Мы с тобой незнакомы. Ты у себя дома. У меня не все дома.
Мы встречались раньше, в другом мире,
Под эфиром в прямом эфире
на Красной улице.
Тебя звали Лиза Фри, меня – Эрнест Курицын.
Как вчера помню – зажглись фонари, Харон спрятал свое весло.
Ты беспрестанно говорила о том, что мне повезло
И я назло глазам из окон, выпил одеколон, что ты купила,
Потом вышел вон, чтобы меня не съел дед Василий.
Рабочие неподалеку прервали мою энтропию,
они докурили,
Схватили меня и бросили на Петропавловский шпиль.
Он вонзился мне под ребро, я едва удержался от смеха
Пролетавший коровий клин отпустил мне грехи
Гулкое эхо оглушило меня
Снизу ты прокричала – «Беги!»
И я вспомнил кто я.
Василий орал по-турецки, и ты отправилась в турецкую баню,
Испекла там печенье, не побрезговав заправить его словами.
Через двадцать лет в двадцать ноль три
Умирала елочка от удушья.
Ты шептала заре – «гори», потому что иначе – скучно.
Вавилон покинув, заперев себя в объективе
Экономно расходовала любовь,
Что в карманах
Ютилась.
На флэту прокуренном,
С виселицей под потолком вместо лампочки,
С чаем крепким
Вытаскивала строчки и ставила кровоточия
Несколько смятых пачек, банка с окурками,
Лехи Никонова «Слова последние»,
Хабаровские открытки и синяя куртка
Ночь за ночью
Черной набережной наследница
Играла для мышат на старой флейте
Бросилась из удали в монохром
И говорила из окна – «Смейтесь»
Но кольцо со мной – моя прелесть, ОМ
Не отнимет пиджак малиновый то, что внутри
Потому что оно опаснее тысячи бомб
Потому что оно тикает и горит,
А ваш мир каждый день – это гекатомба
Для него.
И смеясь ты сбрасываешь халат
Обнажая ониксовую броню
Ты подходишь к прутьям моей палаты,
А я шлю привет твоему огню.
Я не пел молитв двадцать с лишним лет,
Я даю тебе руку, в ладони зажат глаз.
Ты запомнишь жест, потому что вокруг лето
Ты запомнишь лето, потому что оно сейчас.