Начало тома "Генриетта французская - королева Англии" из романа
"Миледи и все, все, все"
(предыдущий эпизод http://stihi.ru/2021/05/24/3802
"1. Вам нечем искушать моё, граф, лоно")
В Истории священных нет коров?
Историки «новаторы», взяв веник,
лупить вольны предшественника в кровь?
История-наука, птица Феникс,
сама себе не носит в клюве дров…
Садовой розой, розою ветров,
иль монстром (пред которым кто-то – кролик)
способны стать шпионки? Взор на роль их –
рутина мифотворцев-мастеров.
В чём прав был гугенот, а в чём католик?
Что вправе романист, а что историк?
В кострище тайн узнать вязанку дров
из личных «несгораемых» трудов.
Всемирная История. Как звучно!
Присущи ей научность, глубина…
Кирпичики бы класть в неё поштучно,
а то она не очень-то верна.
Блефует, словно выпив штоф вина.
Историков мне хаять несподручно,
но в их ошибках их же есть вина.
Ученье, безусловно, – светлый луч, но
История с учёным неразлучна
и самоотречению равна.
Машинный плуг хорош, но борона…
Историю учить в архивах скучно.
Всего, что накопили мир, страна,
не нужно большинству и задарма.
Пусть факты и преследуют нас кучно,
в сознании живёт, но не научно,
из образов несвязных кутерьма.
Какой себе искать в тумане доли?
Самих себя и спросим: а не то ли
мы чтим, что отвлечёт нас от дерьма?
Приятны нам чертоги, терема,
где рыцари и витязи – не тролли.
Для истин Кривда-матушка – тюрьма,
и Правда не цепляет к ним пароли.
Где блеск фигур, бойцы и шпаги в роли
геройской нам важны, там есть и тьма.
Художественный образ – плод ума?
Своих облагораживать героев
коммерческим умом умел Дюма.
Любимцы – во дворянстве и на троне.
Но в образной подаче вдвое-втрое
и золотом, и даже медью, мал
весь ряд их оппонентов в общем строе.
Что вымысел, что правда – умолчит
изысканный сюжет: он нарочит
игрою подтасовок, где и план есть.
Реальность – это мёд и соль, и пряность.
Не каждый в ней герой – двуликий Янус,
а вот в романе можно всех учесть.
И плотность их такая – негде сесть!
Бывает так: имеющие честь
нейтральные, но сложные фигуры
ум авторский с мерзавцами скрестит.
И вот уж пустомели – балагуры.
И далее в сюжете (на смех курам)
не вдруг гей-фаворит лишь с дамой спит –
к любовнику пути-места мостит
в альков по историческим лишь ссылкам.
Супругу дамы даже и затылком
почувствовать измену не дано –
писака автор мстит ему давно.
Известный романист не против графства,
но в тексте предъявил свой строгий спрос.
К примеру, некий граф – страж государства
и служит государству, аки пёс.
Не то чтоб по нужде, но… он – не Крёз.
А вот Дюма из собственного барства,
служаке нацепив ярлык коварства,
Рошфора в чёрный список свой занёс
и Злу служить «заставил» на износ.
Дюма нашёл для образа миледи
маститую шпионку среди дам.
Короче, наш Дюма всем мастерам
утёр нос априори и не бредил,
кровавый замышляя тарарам...
В науке плох пирог из сладкой ваты.
Историкам лжецами быть чревато,
но братству романистов сеть дорог
во лжи открыта вдоль и поперёк.
Где выдумщиков братство виновато,
так это всё ж в науке: крив пирог.
Вы с долей прямоты (или коварней)
к Истории просились на порог?
Назойливый повтор переливаний
в пустое из порожнего – порок?
Историки, уставши от клеваний,
пластами искажений, липой строк
вне Истины хранят режим виляний.
К Истории подход… плох, либо строг.
Где шквальный ветер иль зажим… влияний
на нас, там исторический подлог
сквозь массовое мнение пролёг.
Кто крупный гонорар зажилит рьяней
историка за ложь без подоплёк?
А есть герой, который нас увлёк,
чьи подвиги не сложатся в кулёк
посмертных наслоений, лжи и дряни?
Чей образ – нашей памяти в упрёк –
предстал на исторической поляне?
Кто в ложной не нуждается рекламе?
В чей адрес не заслужен лай и брёх?
Премногими в Истории делами
в эпоху скоростей мир пренебрёг.
Удобрившие землю сплошь телами,
ушедшие герои лишь тенями
покажутся для нынешних – порок
непомнящих, чей брёх – чертям оброк.
Мы мчимся в самолётах над конями
и верим: нам отжившее – не впрок.
Забыть легко, что Прошлое корнями
питает нас: вот мудрость, вот урок.
К Истории припасть бы в рамках модных
при всей издержке вне позывов рвотных.
По нити, как старинный гобелен,
разглядывать бы Прошлое с колен.
Раб кругосветки, волн бесповоротных,
найду ли скалы Истины и грот в них?
Далёкое, заманивая в плен,
заставит ворошить чей прах и тлен?
Поклонник я почти забытых хроник –
за искорками Прошлого охотник.
К Истории подходы оголив,
пластов её касаюсь, ибо рою.
При экскурсе в Историю порою
избыточно я, хоть на час, – халиф.
Огни былого мчат, подобно рою,
навстречу ненасытному герою.
Премудростями разум окормив,
к Истории льнёт чья-то прихоть – миф.
Я в давнее плыву, сверяясь с рифом
былых разоблачений, вслед за мифом.
За Истиной ходок неприхотлив:
во мраке шебуршит с одним огнивом
и пьёт её, себя не осрамив, он.
А образ у неё – прилив-отлив.
