Дюжина дюжин. Сборник, избранное

Пасечник Евгений Андреевич.
Дюжина дюжин.
2021.

Первая дюжина

1. Скребётся кот

Бывает купишь пирожок
И встанешь с чаем у киоска,
В одежде ношеной, неброской,
И на душе нехорошо.

Бежит небесная вода
По лбу под ноги, прямо в лужу,
И разрывают скорбью душу
Глаза облезлого кота.

Глядит он из последних сил,
Ничто не просит, не мяучит,
И застилают небо тучи,
Купая мир людской в грязи.

"Для всех домов на свете нет", —
Кто нравы выдумал такие?
Припомнишь матом аллергию,
И купишь в пачке "Китикет".

Взмурчит лохматый, меж икот
людских, гонимых крепким чаем...
Но на душе не полегчает,
Поскольку там скребётся кот.


22 марта 03:15 2016

2. Самолётик

На скоротечность лет посетуй:
- Тоска из памяти растёт
и самолётик из газеты
влетает в осень и в костёр.

Ещё недавно мне калоши
не в пору в доме были все,
а нынче внучке с манкой ложку
тяну, кряхтя. Я глух и сед.

Жмусь поясницей к батарее
и прячу бедного кота,
а Поля:
- Я не посталею?
И я лукавлю:
- Никогда!

23 ноября 2019 01:55

3. Дорога в Огайо

Сынишке летом будет восемь...
Его там отчим не ругает?
Из Пенсильвании в Огайо
Семьи моей осколки возим.

Не выдаю гнетущей грусти,
И улыбаюсь каждый раз я.
— В поход?! — кричит, — я за!
— Прекрасно.
— Но если мама не отпустит?

От редких встреч немного толка.
И я когда один, то в баре.
С мечом играет? Вряд ли. С Барби?!
А у него в почёте Толкин.

Я приобрёл в рассрочку трейлер.
Сменить работу думал вскоре,
А между тем смотаться в горы.
Когда каникулы, в апреле?

От побережья к побережью
Легли манящие дороги:
Кто остаются на пороге,
Тем приключения не брезжат.

Не пререкайся, по суду я
Имею право с ним общаться.
Нечестно красть последний шанс мой
Отцом быть. Вещи запакуй, а?!

Ты молода, а я? Довольно.
Детей меняют, как перчатки?
Черства... Молчишь? Признаюсь: часто
Кусаю локти, волком вою!

Тебе не тяжко, тяжко вдовам.
Крис мне рассказывал про энтов...
Нам недостаточно уик-енда,
Чтоб повидаться с сыном вдоволь.

15 июля 05:50 2017

4. Элизабет

- Дочка, наше загляденье,
Ты чего ещё не спишь?
- Я пугаюсь приведений...
- Подросла, а как малыш.

Мать вздохнула, негодуя:
- Не оставь тебя одну.
Дай-ка в лобик поцелую.
Да ты вся дрожишь, роднуль.

- Приведений нет, а, значит,
Их бояться прям смешно, —
Ухмыльнулся папа, но,
Им Элиза, чуть не плача:
- Вы же умерли давно...

10 Июля 2014 16:00

5. Зануда

Он ей писал не о любви.
И не шептал: "я так скучаю",
А: "что купить сегодня к чаю?
Ты простудилась? Взять Ревит?

Нехватка витамина Ц
У всех весной. Лечись-ка луком",
Твердил занудно про иммунку,
И избегал ревнивых сцен.

"С работы я сбегу, Маргош,
И загляну в аптеку, только
Ты поправляйся, ради Бога"
На деда речью был похож.

О детях думал, но она
Не от него шла на аборты,
Мечтала всё о мачо гордом.
Её брал страстью сатана.

А муж? Простак и лузер муж.
Ни с кем не дрался за неё он,
Был неуклюж, и в танцах — скован,
Не сочинял красиво чушь.

Косноязычен, как назло
и на подарки слишком бедный.
В хмельноречивых женских сплетнях
Она звала его козлом.

Расстались, да и чёрт бы с ним.
Другим своё вручила тело.
С тех пор когда она болела
Никто, как он, ей не звонил.

13 июля 04:25 2017

6. Выстрел в человека

Мужа прячь! А лучше вовсе
уводи из этих мест.
Поутру сегодня в восемь
овладела мною месть.

Как противно быть убийцей.
Не унять в коленках дрожь.
На меня Бог очень злится?
В палачи скрипач негож.

Он представился, как враг, и
всё кричал:
"Ружьё брось, жид!".
Не за это мстил. В овраге
куча детских душ лежит.

Я случайно видел это...
Ведь они не из СС!
Мы же только прошлым летом,
помнишь, дружно жили все?

От бессилия так скверно!
Бес мной крутит, как хвостом.
Надо было в сорок первом
нам податься на восток.

Зря ты рада мне Реввека.
По следам идёт УПА.
Я сегодня в человека
сделал выстрел. Он упал.

23 октября 09:10 2017

7. Хеллоуин

Оденься поправдоподобнее,
На праздник нечисти войди.
И с вечеринки, аж до дома мы,
Тебя возьмёмся проводить.

Прячь человечий лик под маскою,
Но одурачить нас нельзя.
Ты зря считаешь сказки сказками,
Глупцом считаем мы тебя.

При встрече с нами что-то вырони
И ужас крепко обними.
Вы наряжаетесь вампирами
На "хелавин", а мы людьми.

31 Октября 2014 13:30

8. Герои последней войны

По улицам в городе энном пакеты
По ветру летят в никуда,
Где чей-то скелет, ни во что не одетый,
Познал что такое беда.

Обуглены статуи - прошлого стражи,
На площади брошенный танк,
Где граффити в стены вонзились вальяжно,
Крича всем о том, что жив punk.

Украшены входы рекламою колы,
Руины засыпал песок,
Порушены церкви, больницы и школы,
Кругом обезлюдело всё.

Сквозь гамма-лучи прут частицы нейтрино,
(Пятёрка, желтей в дневнике!)
Ржавеют авто и разбиты витрины,
Нетронуты кассы никем.

Для жизни теперь нам не нужно ни цента,
Ведь жизни утратили мы.
На пыльных пакетах портрет президентов -
Героев последней войны.

28 мая 20:50 2016

9. Убогий Мелвин

Хэй, Мелвин, бродяга, в ноге правды нет.
Садись у церковного входа.
Я слышал намедни с досадой ты мне
Ворчал про артрит и погоду.

Им стыдно. Поверь уж. И мелочь дадут,
И даже помолятся может.
Ты в аде. Им хочется быть не в аду.
Я видел немало, я пожил.

Нальёшь если - выпью. Озяб, как никто?
Как жаль, что ступней меньше пары.
Когда заявлюсь ты постелешь картон,
Чтоб я не примёрз к тротуару?

Дыши на ладони, и нос грей и три,
Не то и его отморозишь.
Я тоже бы сел. Что мне делать внутри?
Подобные сборища бросил.

Красивая тряпка, высокий флагшток.
На шпиле крест пастор отгрохал?
Сейчас бы по ланчу горячему, чтоб
Не так было грустно и плохо.

