Наш полк давно стоит в посёлке N; и здесь ни ветерка, ни перемен, пространство равнодушья и зевоты. Мы ходим в чисто поле нюхать мак; пьём то, что предлагает нам продмаг, причём и то, и это - без охоты. Наш командир - интеллигент большой, с широкою томящейся душой. Читает много, собирает марки-с... Он малоразговорчив. Вещь в себе. На кривеньком столе в его избе - Ахмаева, Лесковский и Ремаркес. Порой здесь, как в Макондо, льют дожди - такие, что Господь не приведи, но чаще небо пёстро и пернато, и в нём порхают птицы хоть куда и песенки орут, но иногда летят куда-то самолёты НАТО. Снабженец наш, вертлявый юный шкет, две пары стратегических ракет, по слухам, продал, тварь, на Украину. Конечно, это слухи. Только вот, пускай не записной я патриот, но, ежели узнаю - душу выну.
Иду к корнету. Мы друзья теперь. Читаем вместе вслух: «Товарищ, верь!». Хотя для нас какая вера, Боже? Зато сейчас мне говорит корнет: «Любимой сочиняю я сонет. Вали отсюда. Приходи попозже». Какая там любимая? Смешно. С початою бутылкою перно он ходит к Василисе-комбайнёрше, и это так убого... Но пока я всё ж ему завидую слегка и чувствую: моя-то доля горше. Я совершенно пуст и одинок. Я сорванный с лопаты черенок. Ни книг, ни Василисы, ни сонета. Проходит день, как год. Мне скучно, бес. Вот так состарюсь и пойду в собес, как ни страшит меня идея эта. Атас. Как надоел я сам себе, как страшно сам себе остолюбэ... Подайте мне войну, обвал, цунами. Посёлком N трагично заражён, я хоть сейчас полез бы на рожон, да вот - не подфартило с временами.
Хотелось быть защитником страны, но мы ей совершенно не нужны, мы просто горстка символов, не боле. Страна ж, поняв по-своему прогресс, бубновый к нам питала интерес, в котором ни сочувствия, ни боли. Мы бесполезны, словно пыль в углу, медведь Балу на праздничном балу, оборванный листочек календарный. А рядом - отделённый стенкой мир, в которой есть иной ориентир, где люди домовиты и попарны. Хозяйка дома, в коем я стою, иначе проживает жизнь свою - в ней каждая минута вес имеет. Она и муж - две белки в колесе. От бега их зависят всё и все. Их мельница - без перерыва мелет. Но как же драгоценен этот миг, момент, когда усталый день поник всей буйной шелестящею листвою - за ужином простым, как пять рублей, они сидят, вода их не разлей. Ничем не расторжимы эти двое. Я сам всегда (хоть в форме, с «калашом»), за этом стол любезно приглашён. Зайди, корнет, в тот час - и сам увидишь. Я слушаю беседу тех двоих и - странно! - слов не понимаю их.
Как будто говорят они на идиш.