Стоят манекены, заняв витражи,
На диво и радость прохожим.
Но, сколько бы каждый на свете ни жил,
А время морщинит нам кожу.
Стареем, дряхлеем… Поётся же в песне,
Что годы как птицы летят.
Беспечная юность дорвётся до пенсий,
И смертью сражённой уронит свой стяг.
Писание просит, кричит, умоляет
О смерти всегда говорить, представлять.
О ней размышление душу смиряет, –
Как в гроб, отдыхая, ложимся в кровать.
Святые при жизни заранее, было,
Могилу готовили сами себе,
И ночью ложились в свою домовину,
Молясь о мытарствах, о вечном суде.
Корили себя за питьё и за воду,
За воздух испорченный зряшно во сне…
И глядя на гроб самодельный, колоду.
Рыдали, в аду представляясь, в огне.
В несвойственной ныне манере ходили,
В лохмотьях… лишь кожа на тощих костях.
Сестрой называли сырую могилу.
Себя – однодневным, мгновенным, в гостях.
Ни формы округлой, присущей атлетам,
Морщин избегающих женственных тел.
В пустыни, в ущелья скрывались от света,
Считая, что это и есть их удел.
Житийные списки их так описали:
Иконные лики, светящийся нимб.
…А вот наше фото: и мясо, и сало
Висит на костях, превращая нас в пни.
Пыхтим бегемотом, парами зловонья
Окутаны – чреву приносится дань.
В тельцов превратились мы, ржущие кони,
Полуодеты в прозрачную ткань.
Всё благо в утробе. О смерти – ни звука…
Стоят манекены маня красотой.
Как будто и нет ни суда и ни муки,
И каждый “прославлен”… при жизни “святой”.
Беспечность ужасная лживым потоком
Уносит, скрывая под копотью дел.
Ни цели, ни смысла живущим без Бога, –
Потеряна жизнь и для душ, и для тел.
12.8.85