Вы братья? Вы - братья. Но где "love and peace"
В прыжках из утробы до моргов?
В коллекторе труп. Как вернёшься - крепись.
Знай, Сьюзи в раю. Плачь не горько.

Гляжу ходишь ты, как и я, с бородой,
И носишь какой год седины.
За то, что для вас не создал городов,
Найдёшь силы если, прости мне.

5 сентября 10:45 2017

10. Девочка в землистом платье

- Знаешь, родная, мне тяжко. Я — болен.
Тётка с весны повела по врачам.
"Стоп! Надоело", — да толку ворчать?!
Как там великий писал: "Жизнь — не поле,
чтобы его перейти сгоряча"?

Крепкий мужик с виду, нет сорока, но
возятся, будто бы с малым дитём.
Верь не врачам. Я не спятил. Пойдём
вон из голов прогонять тараканов.

Пятишься? Зайка моя, разве мог бы,
стань даже психом, люлей наподдать?
О, никогда. Никогда! Никогда!!!
Пить завязал, чтобы пялиться в оба.

Больше, клянусь, не случится аварий.
Даже ночами мне глаз не сомкнуть,
не ангелочек мой. Плачешься? Ну!
Зайка — ты, Зайка... а ангелы — твари.

Хочешь, заладим ходить, как и прежде,
за сладкой ватой субботнею в парк,
в школе балетной разучивать па?
Скоро поправлюсь... О, брежу ли? Брежу!

Доченька милая — милая Катя,
что обезумел соврали они.
Веришь? Не глуп: пятью пять двадцать пять ведь?
...Я обнимаю землистое платье
в мае в котором тебя хоронил.

4 сентября 2018 05:40

11. Игра в жизнь

Под шубкой форма первоклассницы,
И что-то взрослое во взгляде:
Ещё не курит и не красится,
Ещё порок в неё не гадит.
В сугробе снег черпнули валенки -
Она как-будто бы босая,
Но тащит раненного Валенька -
Ведь наши наших не бросают!
А рядом брат в ледышках-варежках
За крепость снежную дерётся.
Рассказы деда помнит Ванечка:
"Без боя русский не сдаётся!"
Им через час с повинной к матери
За опоздание к обеду...
Так формируются характеры,
Что превозмочь сумеют беды.

8 января 08:20 2016

12. Куда ни глянешь всюду Волга, а мы на Волге бурлаки

Магнат на стадо смотрит волком.
По найму трудишься? Погиб.
Куда ни глянешь всюду Волга,
а мы на Волге — бурлаки.

Устал, и что? Хоть стой, хоть падай,
со лба седьмой стирая пот,
полдня работай на зарплату,
полдня на прибыль для господ!

Не хочешь? И уволить можно.
Свободным будь, но и не ешь.
И за собой волочишь ношу
всю жизнь на гробовой рубеж.

Спецовку пыльную надень-ка,
иль в офис будничный наряд,
чтоб заколачивались деньги,
чтоб яхты плыли по морям.

Паши с покорностью в устах ты
до белых прядей в бороде.
Не на горючем ходят яхты —
на неоплаченном труде.

8 февраля 2021 11:00

Вторая дюжина

13. Мерцание в тоннеле

Не помня, что ещё живой,
стой у харонова причала,
где птица мёртвая кричала
над поседевшей головой.

На веки парочка монет,
но плату не возьмёт паромщик
и кто-то вдруг поставит прочерк
в предсмертный тягостный момент.

Косу ржавеющую зря
с собой брала старуха злая,
и свет с тоннеле замерцает.
- Разряд, сестра. Ещё разряд!

3 февраля 2020 08:00

14. Заблудившиеся

Мимо кладбища домой
заплутавший шёл с попойки,
видит мальчика:
- О, боги!
Заблудился? Да не ной!

Я в Матвеевку. Ты чейный?!
Как осинка не дрожи,
ты же будущий мужик.
Воротимся дам печенья.

Ночь, погост и тени две:
- Слушай, на тебе лица нет.
Повстречался с мертвецами?
Плачет:
- Я и есть мертвец.

5 апреля 2021 11:10

15. Ты должен стать добрее Бога

Ты — бог. Склонись над микроскопом
и открывай мир, и верши,
и сострадай и грезить пробуй,
хотя и нет в тебе души.

Представь как от твоих открытий,
на пыльном шарике Земля,
летящим по косой орбите
кому-то выжить повелят.

И чьи-то слёзы станут смехом,
забудет адрес чья-то смерть.
Ты смертный, не с небес — не сверху,
и не господь, а пыль и смерд,

но волею научной мысли,
как Данко учиняй пожар.
Кто над обрывом встал на мысе,
того сумеешь удержать.

Склонись над книгой ночью чёрной,
прогрессом заявись ко мне.
Хвала Творцу? Хвала учёным!
Бог безразличен, бога нет.

Мир создавался не по Торе
и что бы не гласил Танах,
но посреди лабораторий
ты и творец и сатана.

Хоть и дано тебе немного,
заботой слабых обогрей.
Ты должен стать сильнее Бога,
ты должен стать его добрей.

27 апреля 2021 21:45

16. Ночи поцелуев

Возьми ладонь в свою ладонь,
а я тебя, красавица,
пока в груди горит огонь,
пока друг другу нравимся.

И расставанье предстоит,
и быть придётся сильною,
но нынче чувства мы свои
улыбками насилуем.

Нам повстречаться суждено,
когда кружатся вороны
и ты не станешь мне женой,
и я тебе опорою.

Гори, прекрасная звезда!
Свет подарю и я тебе.
В больничных сумрачных местах
решат что мы приятели.

Кто первый сдастся, знает бог —
злой выдуманный дедушка.
Я спас тебя бы, если мог,
израненная девушка.

На катафалковый парад
с ухмылкой не угрюмою
мне год какой уже пора,
а ты чертовски юная.

Хоть всю посуду расколоть,
а толку? Мама молится.
Пускай опорой и скалой
её слова становятся.

Под кофтой шрамы не видны,
но будь нагой, прекрасная!
Не всё потеряно, ведь мы
с друг другом встречу празднуем.

Ночь поцелуев это всё,
что надо для спасения.
И обречённым повезёт
встречать зарю весеннюю.

Споткнулась жизнь на вираже,
лупя о темя обухом.
Соври: "не знаем что уже
почти созрела опухоль".

Давай обнимемся и боль
сама решит повеситься.
До смерти
быть
хочу
с тобой,
все три-четыре месяца.

16 марта 2021 09:55

17. Девятое мая

- Пока я жив, сынок, снимай.
Кто у народа всё похитил?! —
на стуле офицерский китель,
а за окном цветущий май.

Дед не привык ругаться матом,
но лезло крепкое словцо:
- Мы победили в сорок пятом,
а вы? Вы предали отцов.

Не просто предали — продали
буржуям в рабство за гроши.
Они считают барыши
и врут что был мерзавцем Сталин.

Хоть плюйся, что ни сериал,
то о кровавом большевизме,
а мы спасали ваши жизни.
Смотри в глаза мне — я соврал?!

Я помню плен и в стену выстрел.
Шатнулся самый верный друг.
Они стреляли в коммунистов
и он упал. Наш политрук.

Минута и меня в расчёт,
но ни один врагу не выдал
и мы сбежать смогли, а вы-то
в беде подножку иль плечо...?

