Цените ласку близких и родных,
Внимание и самое простое слово.
Всё это вдруг развеется как дым,
И никогда вовек не повторится снова.
Что это будет смерть или тюрьма,
Плененье долгое, потеря всех друзей,
Болезнь и паралич, или сойдёшь с ума, –
Всё прошлое в историю, в музей.
А в каждом том, кого касался я,
И чьей руки тепло в меня вливалось,
Был свой уют, не холод полустанции, –
Я с ними разделял свою усталость.
Но как-то всё на руку скорую,
И тайники тепла, душевных потрясений
Не рассмотрел, терзаюся укорами,
И там и здесь огрехи, не засеяно.
Прошедших дней возможность невозвратная
Томит и давит: разве можно так?
Припомнишь всё и несогласья старые.
А в чём? Не вспомнишь даже тот пустяк.
Оторван… отрезвляющие кадры
Мелькают, рвутся в мелкие детали.
Во всём, везде виновен. Эту кару
Поймёте, если сами испытали.
Верховный суд вершишь себе. Свидетели
На новый лад раскладывает данные.
В упущенном возможности подметили,
И всюду гордость башнею останкинской.
А суд идёт дотошно, с протоколами,
Защитники молчат, закрыв лицо.
И факты, факты – только правда голая, –
На оговорки брошено лассо.
И стало вдруг до ужаса понятным,
Как свой последний шаг самоубийца шёл.
Любовь ко всем погасла, а из тьмы проклятия,
И совесть в спину упирает ствол.
Так рассуждая, мучаясь, терзаясь,
Во тьме кромешной вышел к рубежу.
И к самому себе безжалостная жалость, –
Воспоминания раскаянием жгут…
Я поднял взор: прости, Великий Боже,
Любви в сосуде мало, вижу сам.
Исправь, прости, Ты это, знаю, можешь.
Поверь ещё раскаянью, слезам.
И если дашь мне жить… А я ещё живу,
(Давать обет боюсь, он недозрелый).
Пусть это будет не простой лишь звук,
Но в духе истины, в любви святое дело.
18.5.86, тюрьма