Георг Тракль (1887-1914).
Выдающийся австрийский поэт.
Стихотворное наследие Тракля невелико по объёму, но оказало значительное влияние на развитие немецкоязычной поэзии. Трагическое мироощущение, пронизывающее стихи поэта, символическая усложнённость образов, эмоциональная насыщенность и суггестивная сила стиха, обращение к темам смерти, распада и деградации позволяют причислить Тракля к экспрессионистам, хотя сам он формально не принадлежал ни к одной поэтической группировке. Сам поэт описывал свой стиль следующим образом: «Моя манера изображения, сливающая в единое впечатление четыре разных образа в четырёх строках».
Лето
Вечер. Смолкает плач
Кукушки в лесу.
Ниже гнутся колосья ржи,
Красный мак.
Чёрная гроза грозит
Над холмом.
Старая песня сверчка
Замирает в полях.
Даже не дрогнут
Листья каштана.
На лестнице винтовой
Шуршит твоё платье.
Тихо сияет свеча
В комнате тёмной;
Серебряная рука
Гасит её.
Беззвёздная ночь без ветров.
Солнце
Ежедневно плывёт над холмом жёлтое солнце.
Красив этот лес, этот темный зверь,
Этот человек; охотник или пастух.
Красноватая рыба всплывает в зеленом пруду.
Под круглым облаком
В синей лодке осторожно гребёт рыбак.
Медленно зреет виноград, зерно.
Когда в тишине клонится день во тьму,
Добро и зло наготове.
Когда наступает ночь,
Странник тихо поднимает тяжёлые веки;
Солнце гаснет в мрачном ущелье.
Крысы
Осенний двор освещает луна.
Колышутся тени на кромке крыши.
В пустынных окнах – молчание сна.
Внезапно вылазят шуршащие крысы.
Шмыгнут с пищаньем то здесь, то там, -
За ними серое испаренье
Из затхлых уборных ползёт по пятам,
Дрожа под луною призрачной тенью.
От алчности в бешенстве злобной возни,
Захватят дом, амбары, сараи. -
Утробы зерном наполняют они.
Железом ветра в темноте играют.
Человечество
Из жерла огненного выплыл легион,
Треск барабанов, лица римлян кривы
В крови тумана, чёрной стали звон,
Отчаяние, ночь в мозгах тоскливых:
Блеск денег, Евы тень, охота, гон.
Сквозь тучи яркий свет, вечеря, полутьма.
В вине и хлебе – кротость молчалива.
Двенадцать собралось – судьба сама…
Кричат во сне среди ветвей оливы.
Свой палец в рану погрузил Фома.
Осенью
Подсолнухи пылают у забора,
Больные греются на солнце во дворе.
Жнут женщины в полях под песни споро,
Колокола звонят в монастыре.
В деревьях птицы распевают саги,
Колокола звенят в монастыре.
Работникам полно вина и браги.
Звучат задорно скрипки во дворе.
И радостны, и кротки нынче парни:
Они давили красное вино.
А рядом дверь распахнута в трупарню
И солнцем разрисовано окно.
Элис-1
Совершенна тишина этого золотого дня.
Под старым дубом
Появляешься ты, Элис, неподвижный, с удивлёнными глазами.
Их синева отражает безмятежный сон любящих.
У твоего рта
Умолкли розовые вздохи.
Вечером рыбак вытянул тяжёлые сети.
Добрый пастух
Ведёт свои стада к опушке леса.
О, как праведны, Элис, все твои дни!
Тихо опускается
На голые стены синяя тишь оливкового дерева.
Замирает тоскливая песня старца.
Золотая лодка, Элис,
Раскачивает твоё сердце у одиноких небес.
Элис-2
Нежный колокольный звон звучит вечером
В груди Элиса,
Когда его голова тонет в чёрных подушках.
Голубой ветер
Тихо кровоточит в терновых зарослях.
Медноствольное дерево стоит в уединении:
Упали с него его голубые плоды.
Знаки и звёзды
Безмолвно тонут в вечернем пруду.
За холмами настала зима.
Голубые голуби
Пьют по ночам ледяной пот,
Стекающий с хрустального лба Элиса.
То и дело звучит
У чёрных стен одинокий ветер Бога.