Друг другу глотки рвать горазды.
Вас разобщил капитализм.
С цепи, как свора, сорвались
и тут же потеряли разум.

Я только ноги потерял,
но и контузией сражённый
ещё не стал умалишённым.
Без ног являлись к матерям.

Гляди на остовы заводов,
на богачей и бедняков.
Мы не за это год за годом
на смерть шли без обиняков.

Не поздравляй меня с девятым.
Себя поздравь, друзьям налей!
Прикрыт стыдливо мавзолей,
но мы ли в этом виноваты?!

"Мир подарили" — утомил.
Не затыкай мне рот! Скажу я —
мы полагали этот мир
оставить вам, а не буржуям.

Дрожу губами, ты рукой.
Нервишки слабые и всё же
снимай на камеру. Другой
не выйдет случай. Много пожил.

Костьми легли однополчане
и не поднимут ППШ-а.
Я бы в атаку побежал
на тех, кто нас в пучину тянет.

Ответь, кто там за занавеской
страну на части разметал?! —
и воин армии советской
взглянул с досадой на медаль.

8 декабря 2020 04:55

18. Эвтаназия

Лежу четвёртый год во тьме, как овощ,
и не забыт никем, но одинок.
И орды непридуманных чудовищ
касаются моих озябших ног.

Они влекут лететь во глубь тоннеля
и обещают новый дивный мир,
а врач войдёт — войдёт и пустомелет:
"Он не очнётся, муки отними".

Родным велит решаться медстраховка
на худшее. Отец почти банкрот.
И кто-то злой косой махает ловко,
и в мир Харона смерть уходит вброд.

С архангелом о судьбах пересуды
вступает нечисть. Варево в котле.
О, если б не последствия инсульта
покаялся б, а нынче вечность тлеть.

Из Библии Лукавый выдаст сноску.
И доктор-атеист, надев очки,
читает, как вердикт, о смерти мозга
и светит ярко-ярко мне в зрачки.

Поплачет мать, отец её обнимет.
Мою невесту приголубил друг.
Я бы хотел не расставаться с ними,
но говорят что я почти-что труп.

И чеки не приходят об оплате,
и доктор хрипнет: "Отключить его".
И прокричу бесшумно, что в палате
не только люди.
Я ещё живой!

16 мая 2021 09:40

19. Пасхальное

Жить с верой в Бога или без
пусть для себя решает каждый.
И умирать чертовски страшно,
и тщетно жить. Таков ликбез.

Неважно ешь ты куличи
из-за того, что это вкусно,
или с любовью к Иисусу,
себя в недобром уличи

и разрыдайся в темноте,
когда не смотришь в чьи-то лица
и попытайся измениться.
Ходить бы в бурю по воде.

У не воскресшего Христа
давным-давно истлели кости,
но если даже веру бросил —
жестокосерднее не стань.

2 мая 2021 01:25

20. Кэтрин

Кэт на тебя глядит и плачет.
Я - брат, мне видно, я - не вру.
Погубишь девку, не иначе,
Раз лучше стать не рвёшься, друг.

Меня её страданья ранят.
Сорвусь и в драку. Спустим пар.
Ходил бы лучше в дом собраний
По воскресеньям, а не в бар.

Страсть это, верь мне, бесов почерк.
Не буду бить. Чего "кипишь"?
С тобой сбежать глупышка хочет:
Шпионю... Грешен... Дневники ж...

Хотели выбраться в Чикаго?
Красивый город. Правда, Сэм,
Суров я, но читал и плакал...
Крадёшь ты Кэт не насовсем?

В душе её бушуют грозы...
Хороших тянет ведь к плохим.
Сбежит, а ты возьмёшь и бросишь.
Я знаю. Сам имел грехи.

В углах за лиф не надо тискать.
Порок и святость не чета.
Она скромняга, из баптисток.
О браке думай и мечтай.

Для счастья в жизни худ ли Остин?
По Штатам прочь не семени.
Ты был всегда желанным гостем,
А можешь частью стать семьи.

Как друг и брат, хочу как лучше.
Отец и мать благословят,
Строги на вид, а сами учат
Добрее быть. Знакомься - сват.

Чего же ты не жмёшь мне руку?!
Решайся, только побыстрей!
Плохого ли желаю другу,
Худого ли хочу сестре?

Бунтарство ей вдвойне опасно.
На Кольт не рвись-ка на рожон.
Ты знаешь, у неё ведь астма.
Малышку с детства бережём.

Не угрожаю, только дурью
Влияем на неё не мы.
Она теперь украдкой курит.
Меняйся, чтоб затем не ныть.

Чем худо: свадьба, дом, детишки?
— Как все стать, — скажешь, — не хочу.
Глушь молодым срывает крышу.
Я прав, брутальный мой молчун?

Скажи ещё тебе неловко?
Такие странные дела...
Хотите вам я в честь помолвки
Вручу свой старый Кадиллак?

Лошадок двести под капотом.
На это волю променяй.
Желаешь, то найдём работу
Мы и тебе, как у меня.

Возьмёте землю в Миннесоте,
Где пруд есть и сосновый бор.
Она одна, доступных - сотни.
Не прогадай и не испорть.

17 июля 06:25 2017


21. Если хочешь оставайся

Одиночество многим страшнее других болезней,
но помочь не сумели ни лезвия, ни психолог
и зачем только люди мне эти в башку полезли?!
Как не жмусь к батарее, а чувствую зябкий холод.

Помню как в день венчания с другом ушла невеста.
Мне и раньше везло в личной жизни чертовски мало.
От обиды с тех пор отзываюсь о ней нелестно.
Что любила — врала, но несчастного обнимала.

Толку ноль от пилюль, пью горстями — одна изжога.
И улыбка фальшива, во взгляде устал искру жечь!
А они говорят, что я выбраться смог из шока
и теперь меня ждёт — лучший мир: облака из кружев.

Если вы не уйдёте, то стану чуток светлее.
Каюсь, что драматурги героев с меня слизали.
Между рёбер ещё непогашенный уголь тлеет,
правда я так боюсь что его затушу слезами.

И не стоит упрёков. Где видели здесь мужчину?
Он всего лишь полвека стареющий лысый мальчик,
а мгновения счастья всё шепчут "во тьме ищи нас".
Как же голос их трепетный сладостен и заманчив.

Год за годом искал — шёл на зов, только кроме гнева
ничего не нашлось в сердце от бедноты убранства.
Помню я день и час как вошли и сказали мне вы:
"Вы не буйный случайно? Велели у вас убраться".

Вёл себя хорошо? То нельзя запрещать прогулку
вдоль забора и елей — такое, как мир, старо уж.
Важно! Осень бушует, зубрю "не забыть про куртку".
И в лицо узнает меня новый больничный сторож.

Вдаль с пяти до семи! Потемнеет сегодня рано.
Тихий час и на воздух, а после идти на ужин.
Вы под курткой моей разглядели на рёбрах раны?
Это когти судьбы. Неужели кому-то нужен?

Здесь размеренно всё — за неделей ползёт неделя,
пожирая надежды насмешливо и бездушно.
Вы для встречи со мной столь красивый наряд надели?
Вам идёт и халат медсестры... и глаза без туши.

