Она и днём во власти смутных грёз
ступает неуверенной походкой
по закоулкам памяти нечёткой,
то заглядится на тугую гроздь,
то вдруг засобирается всерьёз:
— Ребята, накопаю вам солодки.
Закружатся лилово мотыльки,
облепят стебли нежными цветами...
впивается в колено грубый камень,
она — на берегу чужой реки,
бьет острым землю резко, по-мужски,
упрямый длинный корень рвёт и тянет...
Всё раньше говорила: — Так и я
надёжно проросла в родную почву…
а что домой вернётся, знала точно,
и вместо сказок пела сыновьям,
как чайки утром над волной парят,
как море звёзды зажигает ночью,
как славно в лодке с дедом и отцом...
хоть на душе горчее русской водки,
что писем нет, и ненадёжны сводки,
и что потом не отыскать концов…
в платок поглубже прятала лицо:
— Ребята, накопаю вам солодки.
Забылась боль и очередность бед —
как сообщили про отца и мужа,
как сын болел — в дороге был застужен
(едва-едва успели в лазарет!),
как маму заворачивала в плед,
чтоб вынести в одной из деревушек...
С тем самым пледом мама вдруг нашлась,
приходит к ней поговорить ночами —
как будто в голове задули пламя,
налили в грудь до края сладкий квас…
она почти что счастлива сейчас —
следит весь день в саду
за мотыльками.
Картина художника Рустема Эминова «Депортация татар»