Миф очень достоверен при ревнивом
надзоре Истин – ластится к их нивам.
Миф пахнет догмой, и не на пустом
возник он месте, как и должно мифам.
Всё складно, жаль, что верится с трудом.
Миф – это монстр. Дам ли монстру дом
я в повести своей, представ Сизифом?
Условно на французском корабле,
взирая на себя, забыв усталость,
подумаем в уюте и тепле:
где к Генриху Четвёртому в нас жалость
за скорбные морщины на челе?!
Пусть не был он похожим, как казалось
любовницам в алькове, на желе,
король французский, муж-ходячий фаллос,
пошёл навстречу собственной жене.
Хотя не всем интрига удавалась,
мечта Марии Медичи сбывалась:
и власть в ней, и свобода – тоже в ней.
На троне быть супругам наравне
и – к чёрту политическую вялость!
В Париже на войне как войне,
а путь интриг – вдоль брачных уз рокада.
Заветной коронации вдвойне
была супруга Генриха так рада,
что тайным заговорщикам дала
отмашку, чтобы Генрих как преграда
к её заветной власти «сдал дела».
Палач для короля – исчадье зла?
Могучих заговорщиков бригада
в день майский роковой в цель, как стрела,
наметилась: «Господь дал кобре гада,
но властны мы дать путь иного склада,
и гаду гроб давно власть предрекла».
Стрела была острее, чем игла.
Лесть в адрес палача – лишь предоплата…
. . .
И к тем, кто слаб, и к тем, кто явно крут,
тянулся Рим интригами, как спрут.
«Кого же преуспели вы, как брата,
для дела приласкать тайком когда-то?
Избранник ваш… условно новый Брут…
сподобит, нет, задуманное краху…
как жертва суицида? Лучше плут.
А коль и плут умрёт – мир его праху…
С расчётом на внезапность, а не драку,
свершит пусть акт убийца не со страху», –
с намёками, что он – не делопут,
в подполье папский нунций сунул ряху.
Придворная знать яро в передрягу
открыто не рвалась, искала путь:
«Кого бы из святош нам без напряга
в убийцы короля переобуть?
Психически он – порох, либо ртуть.
Не даму ищем – паутинопряху.
Сойдёт фанатик, а не кто-нибудь».
«Едва ли то, что ждёт нас слава, брякну.
Ведь будет, воссиявши, как хрусталь,
прочна лишь ваша слава, аки сталь!
Вы со свету сживёте, право, бяку.
Живущих под злодеем неким жаль, –
фанатику с апломбом, Равальяку,
вручили ободряюще кинжал. –
Нам всем тут деспот мерзкий угрожал».
Пора, мол, антиримского вояку
валить, ведь совратитель юных дев,
защитник гугенотов – с виду лев,
но суть льва-людоеда столь опасна,
что вы на риск идёте не напрасно,
за страх свой самого себя уев.
Страна воспримет подвиг ваш прекрасно.
Да, собственно, и риск-то невелик.
Господь ваш гнев простит вам безотказно
и нимбом освятит ваш в гневе лик…
Привычка осторожничать заразна.
Бояться неудачи несуразно.
Возможен миг: сталь в бок – вот лев и сник…
Тайком шли априори мысли праздно:
«Пусть в адовом горит котле мясник»!
Прочь пафос торжества, велеречивость!
Как только коронация свершилась,
Мария прослезилась: «Бог велик.
Трон Генриха стал тесен для двоих».
Жаль, бабу не проверил муж на вшивость!
Нет в сердце стражей, даже рядовых,
кто б душу на раскаянье подвиг!
Жаль мужа априори? Чувства живость
при слабостях взыграла типовых?
Волосья – дыбом? Нет, их скрыл парик,
а слёзы заговорщицы – лишь сырость.
На следующий день не зря бесилась
столица в гневе. Вновь кровавый штрих
во Франции стал следствием интриг…
Что тайно замышлялось, то случилось.
Дух Генрих испустил на Божью милость…
Для тысяч городов и деревень
причинность, задвигаемая в тень,
свидетельства людей под слоем лака,
предвзятый суд – плоды каких систем?
«Фанатик-одиночка», – Равальяка
суд таковым считать решил за благо.
Покрыта тайна мраком вместе с тем.
Заказчики – в тени дворцовых стен.
. . .
Как автор я – плюющий на регламент
сюжетный самодержец, а в парламент
воссядут пусть читатели, чью прыть
надеюсь априори полюбить.
Легко повествовательный фундамент
на фактах исторических лепить.
У автора пусть дерзостный ум – травм нет
сюжетных: бить героев иль не бить.
В курятнике кудахтать – дело квочки,
быть сушей на болоте – право кочки,
у сторожа собачий есть тотем,
а я ращу курган из острых тем
и честно безо всякой проволочки
шиш с маслом (в тайнах ни бельмеса) съем
и галстук. И манжеты от сорочки…
За семь грехов, а может, не за семь,
но Генриха по-тёмному совсем,
без шанса на прощенье, без отсрочки
настигла насмерть Божья кара днём.
Нужны ли для судейства заморочки?
(«Да здравствует король»! И мать при нём).
Сынишка в восемь лет стал королём
(при регентстве шлифуют трон вдвоём).
Мамаше сразу стало не до дочки –
малютки Генриетты. Крошке Рок
сомнительных забот предрёк итог,
и ей при крайне маленьком росточке
безмерны были слоган и платок:
«Сиротка, плач! Папаша твой подох»!
Дочурке только первый шёл годок.
О горестях младенчества – ни строчки
у нас не накопилось, кроме точки…
(продолжение в http://stihi.ru/2021/05/25/5610)