Я готов долюбить, если вас обижали раньше,
только, если вы тоже сбежите с другими — вскроюсь.
В этой странной игре я летящий на пламя бражник,
опаляющий крылья светящий в меня искрою.

Где на скатерти неба белеет луна опалом
у озябшей рябины плоды отдают пунцовым
и на первую изморозь с горкой листва опала.
Под мохеровым шарфом скрывали своё лицо вы.

И приятно не пахну, полгода уже не брился,
но вы за руку взяв, наши тени внесли в аллею.
Первовыпавший снег в свете лунном заноябрился.
Я не то, чтобы робок — на первом снегу алею.

В этом аде явились перчаткой ладони гладить
и шептали о счастье, в небритость меня целуя,
и как жаль, что нельзя вас оставить в моей палате.
Правда что вас другие не видят? О, аллилуйя!

3 ноября 2020 04:25

22. Рождение богов

Прощайся с сыном и с женою,
эпохе смелых не перечь.
Инопланетное живое,
как мы когда-то, жаждет встреч.

Обогатят пришедших с миром
наистраннейшей из культур.
Ум человеческий — проныра,
мы всё усвоим налету.

Пойми насколько мир огромен!
И ты огромней становись,
в мечту взлетая с космодрома,
штурмуя даль, штурмуя высь.

На лбах попов набухли вены,
свести нас грезят на костёр:
"Бог Землю, словно пуп Вселенной,
над пустотою распростёр!"

Скажи, что варварства поганей?
Плоды невежества немы.
Мы не становимся богами,
поскольку выдумка не мы.

Однако, как по воле змея,
Эдем покинули? Шагай!
И звёзды в будущем сумеем,
где будет нужно зажигать,

а нынче — первый шаг навстречу
друзьям далёким совершим.
Не смей истории перечить!
Пиши историю, пиши!

Мерцает Проксима Центавра
мечтой и алым хрусталём;
и ты надейся, что недаром
за ней помчался звездолёт.

Надлунных станций отголоски
едва слышны, фонит радар.
На крыльях надпись "Циолковский",
мы будем строить города.

Знай — мракобесов карта бита.
Мечта, к свершениям веди!
И мы выходим на орбиту
пока ещё чужих светил.

Гляжу на яркую звезду я
и долететь почти готов,
и хоть богов не существует —
мы превращаемся в богов.

13 марта 2021 03:30

23. Ведьма Рут

Злобно выла ведьма Рут:
- Я останусь, все умрут.

Хоть язык меча острей,
Но сгорела на костре.

Пепел лёгок, сер и сух,
Правда, стал бессмертен дух,

И к монахам-палачам
Заявлялся по ночам,

Чтоб чинить над ними суд,
Как твердила ведьма Рут.


28 Марта 18:10 2015

24. Осень в Бостоне

Краснеет осень. Утро в Бостоне
чем не причина отрезветь?
Мой сын зовёт себя апостолом
И проклинает неких ведьм.

Ему бедняге всё простительно.
Он из особенных, увы.
Чего там, сдюжу. В люди вытяну.
Не стоит жалости, привык.

Соседи, склочники орущие,
Не дали выспаться. В четверг
Поможет кофе на погрузчике
Мне не уснуть за смены две.

"Не так всё тяжко, можно выстоять" —
Себе-то, Сэмюэл, не ври.
По выходным хожу я к пристани,
Бросать мяч мопсу злому в бриз.

Пёс Джимми служит и утехою,
И другом... А не он, то кто?
Когда одобрят ипотеку я
Перевезу их в новый дом.

Хандра, чертовка, прочь иди ты, а?!
И без того в крови душа.
Повязан прежними кредитами...
Боюсь отцовских прав лишат.

Во снах моих сплошное крошево:
Тоски неутомимый глум.
Стереть Реланиумом прошлое,
Как ни стараюсь, не могу.

Смотреть как мучаются близкие
Не безопасно. Бедный сын.
Из душ утрату нашу выскоблю!
Дерзну подняться из низин.

Пускай страданий топь исхожена,
Пролезем в счастья пышный лес,
Чтоб только мстителями Божьими
Не грезил он, лелея месть.

Нам бы порядочную женщину.
Приелся, знаете, фастфуд.
По году ведь не гладим вещи мы...
В брак не успешных не зовут.

Хотя, как девка припортовая,
Нутро всё выбив из меня,
Жена оделась бы в бордовое
И всяко шла бы изменять.

Любым нужны мужчины бравые,
С пятью нулями в банке чтоб.
Как-будто их не знаю нравов я.
Жаль, Меган. Рак уводит в гроб.

Несправедливо это. Твари, как
Не оплатил и смерть: "салют"?
Была от Бога матерь Патрика...
Я до сих пор её люблю.

Порой мне кажется что выбегу
Однажды в ад через окно.
И правда, если бы не выпивка,
То обезумел бы давно.

12 июля 11:30 2017

Третья дюжина

25. Давай попробуем влюбиться

- Когда последний нувориш
на криптобирже разорится
давай попробуем влюбиться?
- Не в деньги?
- Верно говоришь.

- Когда соцсети обсмеют
шорт-лист пластических хирургов
давай вдвойне ценить друг друга?
- За добрый нрав?
- И за уют.

- Когда язвейшая из стерв
в слезах одна умрёт бездетной
давай приду к тебе раздетой,
чтоб целовать?
- Целуй везде.

- Когда последняя война
испепелит сухие кости,
давай найдёмся на погосте?
- Ты нужен мне.
- И ты нужна.

15 января 2021 20:35

26. Вестник бури

Мир изменить непросто, но
Как жить рабами капитала?
К богатым ненависть впитал я
Когда мне срезал кисть станок,

А в медстраховке отказали.
Лечитесь, мол, за деньги. Блеск!
Ты знаешь, чёрт не в аде, бес —
В душонках алчных тварей, Салли.

Как жаль, что красный флаг пока
Не развевается над миром.
Мамона, помни, не кумир нам!
Уолт-Стриту мы намнём бока.

Пускай ещё немного сил,
Но справедливость серп и молот
Поднимет и прогнётся Молох.
Пожар в сердцах неугасим...

Я родом сам из Алабамы,
Из Миссисипи ты, сосед?
Мы в детстве верили Обаме,
А он такой же, как и все.

Пуста хвалёная свобода,
Когда в бумажнике дыра...
В кредитных узах год за годом
Себя я спрашивал:
- Ты раб?!

Когда же вспыхнуло в Детройте,
Как можно было в стороне
От их борьбы остаться мне?
Иное общество постройте!

Пусть даже я не доживу.
Нас окружили. Мы в осаде.
Но и без нас вы мир спасайте.
В тебя я верю, Салли Вуд.

Нам и Такому взять ли с боем?
Скажи-ка, друг, из наших кто
Остался в штате Вашингтон
Как вышли копы на подполье?

Тебе известно, полагаю,
Что нацгвардейцы в городах?
Повстанцы держатся в Огайо.
А в прочем — полная беда.

Вчера, сказали, Даллас пал.
Камрада Смита федералы
Осколком бомбы в рай забрали.
Фронт прорван был когда я спал.

С бомбёжек с год, под чьи-то стоны,
От радиации пью йод,
Но революция достойна
Того, чтоб гибнуть за неё.