Закат
Над белым прудом
Тянутся прочь дикие птицы.
Вечером веет от наших звезд ветром студёным.
Над нашей могилой
Склоняется Ночь головою пробитой.
Качаемся мы под дубами в серебряной лодке .
ГОрода белые стены звенят то и дело.
Под аркой увитой тёрном,
О брат мой, ползем мы к полночи - ослепшие стрЕлки часов.
Сердце
Буйное сердце было бело в лесу;
О, тёмный страх
Смерти, так что золото
Скончалось в облаке сером.
Ноябрьский вечер.
У бедных ворот скотобойни стояла
Нищих женщин толпа;
В корзине у каждой
Масса тухлого мяса и потрохов;
Проклятая пища!
Голубой голубь вечера
Не прервал примирения.
Тёмный зов труб
Пронизал
Влажную золотую листву вязов,
Курясь кровью
В клочья разорванных знамён,
Так что в диком унынии
Вслушивается человек.
О, погребённые в вечерней заре
Прежние времена!
Выступает из тёмных сеней
Золотая фигура юницы,
Окружённая бледными лунами,
Придворными осени,
Трещат, ломаясь, черные ели
В буре ночной,
Крутая твердыня.
О, сердце,
Отмерцавшее в снежной прохладе.
Вечерняя песня
Вечером, когда мы идём тёмными тропами,
Перед нами появляются бледные образы.
Если мы испытываем жажду,
Мы пьём прозрачную воду пруда –
Эту сладость нашего печального детства.
Притихшие мы лежим в кустах бузины,
Прислушиваясь к воплям серых чаек.
Весенние облака поднимаются над мрачным городом,
Который скрывает благородные времена монахов.
Стоит мне взять в руки твои узкие ладони,
Как ты молча раскрываешь свои удивлённые глаза.
Долго длится это мгновение.
Но когда тёмная гармония посещает наши души,
Ты предстаёшь белизной в осенней стране влюблённого.
Детство
Усеянная плодами бузина; безмятежно в голубой пещере
Обитало детство. Над былой тропой,
Где теперь шуршат пожухшие дикие травы,
Размышляют тихие сучья; шелест листвы
Подобный звучанию голубой воды в скалах.
Кроткие жалобы дрозда. Пастух
Безмолвно следует за солнцем, катящимся с осеннего холма.
В голубом мгновении куда больше души.
На опушке леса появляется пугливый олень, и мирно
Покоятся в долине старые колокола и мрачные деревушки.
С большей кротостью ты познаешь смысл смутных лет,
Прохладу и осень в уединении комнат;
И, звуча в святой синеве, медленно удаляются сияющие шаги.
Тихо дребезжит распахнутое окно; вызывая слёзы,
Трогает сердце вид пришедшего в запустенье кладбища у холма.
Воспоминание о рассказанных преданиях; но порой душа озаряется,
Думая о радостных людях, насыщенных густым золотом весенних днях.
Подсолнухи
Вы, золотые соцветья солнца,
Искренне склонные к смерти,
О, вы, смиренные сёстры! –
С такою тишиной
Прощается в прохладе горной
Год Гелиана.
Когда от поцелуев жарких
чела поблекнет упоенье,
в окружья золотые
цветков печали
поселит дух
тоски молчащий мрак.
Ученые расходятся во мнении, в какие годы подсолнечник попал в Европу. Однако все называют XVI век. Так, наиболее признанный монограф рода подсолнечник академик П.М. Жуковский указывает, что первые семянки растения были привезены в Европу испанцами, возвращавшимися из экспедиции в Новую Мексику, и высеяны в 1510 году в Мадридском ботаническом саду, а первое описание подсолнечника было дано Лобелем в 1576 году под наименованием "цветок солнца". Потому-то ботаническое название растения Helianthus (здесь: Гелиан) произведено от двух греческих слов helios - Солнце и anthos — цветок.
Музыка в Мирабелле
Звенит фонтан. В небесном льду
Лён облаков белеет пенно.
По вечерам в глухом саду
Гуляют граждане степенно.
На небе птичий клин угас.
Здесь мрамор предков стынет в сером,
И смотрит фавна мёртвый глаз,
Как тени бродят тёмным сквером.
