Крёстный малого делится представлениями об идеальной семье. В этой фантазии в доме тоже растёт сын, а батя его воспитывает, как настоящий глава семейства. То есть именно наставляет от собственной мудрости, а не вот это всё “женское”.
Крёстный не боится за такие формулировки, не боится быть отменённым феминистками. Его мир другой, в нём живут знакомые ему с детства батюшки и матушки, содержащие при храме приют для трудных детей. Его друзья - многодетные бородатые работяги, преподносящие ему на День Рождения пару пузырей отличной деревенской хреновухи. А в следующем году он обещал договориться с настоятельницей одного монастыря, чтобы его крестника взяли летом на послушание, ухаживать за монастырским садом. Это я попросил.
Я, поменявший миллион подгузников, вскакивавший по ночам, делавший смеси, заставший его первое слово - “папа”. Я, проводящий с ним после расставания с его матерью не меньше половины недели, причём именно той её части, на которую выпадают и выходные, без садиков и кружков с утра до позднего вечера. Проводящий с ним всё время, если он болеет, а поэтому лучше знающий всё до малейшего движения во всех этих приёмах таблеток, ингаляциях и рецептах, и орущий благим матом, если в первый день болезни, когда ещё не успел забрать, его мать или бабушка пихают в ребёнка не те лекарства. Забирающий его на зимние каникулы, отдающий своим бабушкам на летние. Дважды лежавший с ним безвылазно по несколько недель в инфекционном боксе. Из трёх раз, справедливости ради.
Мне не страшно рассказывать ему о гомосекуалах или трансгендерах, когда он спрашивает, услышав эти слова. Не страшно учить его плакать, не чувствуя себя виноватым за это. Не страшно учить его осекать бабушку, если она опять начинает фразу с: Ты же мальчик. Немного страшно, что в школе ему может сильно прилететь за то, что его отец ходит в платье или фотографируется в кружевном белье. Но с этим мы как-нибудь разберёмся.
Но меня охватывает физический ужас, паника, граничащая с прединфарктным состоянием, я задыхаюсь в прямом смысле этого слова, когда он сидит на мне, как на лошадке - покатай. А у меня из-за активных скачек по квартире начинается самопроизвольная эрекция. Или на узкой кровати в больничном боксе, где с нами ещё женщина на соседней койке, и туалет в палате со сломанной щеколдой. Или когда я лежу с ним рядом и пою колыбельную. В эти моменты я ненавижу своё тело, хочу сбежать, провалиться, сдохнуть. Я отлучаюсь в больничный сортир, придерживаю дверь и до боли мастурбирую только ради того, чтобы член висел, как верёвка даже окажись мы в стрипклубе.
Я не могу осуждать тех напуганных мужчин, которые так держатся за образ традиционной доброй набожной семьи, где батя приходит под вечер домой, раздаёт тумаки и мудрые отцовские наставления.
А не вот это всё “мужское”.