Шифрую радиоэфир...
Брат, в АНБ сидят не дурни.
Орёл, приём, я — Вестник Бури!
Борись и мы изменим мир!

28 августа 22:50 2017

27. Не возвращается никто

Я бы хотел, как в раннем детстве,
Скакать в доспехах на коне
По тридевятым королевствам,
Но не вернуться в детство мне.

Я бы мечтал стать вновь угрюмым
Из-за того, что нелюбим,
Но не вернуться мне и в юность –
Она растаяла как дым.

Я бы таскал с улыбкой тело
в рань на работу – не беда!
Но так случилось, что и в зрелость
Мне не вернуться никогда.

Я бы не клянчил чью-то жалость,
Хвалился б: «Лет мне ровно сто!»…
Но, к сожалению, и в старость
Не возвращается никто.

6 Июня 2012  05:00

28. Лузер Брайан

Чтоб отрешиться от грехов,
Но для покоя, не для рая,
Ходил он в маленький приход,
А все смеялись: "Лузер, Брайан!".

Был у него на горе нюх —
Мечтал в других Тьму рушить Светом.
Спешил не в клуб, на авеню
Раздать чтоб Новые Заветы,

Затем на хор (служить был рад).
Тусить не то, чтоб было не с кем,
Но время... Шёл в неделю раз
В костюме Винни в хоспис детский.

Добряк? Допустим. Ты раз юн
И пиво пить, и девок тискать,
Порою можно, ведь не всю
Жизнь проходить, как он, баптистом?

"На что бедняга тратит жизнь?!" —
Душой был не из их породы.
Окончил школу, колледж, и
Завёл семью, нашёл работу:

Дочь родилась и сына два...
Построил дом, сберёг здоровье.
Бесятам спуска не давал,
Грех прочь гнал с жизненной дороги.

Его пустыми вышли дни?
Начистоту? Таких не помню.
А из смеявшихся над ним,
Кто спился, кто и вовсе помер.

26 июля 12:25 2017

29. Неспасённая

Пью, а ты рядом в прозрачном сидишь и читаешь нотации.
Кто ты мне, мёртвая женщина? Мы расставались не раз.
Волны бушуют в башке моей громче, чем радиостанции.
Перед глазами чернеет тоннеля кротовья нора.

Едем поспешно домой, я сижу за рулём вместе с выпивкой.
Может опять разобьюсь и исчезнешь из мира и ты?
Мне бы взобраться с безумства на ум и понять: из себя если выбегу,
то поседею в висках, но седой не видать бороды.

Толку теперь от былого — пробежек, диет и от фитнеса,
если по встречной несётся под мухой убийца детей?!
Врач говорит что утрату без сильных таблеток не вынесу.
И почему Бог жестокий?! Один выжил в этой беде!

С тех самых пор, как в минуту погибли в злосчастной аварии —
дети мои и жена по вине твоей, мёртвая дрянь,
всюду безумцу мерещишься, чтобы не встретиться с тварями
адскими вскоре. Архангелом света к другому нагрянь.

"Я не прощаю тебя. Не прощаю! В аду будем вместе мы!" —
мчусь по твоим же стопам, после стопки усевшись за руль.
"Что ты ворчишь невпопад?! Не вернуть их, проклятая бестия!" —
к дому подъеду, паркуюсь, я выжил... и как заору.

Хочешь узнать как непьющий в полгода становится пьяницей?
Как замираешь у зеркала, а отражение ржёт?
Из темноты на меня вечерами зловещее пялится.
Нервно глотаю таблетки и верю что всё хорошо.

20 мая 2021 12:00

30. Вуаль

Я с вечным отпуском "на ты",
но не сказать, что стало проще.
Средь недозревшей темноты
тебя не выискать на ощупь.

Теряюсь в мыслях и в гудках...
Став недоступным абонентом,
бросаешь с водкой в мой стакан
печаль, как медную монету.

Что толку раны заливать?
А время лечит... Стоит выждать?
Заря, как будто сквозь вуаль,
не пробивается почти что.

"Мат" — у отчаяния ход.
Проснуться не с кем и раздеться.
Вгрызаюсь в запахи духов,
впитавших сырость полотенца.

Что остаётся от любви
в напоминание о прошлом —
в прихожей тюбики твои,
и пара пар фантазий пошлых?

Герой проигранных боёв
в минуту станет некрасивым.
Я сердце женское твоё
не отбираю через силу...

Какие планы были, а!
Но сдуло прочь воздушный замок,
и я качаюсь меж лиан
на них повешенным Тарзаном.

Ты прочь идёшь, а я в запой.
С другим живётся по-другому...
Нас разлучила глаукома,
мир заслонившая собой.

"Воды мне, милая, воды!" —
не смел шептать бы даже редко,
и водит чёрный поводырь
меня с верёвкой к табуретке.

У муки уйма разных черт,
но что страшней душевной боли?
И как же клятва, что и смерть
не разлучит меня с тобою?

Воспоминания стоят
заплечной лампой в тёмной нише.
Всего печальнее, что я
тебя, родная, не увижу.

13 сентября 2019 07:25

31. Жизнь в конце тоннеля

В граните цифры, надпись на плите.
Перед тобой стоять сегодня — мука.
Отец, ты так хотел увидеть внуков
и не дождался, как и я детей.

Там есть чего? Тоннели, говорят?
А если нет, меня ты не услышишь.
Ковали судьбы криво или свыше
решили что рождаемся мы зря?

Прости, что тут полынью заросло,
не приходил пять лет оградку красить.
Мне правда стыдно. Был последней мразью,
но справедливость воздаёт за зло.

Сегодня ночью слушал белый шум...
К чему веду? Я был вчера в больнице
и понял всё по их угрюмым лицам.
Как прожил жизнь — при встрече расскажу.

1 сентября 2019 00:15

32. Чёрная месса

Добро умчалось из этих мест,
а ты осталась... на мир сердита.
Звездою жёлтой дарован титул:
"Я — неучастница чёрных месс".

Глаза сливовы, кудрява прядь,
и, вроде как и отличен череп.
Сбежишь — сдадут и до срока черви
гурманский свой совершат обряд.

Фаланги пальцев костлявых луч
дневного света насквозь пронзает.
О, если б хлеб из-за стен бросали...
забор не меньше людей колюч.

Пестрят обрывками из статей
они по радио: "Вышли к Волге",
и, значит, смерть не на дальней полке,
а избавление чёрти где.

Честнее — выстрелом наповал,
но тонкожила идти на ружья.
Тебя немедленно обнаружат,
когда и в этот зайдут подвал.

Лукавый — зорок, архангел — слеп.
За некрещённость пошли на кару?
Порой доносится дух пекарен...
Сейчас особенно вкусен хлеб.

Вмерзает чей-то худущий труп
в обитель вынужденных аскетов
и только поезд идёт из гетто,
туда, где к воле и дым, и труд.

Властям сдавайся и не юли.
Прошла эпоха балетных пачек,
легла сирена на лай собачий,
шныряют чёрные патрули.

Станцуй в подвале, в подол допой,
забыв про крики: "Моя душа вам"...
Гостеприимна теперь Варшава,
Малена милая, не с тобой.