Вливается листвы кармин
В окно, распахнутое настежь.
Огнём расцвеченный камин
Рисует призраки и страсти…
Чужак в дверной проём войдет
И заворчит собака глухо,
Служанка гасит свет, - и вот
Сонату ночи слышит ухо.
Замок Мирабелл в Зальцбурге (Австрия) благодаря своим садам привлекает множество туристов.
Рождение
Горы – белы, безмолвны, безлики.
Багрово из бора трубят облаву.
О, мшистые взоры разбуженной дичи!
Молчание матери. Мрачными тенями елей
Распахнуты спящие руки,
И холодом чахлым восходит луна.
О, человека рождение! Шёпот ночной
Вод голубых в каменистой лощине; со вздохом
Падший ангел вгляделся в свой образ.
В затхлой каморке бледное нечто проснулось.
Зияньем двух лун –
Блеск белых глаз окаменевшей старухи.
Горе! Роженицы вопль. Чёрным крылом
Ночь прикоснулась ко сну мальчугана.
Снежная осыпь с пурпурного неба бессонно сочится.
Ночью
Синь моих глаз этой ночью угасла,
О, красное золото моего сердца! О, как тихо догорел этот свет!
Тонущего обернул синий твой плащ;
Красный твой рот запечатал помрачение друга.
Плач
Сон и смерть - угрюмые орлы -
Шумят ночами напролёт над этой головой:
Пусть золочёный образ человека
Поглотит ледянящий вал
Вечности.
На жутких рифах
Дробится пурпурное тело
И тёмный голос жалобно так стонет
Над морем.
Смотри, стремительной тоски сестра,
В пучине тонет боязливый чёлн -
Под звёздами -
Безмолвным ликом ночи.
Баллада
Три знака чудак рисовал на песке,
А дева, бледнея, стояла в тоске.
О, пой же, море, протяжно!
Она ожидала с бокалом в руке, -
Краснело вино, как закат вдалеке,
Мерцая кроваво и влажно.
В молчании - солнце тонуло в песке –
Она чудаку протянула в руке
Вино, - и он выпил отважно.
Погасло мерцание в тонкой руке,
И ветер развеял пароль на песке…
О, пой же, море, протяжно!
Сон
Прокляты вы, тёмные яды,
Белый сон!
Этот в высшей степени странный сад
Дремлющих деревьев
Полон змей, ночных мотыльков,
Пауков, летучих мышей.
Чужак! Твоя потерянная тень
На вечерней заре,
Мрачный корсар
В солёном море скорби.
Вспорхнули из ночной пены белые птицы
Над поверженными городами
Из стали.
Песня Ночи
Дуновение бесстрастного. Призрак зверя,
Оцепеневший в голубизне и святости её.
Могущественно молчание в камне.
Маска ночной птицы. Нежное трезвучие
Отзвенело в одном. Твой лик, Элай! –
В безмолвии склоняется над голубой водой.
О, вы, безмолвные отражения истины!
На слоновокостном виске одинокого
Является отблеск падшего ангела.
Кладбище Святого Петра
Уединённых скал покой.
Дрожат, бледнея, незабудки.
Печаль могил, что в мраке чутки, -
Но нет в них боли никакой.
С улыбкой небеса глядят
В сады, что нежным сном хранимы,
Где в ожиданьи пилигримы.
Кресты среди могильных дат.
Пред вечной милостью Творца
В моленье высится часовня,
Горят здесь свечи, молят словно
О бедных душах без конца.
Деревья к ночи расцветут,
Прикроют Смерти лик невольно,
Мерцающей красою полня
Глубокий сон лежащих тут.
Моё сердце к вечеру
Вечером слышен крик летучих мышей,
На лугах прыгают два ворона,
Шелестит красный клён.
На пути странника появляется маленький трактир.
Замечательно вкусны здесь молодое вино и орехи.
Замечательно, опьянев, шататься по сумеречному лесу.
Сквозь чёрные сучья раздается звон скорбных колоколов/
Капает на лицо роса.
Покой и безмолвие
Солнце схоронили в лысом лесу пастухи.
Рыбак вытягивает месяц
Волосяною сетью из озябшего пруда.
