В довершение несчастья, в Петербурге не было тоже ничего не подозревавшего брата Льва: тот не допустил бы Александра до поединка, да и сам бы на дуэль не вышел, доказав уже храбрость в дюжине кровопролитных сражений, а без всякой дуэли сумел бы преподать Дантесу щеголю (а се mirlifore) более действительный урок и отбить у него навсегда охоту финтить да тарантить. Впрочем, «мирлифлёр» и сам не рассуждал, с кем дерзнул играть, а так как в его голове логика работала не с особенным усердием, то где же и было ему сообразить, что сам играет роль пешки, проводимой в дамки поражаемыми Александром врагами?»
Ольга Сергеевна пережила обоих своих братьев. Сильный характер, несвойственная Пушкиным хладнокровная решительность – вот что ее поддерживало во всех испытаниях. Её сын приводил примеры, показывающие силу характера матери.
«Будучи девицей, она одним грозным взглядом и энергическим словом принудила ретироваться вооруженного топором злодея, проникнувшего через окошко в её комнату с намерением грабежа, и своею распорядительностью заставила людей вовремя схватить разбойника и передать его в руки правосудия. Такую же неустрашимость и распорядительность показала она и впоследствии, в Варшаве, когда в декабре 1849 года вспыхнул ночью пожар в наместниковском дворце, где жили мои родители. Проснувшаяся мать первая, увидя объятый пламенем потолок в комнате перед спальнею, через которую и был только выход в другие покои, перешла через неё, задыхаясь клубами дыма, вынесла в дальнюю комнату лежавшую в горячке малолетнюю сестру мою, подняла на ноги людей, дала знать пожарной команде, уложила вещи и уже потом разбудила отца, кабинет и спальня которого находились на другой половине огромной казённой квартиры. Прискакал обер-полицеймейстер генерал Абрамович с командой, и пожар потушили».
И обратим внимание на то, где находилась спальня мужа… Фактически брак уже перестал существовать. Известно и о семейных неладах, и об изменах Павлищева. Рассказывали, что почти сразу после смерти жены он поспешил жениться на женщине, в связи с которой состоял уже давно.
А она пытается держаться. Подрастали дети. Сына Льва она отправила учиться в Петербург. Свободное время он проводил в доме Н.Н.Пушкиной-Ланской.
Известно, что Наталья Николаевна очень любила «Леона», отзывалась о нём:
«Горячая голова, добрейшее сердце, вылитый Пушкин».
«Брата огорчили, брата же убили, к большому ликованию Бенкендорфа и ему подобных, им же имя легион. А бедной Наташе какое вышло удовлетворение? Её стали в свете – как и предвидел Александр на смертном одре – заедать, честное имя её терзать. К счастию, она впоследствии нашла смелого защитника, в лице добрейшего, благороднейшего человека – Петра Петровича Ланского. Между тем и после того нашлись люди, осуждавшие ее и за этот именно шаг, – шаг, послуживший для моей невестки спасением…»
Здоровье Ольги Сергеевны продолжало ухудшаться. В декабре 1862 года у неё случился «страшный нервный удар», а затем начала развиваться глаукома. Операцию ей смогли сделать лишь через год, но спасти от окончательной слепоты возможно было только правый глаз; левый был мёртв; но и после операции она видела предметы правым глазом как бы сквозь густой чёрный флёр, а ноги после удара остались парализованными, так что без помощи палки она не могла ступить.
Так она прожила последние пять лет.
Она жила в Петербурге (с мужем уже разъехалась), встречалась с первыми биографами своего великого брата (интересно, что среди навещавших её упоминают лицейского товарища Пушкина С.Д.Комовского, которого обычно причисляют к недоброжелателям поэта), диктовала воспоминания.
Её сын умер в 1915 году бездетным, а дочь вышла замуж за итальянского певца и композитора, профессора Варшавской консерватории Иосифа Рафаиловича Пане. У неё был сын и четыре дочери.
Ольга Сергеевна скончалась 2 мая 1868 года и была похоронена на Новодевичьем кладбище Петербурга. В 1936 году прах её был перенесён в Некрополь Мастеров искусств Александро-Невской лавры.
Первоначально на надгробии, установленном Л.Н.Павлищевым, была сочинённая самой Ольгой Сергеевной эпитафия:
«Отдых от жизни тяжёлой
Могила одна нам дает!
Пусть же с улыбкой весёлой
Страдалица к смерти идет».
А.П.Керн когда-то писала:
«Пушкин мало кого истинно любил, кроме няни и сестры своей».
П.А.Вяземский, обращаясь к Ольге Сергеевне, говорил о ней и Пушкине:
«Удел его — блеск славы вечно льстивой,
Но часто нам сияющий из туч;
И от неё ударит яркий луч
На жребий твой, в беспечности счастливый.
Но для него ты благотворней будь;
Свети ему звездою безмятежной,
И в бурной мгле отрадой, дружбой нежной
Ты услаждай тоскующую грудь».
Так много значила для Пушкина (и не только для него!) и так быстро была забыта и современниками, и потомками.
Память человеческая все-таки странно устроена.