Судьба согреет и в ноябре
кого в печи, а кого у печи.
Что глыбой пало тебе на плечи?
Они не ведают о добре?

18 августа 2019 15:00

33. Карусель

Стемнело, ноет карусель,
свистя на окна и на ругань,
что схватит мальчика за руку
и позовёт: "Сбежим в Брюссель,

с собой взяв маму; и не ссы,
как подрастёшь — прочь от напастей".
Кто виноват в отцовском пьянстве?
Завод закрывшийся и сын.

Полдня на шквале ветровом
цепями бряцают качели,
где дождь — бродяга и кочевник
пропах погнившею травой.

Свинцовый тон домов и туч,
вливая дёготь в бочку грусти,
то схватит крепко, то отпустит.
Мир беспросветен и гнетущ.

Опали листья и штыри
забора смятого машиной,
а возле лебедя из шины
безбожно спившийся старик.

Площадка детская собак
зовёт погадить на прогулке,
пока пинают в переулке
за серьги в ухе и слова.

Из жести парочка "ракет"
в моче. Космическая гонка?
Нас и "Шаху" спасут иконки.
Взлетает с мусорки пакет.

Стена. Растрескался бетон.
Крадут панельки чьё-то детство.
Черно, но если приглядеться
поймёте — это не притон.

Отсюда выбраться куда?!
Сильна хрущёбная пучина,
где каждодневные причины
найдутся горькою поддать.

У жизни хмурое лицо,
но накопите на шарагу,
чтоб до седин или до рака
пахать в пивнухе продавцом.

Как в этом всём не потерять
мечту о светлом и о лучшем
и встретить, как встречают лучик,
последний день календаря?

Хандра решила обрусеть.
И осень шторами завесьте!
Под мириадами созвездий
мальчонка крутит карусель.

23 августа 2019 13:55

34. Шкатулка Шелли

Я и бросал её о стену,
кроша на мелкие фрагменты,
но в ней, видать, какой-то демон...
Отремонтирована кем ты?!

Стемнело и в дрожащий прищур,
миры делящий между нами,
глаза в ночи кого-то ищут
на зеркалах под простынями.

Я так боюсь, что скину шоры
и стану многим больше видеть,
когда меж нот услышу шорох:
"Ты кто?! Она погибла. Выйди!!!"

Полгода не знавал покоя,
с тех самых пор, как я печалюсь.
Мерцает свет, в кино такое
ничем хорошим не кончалось.

— О, если ты за мной вернулась,
то забирай! Я виноватый.
По трассе пьяным, что за дурость?!
Мы зря поехали в Неваду.

Без нас окончатся концерты,
как и спидометры зашкалят.
Да и не плакала в конце ты,
а в пустоту мою втекала.

Меж пальцев алое, как помню,
сочилось из бантов и шеи.
В ту ночь и я с тобою помер,
моя кровинушка... О, Шелли!

Когда итак на сердце туго
немудрено дойти до точки,—
но музыкальная шкатулка
в ночи звучит из спальни дочки.

13 августа 2019 09:40

35. Дела семейные

1.
Взгляды красоток пыл
в нём разжигали искрами.
Женя наивен был,
Женя влюблялся искренне.

В стрессе хоть ошизей,
слов опасаясь режущих —
страшно, открывшись ей,
вскоре прослыть посмешищем.

Чувства в юнце снуют
ищут на платьях прорези.
Рифмы зубрил на "ю"
и отсылал без подписи.

Всё начиналось так,
будто хорошим кончится.
Знал только пульса такт,
как он в терзаньях корчится.

Падал небесный свод
в ночи самокопания,
робость брала своё.
Слыть бы душой компании.

Пробовал стать плохим —
травкой успешность высмолить,
ведь за одни стихи
проще простого высмеять.

Были попытки две,
после за третьей бегал он,
слыша одно в ответ:
"Часто глядишься в зеркало!?

Лузер и нищеброд.
Жить в коммуналке с матерью
стрёмно. Отстань, урод".
С чувствами как на паперти.

Бритва. В крови жилет.
Голлум он перед прелестью?
Парню семнадцать лет,
парень ещё не бреется.

2.
В ванне к утру нашли
в алом лежащим голого.
Так он по горло влип.
Лезли бедняге в голову.

Врач прописал пилюль,
чтобы лечить депрессию.
"Просто её люблю!
Просто немного в стрессе я.

В детстве моём отец
не принимал участия.
Я бы семью хотел.
Очень хотел бы счастья я!"

Медики по душам
с ним не брались беседовать.
С крыши бы сделать шаг...
Сумрак юнца преследовал.

Осенью и весной
слечь и мечтать о выписке
стало не страшным сном —
яви кошмарной выплеском.

В трубке рыдала мать.
Знал — на гостинцы тратится.
Как бы его сломать
думали обстоятельства.

Думал и он, пока
целую жизнь пролёживал
в химии — в облаках,
рядом с больными рожами.

Нужно опорой быть
а не обузой матери.
Дорогостоящ быт,
ветер гулял по скатерти.

От непосильных сумм
сердце тревоги трогали.
Взяться решил за ум
и изменилось многое.

Светлое в темноте
звал он: "о, ангел, спи со мной".
Вовремя Тенотен
пил, как врачом прописано.

Главное что? Трудись
и убежишь от бедности
и покупай стриптиз,
только не требуй верности.

Или восстань, скуля,
или судьбу прими свою.
В выписке пара клякс;
вроде вошёл в ремиссию.

3.
Строить надумал дом,
влез в кабалу кредитную,
чтобы ему никто
не говорил: "иди ты, а!"

"Как же семью хочу!"
шепчет под нос, не ленится.
Пленнику глупых чувств
и самому бы пленницу.

"К чёрту! Стишки — ботва.
Значит придётся силою".
Женя копал подвал,
Женя искал красивую.
 
Глянешь на дом — в цене.
Мама гордилась отпрыском.
Крепок с песком цемент.
Вряд ли нагрянут с обыском.

Часто в конце грозы
жертву волок в дом с улицы.
"Женщины — дуры, сын.
(мама шептала) слюбится".

Вопли звучат внизу.
Мать в утешенье вцепится:
"только не обезумь
и не вернись в лечебницу".

Ходят же по земле
монстры с безумством за руку.
Мама ему омлет
жарит с беконом к завтраку.

Как простывает жар
мерит: "моё ты золото"
и поправляет шарф.
Ночью в подвале холодно.

Нет, не собрать гарем,
а отыскать любимую
целью дурной горел.
Холмики под рябиною

выросли, задний двор
весь переделав в кладбище.
Кто огорчит его,
та попадает в лапища

зверя, что как свинью
вспорет, прервав пленение.

4.
- Женя хотел семью.
Это не преступление.

Двери пришли ломать?!
Вдруг вы не из полиции?! —
старчески-злобно мать,
будто шипела в лица им.

Пряди седой косы
в три стороны взъерошены.
Видимо, как и сын,
бабка рассудком брошена.

Обыск продлился день.
В клетках в подвале узницы.
Бедных едва задень —
плачут о нём и трусятся,

шепчутся "нас любил"
(вымерли нелюбимые).
Он от былых обид
кровью намазал: "вы мои".