В голубом кристалле
Живёт бледный человек, щеками прислонившись к звёздам;
порою он склоняет голову свою в пурпурный сон.
Но всё же стая чёрных птиц тревожит
Созерцающего, святого голубых цветов,
Предчувствует забвенья тишину померкший ангел.
В каменьях лунных вновь чело ночует;
Вот юноша, сияющий в лучах,
Является сестра – в осеннем сне и чёрном тленье.
Рондель
Стекла дневная позолота
В синь вечера, во мглу печали.
Пастушьи флейты отзвучали
В синь вечера, во мглу печали
Стекла дневная позолота.
Превращение
В садах осенних пурпур опалён:
Жизнь в тишине кипит, всем краскам рада.
В людских ладонях – грозди винограда,
В глазах людей кротчайший тонет стон.
Вот вечер: в чёрных кущах трепеща
Меж красных буков шорох шага тонет.
Пред ликом Смерти синий зверь в поклоне,
Тоскливо чахнет пустота плаща.
К трактиру песня тихая влечёт.
Склонился лик в траву в объятьях хмеля.
Сон бузины и флейта пьяно мелет.
Дух резеды сквозь женственность течёт.
Аниф
В памяти: чайки, скользящие в тёмном небе
Мужской меланхолии.
Тихо живёшь ты в тени осеннего ясеня,
Погружённым в праведную меру холма.
Снова спускаешься вниз по зелёной реке,
Когда наступает вечер, -
Звучащая любовь; мирно попалась навстречу тёмная дичь,
Розовый человек. Пьяная от голубой приманки,
Касается лба умирающая листва,
И мыслит серьёзный лик матери;
О, как всё утопает во тьме;
Грозные комнаты и старая утварь
Отцов.
Это потрясает грудь чужака.
О вы, знаки зодиака и звёзды!
Велика вина рождённого. Горе вам, золотые ливни
Смерти,
Когда душе снятся прохладные цветы.
Снова кричит в голых ветвях ночная птица
Над поступью лунного,
У стен селенья ветер поёт ледяной.
Аниф (нем. Anif) — коммуна (нем. Gemeinde)
в Австрии, в федеральной земле Зальцбург.
Зимой
Сияет пашня побледневшим льдом,
И небо в одиночестве молчаще.
Охотники спускаются из чащи,
Кружатся с хрипом галки над прудом.
Молчанье в черноте укромных крон.
Шмыгнёт огонь неугомонных хижин.
Свинец луны лениво-неподвижен,
И сани мчатся, распугав ворон.
У леса истекает кровью дичь,
Кровавой грязью ворон крылья мочит,
Дрожит камыш и ввысь взметнуться хочет.
Мороз и дым, да шорох голых вич.
Весна души
Вскрик во сне; по тёмным переулкам рвётся ветер,
Лазурь весны сквозит меж трескающихся сучьев,
Над пурпуром ночной росы, мерцая, гаснут звёзды.
Река дремотно зеленеет, и серебрятся старые аллеи
И башни города. О, упоенья нежность
В скользящей лодке и сумрачных руладах дрозда
В саду. Уже рассеивается розовая пелена.
Торжественно шумят потоки. Сырая тень речной долины,
Ступающий безмолвно зверь; зелень, ветвей цветенье
Касается хрустальных звезд; мерцает лодка в плеске вод.
Звенит чуть слышно солнце в алых над холмами облаках.
Над хвойным лесом тишина нависла, строги тени у реки.
О, чистота! Куда девались страшной смерти тропы,
Окаменевше-серого безмолвья, скалы ночи
И тени беспокойные? Сияющая бездна солнца.
Сестра, нашёл тебя я на лесной поляне, -
Был полдень и в зверином царстве тишина царила;
Среди дубов могучих расцветший серебрился тёрн.
Огромна Смерть, певуче пламя в сердце.
Во мраке омывают волны забавы резвых рыб.
Часы печали, безмолвный облик солнца;
Вот душа, чужая на земле. Священно дремлет
Над мрачною чащобой синева, - и долго-долго
Звучит в деревне гулкий колокол. Затишье.
И мирно мирт цветёт над белым ликом мертвеца.