Как со свеклой мешок
люди сидели в яминах.
И у бывалых шок...
Злились на Женю пламенно.

- Двадцать нервозных лет
следствие шло и собрано
сотня томов в столе.
Где пистолет?
- Он всё равно,

как ты не пригрози,
будет сидеть пожизненно.
- Жить будет? Чёртов псих, —
тёр офицер залысины.

- Вот и попал впросак.
Будто бы в жутком комиксе —
жертвам стихи писал.
- Он по сети знакомился?

- И чтоб не спёр никто
вирши, следил за авторством, —
шёл разговор ментов.
Волку уже не спрятаться.

5.
Фото его затей
стали ронять свидетелей
в обморок на суде:
"Хоть бы за всё ответил он!"

- К вам приставал?
- Ещё б,
в школе, давно. Отшила я.
Так бы слегла во гроб,
так бы и изнасиловал.

Вынесен приговор.
Слово звучит последнее:
- Каюсь? Да. Роковой
ясен ещё на прениях

тяжких статей состав.
Яму зря взялся в драме рыть!
Как же семью создать
из одиночной камеры?!

19 декабря 2020 10:00

* Сюжет и персонажи вымышлены. Все совпадения случайны.

36. Сиротка Грета

Инея пыль опадает с её ресничек,
то на ладони, а то на тропинки волчьи.
- Грета, ау!!! Отзовись, — крик имеет почерк.
С факелом дымным уходит во мрак лесничий.

Дюжину дюжин крестьян и собак ещё бы,
но день пути до селения... Где вы, люди?!
Хоть бы успеть до медведя во глубь чащобы.
Звери, известно, и кости девичьи любят.

Дома рыдает свеча и никто из прочих,
мать у бедняжки к отцу отошла тем летом.
Может быть, ранить судьба сироту не хочет,
да всё равно бьёт меж рёбер сильней стилетов.

Тянутся в рот рукава и сосульки с ворса,
плачет она:
"Пить мне! Пить!"
Пара дней до гроба?
"Будь же неладен для печки проклятый хворост!" —
отчим ворчит и по следу идёт в сугробы.

Страх одиночества лют. У него под небом
нет ни души из живых, а сиротка Грета
копия мать... Якоб так беспокоен не был
множество зим; зим, в которых семья согрета.

В доме и чай травянист, и медвежья шкура
кажется мягче неведомой им перины;
факел трещит на метель и смолисто курит.
В Рим все дороги, но кто же из них из Рима?

Слышится воем вдали ей знакомый голос,
плача, сиротка спешит от него в испуге;
Грете погибель милей, чем валяться голой,
смирно терпя на себе его злые руки.

4 октября 2019 08:45

Четвёртая дюжина

37. Красная планета

Эпиграф: Коммунисты должны знать, что будущее во всяком случае принадлежит им.

В.И. Ленин

***

Плечо к плечу. Ко флагу флаг алеет,
где серп на шёлке, словно лунный серп:
- А правда раньше люди были злее?
- Жесток был мир их, очень мал и сер.

За пядь земли устраивали войны.
Магнаты в бой толкали и цари.
- И люди были этому довольны?
- Дурные, внучка.
- И не говори.

- Одни делили рынки и ресурсы,
другие граммы выпущенных пуль,
а кто был против — назывался трусом.
- Они и правда глупые, бабуль.

Сестра уже читает "Гнева грозди",
мы проходили Горького "На дне".
- Не слишком ли мала для этой прозы? —
старушка наклоняется над ней

и вытирая сопельки платочком,
девчушке подаёт помытый фрукт.
- Я не мала! Я не мала, и точка!
- На косяках дверных отметки врут?

- И что отметки? Мама меньше брата,
но Фрол — школяр, а мамочка доцент.
- Спечём шарлотку как придём с парада? —
и внучка изменяется в лице.

- Спечём пирог и поиграю в куклы.
Я девочка, не бойся, но истфак
в себя сам не поступит, — рдели скулы,
играя алым, развевался флаг.

- Тебе всего-то десять и до ВУЗ-а,
как от моей веранды до Земли.
- Кто пионер Советского Союза,
тому девиз готовым быть велит.

- Ты октябрёнок, милая, пока что.
- И что? И что?! Вступлю и в комсомол,
об этом разве не мечтает каждый?
Об это ли не грезилось самой?

Прости. Я знаю в ваше время были
совсем иные низкие мечты,
что наш учитель называет пылью
но не сердись, виновна в них не ты.

- Я понимаю, кроха, — по головке
погладила старушечьей рукой.
- Прости, бабуль, и правда мне неловко,
что прозвучало это, как в укор.

Но в самом деле грезили о чём вы?
О паре пачек скомканных купюр?
- Был в наше время только труд дешёвым.
Мечтала что на домик накоплю

и помогу отцу отдать кредиты,
в которых он безвыходно увяз.
Он был хорошим, но невзрачным с виду:
ходил в спецовке с надписью "Промсвязь".

В карманах пусто, мелочь на сберкнижке,
спасибо что не голоден и гол.
Работу в захолустном городишке
найти случалось, правда нелегко.

Тем утешался, что его мозоли
нам не давали по миру пойти
и скромный стол был полон хлебом-солью.
Здоровьем он за это уплатил.

Не то, что твой отец, что и не знает
насколько беспросветна нищета
тогдашняя дремучая, земная,
что пряталась в просроченных счетах.

Покуда кто-то в захолустье квасил,
безвыходность вливая в самогон,
взялась я мыть подъезды, вскоре в классе
смеяться стали. Стыд мне не знаком.

Пускай краснеет кто висел на шее
у мам и пап, купюрами соря,
а я пошла помочь семье в лишеньях.
Семье в цеха идущей чуть заря.

Без сил под вечер каждый чуть не падал
напуганный квитками за жильё,
всё повышалось, только не зарплата.
Непросто было жить, мы не жульё.

Свободный рынок — выгода и риски:
кто наживался, кто беднел и гиб.
И если кто заболевал из близких,
хоть вешайся, а хоть влезай в долги.

Одним билет в круиз на личной яхте
и дивиденды с множеством нулей,
другим обморожение на вахте
и тосты "за отчаянье налей".

Меж классов пропасть ширилась пред крахом
и было видно всех: кто под, кто над,
но в час беды по зову олигархов
за власть их толпы шли в военкомат.

"У нас одна отчизна" — говорили
лоббистами проплаченные СМИ
и у солдат отращивались крылья,
чтоб не могли в дурмане уяснить,

что Родина не пятнышко на карте
и что трудяге нувориш не брат,
но словолживцы буржуазных партий
безбожно врали с целью обобрать.

В своих сюжетах Стейнбек прав и Горький,
в своих поступках Ленин прав и Че,
а седовласый фюрер Ельцин Борька
второй Иуда, с бесом на плече.

Немолода, но многое припомню:
глава страны по телеку был брав,
и как сосед от гепатита помер
на курс таблеток так и не набрав.

В соцсеть зайдёшь, а там повсюду пафос —
увидь, завидуй, после обозлись.
Порой, гремя стеклом, будил с утра нас
бродяга ветхий. Гнил капитализм.

И чтобы, как и он, не стать бездомным,
рабочие порой без отпусков
с утра шагали, сквозь нытьё и стоны,
пахать, как на убой шагает скот.