Вода звенит чуть слышно, сходит вечер долу
Сгущая зелень леса, радость на розовом ветру,
И нежные напевы брата над сумрачным холмом.
Весенний вечер
Весенний фён, и призраки в кустах;
Пустынным полем рыщет хмурый пёс.
Унылый отзвук колокол донёс;
Безлистный тополь в злой тоске зачах.
Кровит маис в тени укромных крыш;
О, сладость стайки сытых птичьих тел!
Под лисьей лапою тростник схрустел.
Журчанье вод, уединенья тишь.
Орех, как чёрный призрак у реки.
Друзей мужичья радует игра.
Разруха хижин, чахлых чувств пора;
Чернильной тучи сжаты кулаки.
Фён – тёплый сухой ветер
В деревне
Из бурых оград выступают поле, село.
На древнем надгробном камне истлел пастух.
За кромкой леса в неволе синие звери растут.
Листва, пожелтев, в тишину срывается тяжело.
Смуглые лбы крестьян. Вечерний гул
Колоколов; красив обычай благой.
Холодную хату смерть примирит с собой.
В терновом венце в углу Спаситель уснул.
Как матери бледны! Спускается свысока
На гроб синева, хранящая разум их.
Старик головой седою без сил поник
Над внуком, пьющим звёзды из молока.
Confiteor
Картины пёстрые рисует жизнь: в тени,
В холодном сумраке, кругом - цвета утраты.
Как тени искажённые, они,
Едва родившись, тут же смертью взяты.
Под лицемерной маской торжества
Я вижу страх, отчаянье, бесчестье. -
Бездарной пьесы вялые слова,
Что на могилах мы играем вместе.
Мне отвратителен беспутства вещий сон.
Но под диктатом лицедейной муки,
Комедиант, я ролью принуждён
Зачахнуть от отчаянья – и скуки.
Confiteor (конфитеор, от лат. confiteor, «исповедую») — краткая покаянная молитва, читаемая в Римско-католической церкви в начале мессы, а также в некоторых других случаях. Характерными особенностями данной молитвы является молитвенное обращение как к святым, так и к другим стоящим в храме молящимся, а также троекратное биение себя в грудь в знак покаяния, сопровождающее произнесение слов «Mea culpa».
Душа осени
Лай собак, охоты миг.
Холм с крестом, от глины рыжий.
Над прудом зеркальным брызжет
Резкий ястребиный крик.
У тропы и над жнивьём
Плачет чёрное молчанье.
Тихого ручья журчанье,
Неба чистый окоём.
Вечер. Ускользает дичь.
В бледно-синем душ смятеньи
Мир любви отходит тенью:
Смену смыслов не постичь.
Жертвой хлеба и вина
Богу в ласковые руки
Груз вины, багровой муки
Человек кладёт сполна.
Преображение
Когда наступает вечер,
Голубой лик тихо покидает тебя.
На тамаринде распевает маленькая птичка.
Кроткий монах
Складывает замершие руки.
Белый Ангел неожиданно посещает Марию.
Ночной венок фиалок,
Колосьев хлеба и пурпурных гроздей винограда –
Это год глядящих.
У ног твоих
Растворяются могилы умерших,
Когда ты кладёшь звёзды в серебряные руки.
Тишина живёт
На твоих устах осеннего месяца,
Пьяная от макового сока тёмных напевов;
Голубой цветок,
Тихо звенящий в пожелтевших камнях.
В парке
Снова прогуливаясь в старом парке:
О! Жёлтая тишь и красные цветы.
Вы тоже печалитесь, кроткие боги,
И осеннее золото вязов.
Неподвижно над голубоватым прудом
Высится осока, к вечеру затих дрозд.
О! склони и ты своё чело
Пред разрушенным мрамором предков.
Осень одинокого
Вступает Осень тучная багрово,
Плодами лета медно обрастая.
Исходит синь из сникшего покрова.
Легендой отлетает птичья стая.
Вино созрело, в тишине готова
Открыться кротко тайна непростая.
Безлюдный холм в крестах. Стада у кручи
Теряются в багряной дымке бора.
Над зеркалом озёрным бродят тучи;
Крестьянин тих в безмолвии простора,
И синий вечер, клейкий и тягучий,
Крылом соломы крыш коснётся скоро.
В бровях уставших звёзды свили гнёзда;
В гостиных холод тихо скромность холит,
И ангелы из глаз любимых слёзно
Стремятся к сердцу, истомив до боли.
Шуршит тростник, костлявый ужас грозно
С лозы росою черной каплет в поле.
Весной
Тихо под тёмной поступью сминается снег,
Под сенью дерева
Поднимают любящие свои розовые веки.
Всякий раз следует за тёмным зовом шкипер
Звезда и Ночь;
И вёсла тихо в такт входят в воду.
Скоро у разрушенных стен
Расцветут фиалки,
Тайно зазеленеет висок Одинокого.
Псалом
Карлу Краусу посвящается
То - свет, который ветром был погашен,
Трактир языческий, что пьяница под вечер покидает.
То - вертоград, сожжённый, чёрный от пауков, заполнивших все щели.
Пространство, которое они покрыли молоком.
Помешанный скончался. То - остров южного моря,
Который принимает Солнце-бога. Бьют барабаны.
Грозят мужи воинственными плясками;
Увитые лианами и маками, качаются под пенье моря
Бёдра женщин… О, потерянный наш рай.
Расстались нимфы с золотом лесов.
Хоронят чужака. Вдруг дождь мерцающий пошёл.
В обличье землекопа явился Эгипан*,
Весь день проспавший на асфальте раскалённом.
Девчушки во дворе, чьи платьица так жалки, что сердце
готово разорваться.
Здесь комнаты полны аккордов и сонат.
Здесь тени, смятые в ослепших зеркалах.
К больничным окнам прильнули победившие недуг.
Проносит в водах белый пароход кровавую заразу.
Сестра чужая вновь сквозь злые сны проходит.
В орешнике она со звёздами затеяла игру.
Студент, наверное, двойник, за нею долго из окна следит.
И мёртвый брат его, - он позади - или по лестнице сбегает винтовой.
Во тьме коричневых каштанов бледнеет образ юного послушника.
Вечерний сад. Мышей летучих порхание у галереи.
Слышно, как дети привратника, играть закончив, ищут золото небес.
Завершающий аккорд квартета. Слепая бежит, дрожа, вдоль по аллее,
А позже её тень ощупывает холод стен, окружена легендами святыми.
Вон пустая лодка, плывущая во тьме по чёрному каналу.
Здесь, в дряхлости угрюмого приюта, люди-развалины свои теряют силы.
Сироты мёртвые лежат у стен садовых.
Из серых комнат ангелы выходят, их крылья в нечистотах,
Из пожелтевших век их черви истекают.
Церковной площади угрюмое безмолвье, как в пору детства.
Прежде живущие проскальзывают на серебряных подошвах
И тени проклятых нисходят во вздыхающие воды.
Там, в их могиле со змеями своими играет белый маг.
Над лобным местом молча распахнулись золотые очи Бога.
*Эгипан - по преданию, сын Пана и козы.
Возвращение домой
Прохладу тёмных лет,
Боль и надежду
Хранят гигантские каменья,
Безлюдные горы,
Золотое дыхание осени,
Вечерние облака –
Чистота!
Глядит из голубых зрачков
Хрустальное детство;
Под тёмными елями –
Любовь, надежда,
Когда с огнистых век
Течёт роса в застывшую траву –
Неудержимо!
О! Там золотой причал,
Надломленный в снегах
Великой бездны!
Прохлада синяя
В ночной долине дышит,
Надежда, вера!
Приветствую тебя,
Кладбищенская тишь!
В старом саду
Над бурой зеленью дыханье резеды,
Мерцает мелкой рябью пруд красивый.
Вуалью белою окутанные ивы,
Порхают мотыльки, как искорки слюды.
Терраса тихая, безлюдная пока.
Сквозь зеркало пруда поблёскивают рыбки,
Порой среди холмов, медлительны и зыбки,
Плывут над новым днём скитальцы-облака.
Сияют перголы и царствует покой,
Где девушки с зарей проходят мимо, -
Их смех еще в листве трепещет зримо,
И пляшет пьяный фавн там в дымке золотой.
Шёпот предвечерний
Солнце вялый свет свой льёт
Робко в синеве осенней.
Тишь царит в пространстве теней,
Падает с деревьев плод.
Звуки смерти шлёт металл;
Белый зверь без сил свалился.
Песни девушки, как листья,
Ветер в небе разметал.
Бог глядит цветные сны,
Крылья бреда чует в тлене.
Над холмом кружатся тени,
Тлением окаймлены.
Тишь и сумрак – кровь в вине,
Источает грусть гитара.
Тихо к свету лампы старой
Ты склонился, как во сне.
Где звук гитар в листве...
Где звук гитар в листве витает,
К подсолнухам слетают осы.
Там девочка желтоволоса
И в тучках тачка золотая.
В густой тени старухи кротки
И, глупо обнимаясь, глухи.
Жужжат в угаре жёлтом мухи
И сладкопесенны сиротки.
Бельё в ручье полощут жёны.
Колышутся полотна бело.
Девчонка милая несмело
Проходит в сумерках сожжённых.
В траву, что веет духом тленья,
Оравы воробьёв стремятся,
И хлебным ароматом мнятся
Голодным горькие коренья.
Страсть
Когда Орфей коснётся серебряных струн,
Оплакивая смерть вечернего сада, -
Кто ты, покоящийся под высокими деревьями?
Жалобно шелестит осенний тростник,
Синь пруда,
Умирающая под зелёными деревьями
Вслед за тенью сестры;
Тёмная любовь
Дикого рода,
От которого, шелестя золотым колесом, удаляется день.
Тихая ночь.
Под мрачными елями
Пара волков в каменных объятиях
Смешивает свою кровь; в золоте
Теряются над тропой облака;
Терпение и молчание детства.
Снова у пруда Тритона встречается
Нежный труп
В дремоте своих гиацинтовых волос.
О, разбейся же, наконец, холодная голова!
Ибо следует, следует синяя дичь,
Глазеющая под сумеречными деревьями,
Этими тёмными тропами,
Бодрствуя и спеша от ночного благозвучия,
Кроткого помешательства;
Или звучит тёмный восторг,
Исполненный игрой на струнах
Припадая к прохладным стопам
Кающейся грешницы в каменном городе.
Ужас
Я шёл во сне по анфиладе спален...
Мелькали блики звёзд над головой.
В полях звучал собачий жуткий вой,
В деревьях ветер выл, как вздох, печален.
Вдруг стихло всё! – Рот опахнуло пылом,
Отравы расцветающей травой.
И с веток, как из раны восковой,
Роса сочилась крови соком стылым.
И в зеркале обманчиво-пустом
Явился лик, мучительный фантом:
Унылый альтер эго, вечный Каин.
Сквозь слабый шелест шёлковых портьер
Луна глядела, словно Люцифер,
И я – с моим убийцей, полным таин.
Покорность ночи
Заключи меня, монашка,
В синих гор твоих прохладу!
Росы каплют кровью яда,
К звёздам крест взметнулся тяжко.
Ломит рот и ложь багряно,
В вялых залах бродит эхо,
Золотые всплески смеха
Колокол колеблет пьяно.
Сыплются, чернея в тучах
Дикие плоды устало,
Комната могилой стала
Сном холодным - жизни круча.
Гродек
Осенние леса звенят по вечерам
От выстрелов, несущих смерть; равнины золотые
И синие озёра, над ними солнце
Угрюмое кренится в бездну; ночь объяла
В предсмертных стонах умирающих солдат,
Чьи рты разбитые кровавы.
Кровавы облака, в которых Бог сердитый обитает
В разлитой крови и в прохладе лунной;
Все реки-улицы впадают в чёрный тлен.
Созвездий ветви ночь позолотила,
Под ними тень сестры колышется в безмолвной роще:
Привет вам, призраки героев, духи окровавленных голов!
Из тёмной флейты тростника тоскливотонно тянет осень.
О, гордая печаль! Её железных алтарей
Горячий пламень духа питает ныне ноющую боль,
Боль нерождённых внуков.
После ожесточенного сражения под Гродеком, на реке Золотая Липа,
где австро-венгров разбивает армия генерала Брусилова и где погибают или искалечены тысячи солдат, в старом сарае неподалеку от главной площади этого городка Тракль в течение двух дней оказывал медицинскую помощь девяноста тяжелораненым,
не имея практически никаких медикаментов и без какой-либо помощи других врачей.
Послеполуденные грёзы
Шарканье шагов, - и шатко
Тишина втекает в темень.
Мечутся деревьев тени
За окном, как в лихорадке.
В вертограде жуть живая:
Фавны в пляске скачут пьяно.
Нимфы в зеркале фонтана
Отражаются, всплывая.
Гром гремит вдали последний.
Кресс-салата льётся ладан.
У кривой шпалеры ладом
Правят бабочки обедню.
Зимние сумерки
Красной бурей вечер ал.
В парке криком похоронным
Рвут голодные вороны
Неба чёрного металл.
Луч меж туч застыл и встал;
Сатана проклятья стоны -
Тучи низвергая с трона -
Семикратно разметал.
Реют клювы - сотни жал.
В сладком тлене многотонны,
Зданий грозные колонны,
Зрелищ раскалённый зал.
Хищных сумерек опал.
Церкви. Над больницей сонной
Парусов кровавых сонмы
Ветер буйно растрепал.
На склоне лета
Зелёное затихло лето,
Твой хрустальный облик.
В пруду вечернем умерли цветы.
Переполошный вскрик дрозда
Напрасная надежда жизни. В дальний путь
Вновь ласточка готовит снаряженье,
И солнце опускается за холм;
Прогулку звёздам Ночь уже сулит.
Притихли сёла, но звенят кругом
Покинутые рощи. Сердце, ныне
Склонись скорей, исполнено любви,
Над тихо спящей.
Зелёное затихло лето,
Лишь звучат шаги
Идущего серебряною ночью чужака.
Помяни зверей синеющих тропы его, благую
Мелодию его духовных лет.
Вина за убийство
У ложа наших поцелуев ночь грозит нам.
Вот шёпот в ней: Кто от вины избавит вас?
Ещё дрожа в экстазе гнусно-ненасытном,
«Мария, смилуйся!» – мы молим в этот час.
Текут, как яд, из чаш цветочных ароматы,
Лбы побледнели от вины у нас.
Мы, духотой измотаны и смяты,
Мечтаем: «Смилуйся, Мария!» в этот час.
Из бездн всё громче, всё страшней журчат Сирены
И тёмный Сфинкс встаёт у наших глаз,
И мы сердцами, что грехом убийства пленны,
Рыдаем: «Смилуйся, Мария!» в этот час.
Блаженная осень
С вином закончен добрый год,
С плодом, с обильем урожая...
В безмолвье чудный лес встаёт,
Как спутник, друга провожая.
Крестьянин скажет: благодать!
Как зов, вечерний звон протяжный;
И птицы радость передать
Спешат на юг армадой важной.
Пора любви. И в тишине,
Где лодки так легко скольженье,
Плывёт по голубой волне
За отраженьем отраженье.
Романс в ночи
Под звёздным небом, одинок,
Идёт сквозь полночь он:
Сереет лоб, нарушен сон,
Бьёт месяца клинок.
Чудачка плачет, не горда,
Рассыпав медь волос.
Влюблённым – фарт: им удалось
Веселье у пруда.
Тать лыбится, как злой паук;
На смерть вопит больной;
Монашка молится нагой
Над кровью крестных мук.
Во сне бормочет мать; для всех
Дитя в полночный час
Сияет светом честных глаз.
В публичном доме смех.
Коптит свеча. Полуподвал.
Мертвец, белей чем мел,
Там на стене намалевал
Молчанье как удел.
Грозовой вечер
О, закат, как пламя ада!
В небеса вплетаясь тенью,
Вьются ветви винограда,
В них гнездятся привиденья.
Пляшет пыль в канавах сточных,
Ветер в звонких стёклах стонет,
Тучных туч табун отёчный
Молнии нещадно гонят.
Плачут чайки, ропщет ворон,
Пруд зеркальный весь в осколках,
В лес ворвался с косогора
Всадник огненный с наскока.
Вопли раненых в больнице.
Ночь крылом со свистом машет.
С синим мраком силясь слиться,
Шумный дождь по крышам пляшет.