В толпе и в мыслях власть ругали грубо,
инфляцию готовые проклясть,
а где-то силиконовые губы
чиновников лобзали в шеи всласть.

Тех, у кого не шесть на девять морды,
желудок и нужда идти зовёт
вдоль постеров рекламных и билбордов
на градообразующий завод,

который год какой дышал на ладан,
грозя банкротством тысячам семей,
и если город вымрет, ну и ладно.
Не зря на баксах красовался змей.

Твой прадед, Глаша, жил бы многим лучше,
родись в столице отпрыском чинуш,
но разве всех удача будет слушать?
Он прожил тяжко, в крепких путах нужд.

Раз не сумел на вышке отучиться,
успешным, как не бился, а не стал.
Отец рабочий, мама продавщица,
да кончились бюджетные места.

Семья моя иллюзии питала
недолго, с бедных просто сбить апломб,
когда ни связей нет, ни капитала,
то бесполезен будет и диплом.

Привык давно к своей скромнейшей доле.
Концы с концами главное свести,
но даже и тому кто трудоголик
ещё сильнее стало не везти.

Казалось, что ужаснее банкротства?
И к маминым глазам прильнул платок.
Считала — папа добрый, не дерётся,
у папочки характер золотой.

Узнали что бывает и на взводе,
когда инвестор рискам вопреки
провёл апгрейд на папином заводе
и не у дел остались старики.

И что ни вечер — поселялась ругань
в коморке ипотечной. Мат и шум.
"Развод?! И как мы будем друг без друга?
В кредитах я итак едва дышу.

Мне сорок, Маша. И куда податься?
Пособия на бирже сущий смех.
Судьба игрок, а мы мишени в дартсе.
Лукавил поп — сверх сил не будет. Сверх!

У мамы пенсия мала, а я опорой
и вам-то быть не в силах. Наша дочь
оканчивает школу очень скоро
К экзаменам готовиться помочь

за штуку в час наймётся репетитор,
а мой карман лишь мелочью гремит.
Решила бросить, стерва! Да иди ты!!!"
и хлопали картонными дверьми.

Конечно, это всё простые нервы
и не к кому податься было им.
Козлом звала его, её он — стервой,
с того, что комом вышел каждый блин.

Ещё быстрее кубарем катились
с дороги к счастью прямиков в кювет,
а если в ямину упал — попробуй вылезь?
Тут и петля заговорит: "привет".

С чего такие беды? Версий массу
нагуглил папа, слёзы чтоб умыть,
но мы тогда и не читали Маркса,
а бытие влияет на умы.

В итоге с ползавода сократили,
на роботов их труд переведя,
и зажил папа ржавчиной в утиле,
с которой люди знаться не хотят.

Завидовала — кто-то вечно в дамках,
не литры пота и ни слёз не льёт.
В конце концов за ним пришли из банка
и суд постановил изъять жильё.

Из городка семье пришлось уехать
снимать коморку где работа есть,
и верить перестали. Кто-то сверху
смотрел на горе и не рвался влезть.

На слёзы мамы, крики "посети нас!"
глядел Никто и хмурил облака,
мы лучше бы копили десятины
на чёрный день, что стался днём сурка.

Пришлось учёбу бросить и по тропам
отца и матери пойти. Я продавец
в пивном ларьке, мне двадцать было. Злоба
ещё сильнее набирала вес.

Когда не в силах накопить на терем
и ужин, хоть пресвитеров зови,
то вера есть — ничто среди материй.
Утратил крест позиции свои.

И лбом об пол, и хоть рыдай с иконкой —
так и не стать одним из сытых морд
и как-то папа пару Библий скомкал,
крича: "Всё сказки!" Одурачил чёрт?

На патриарха в золочённой ризе
отец теперь смотрел, как на лжеца.
Последней каплей разыгрался кризис,
что выловил буржуев на живца.

Им прибылей хотелось и побольше:
"Уволен! Робот лучше, а не ты."
и у людей переводились гроши,
и падал спрос, и полнились склады.

В год обернулось диким биржевоем
сдувание кредитных пузырей.
Тогда магнаты учинили войны:
"делите поросёночка скорей,

что похудел, а так же голодны мы" —
перекромсать хотели старый мир
и этим под него зарыли мину.
На спекулянтов алчных и проныр

готовы были чуть не с камнем выйти.
На стороне рабочих перевес...
Кондуктор мама, а отец водитель,
но не поверишь — алчность и прогресс

в конце концов и от таких профессий
избавились, поставив жирный фиг.
И по миру пошли мы, хоть убейся,
хоть изойдись на слёзы и на крик.

Переучить? Пособия дать? Нет уж.
Не сдохнет сильный — рынок порешал.
И тут же окровавилась планета,
народный гнев скатился, словно шар,

и раздавил на бойню их толкавших,
живущих на Рублёвках упырей,
а дальше ты итак всё знаешь, Глаша.
Закончу об ужаснейшей поре, —

и бабушка, на прошлое ругаясь,
ворчала внучке:
- Так и не пойму
зачем тебе всё это, дорогая?
Буржуев нет, вам не грозит хомут.

Ни пот ни кровь отныне не прольются
на благо самых страшных в жизни бед.
Эпоха величайших революций
нам принесла уверенность в себе.

Живи и будь счастливою, родная!
Мы ради вас достроим коммунизм!
- По знаниям, бабуля, голодна я.
Чтоб не сорваться нужно знать где низ.

Поэтому, прошу, о всём о всём мне
что довелось увидеть на веку
поведай и я это сберегу,
и расскажу другим, как был спасён мир.

Про каждое магнатово злодейство
и про покорность угнетённых стад.
- Зачем же ты растрачиваешь детство?
Успеется ещё серьёзной стать.

- На "будь готов" — "всегда готов" ответить
и обмануть? Ну нет уж. Я хочу
учить детей истории и дети,
поверь, не возражали бы ничуть.

Поузнавала у подружек в классе, —
казалась Глаша гордою такой.
- В тебя я верю. Так же и старайся,
получится толковый педагог.

Ведь поспеваешь по зубрёжке знаний?
- Отличница.
- А брат?
- Едва-едва.
С того его и не пустили с нами.
- Смотри мне, лени волю не давай.

- Я чтобы взять каникулы зубрила
и днём и ночью, и теперь на год
почти свободна. Космолёта крылья
нас унесли до Марса самого,

но в криосне по встроенным модемам
дистанционно посещала класс.
Жаль связь в пути плохая. С новой темой
учитель не всегда знакомил нас.

Да ничего, вернусь и наверстаю.
Большой тебе от Фролушки привет.
- Какими вы уже большими стали.
- Бабуль, большими?
- Да.
- Перепроверь.

- На этот раз о чём ещё поведать?
Задумалась:
- О быте их и об
героях революции и бедах
толкнувших на восстанье лбом об лоб

услышала сегодня и немало.
И расскажу об этом средь ребят, —
и бабушку за пояс обнимала,
как будто бы жалея и скорбя.

Одобрила задумку баба Настя,
в напутствие добавив:
- Средь мякин
как мудрой станешь, то не зазнавайся
и будут уважать ученики.

А про былое варварское время,
хоть что-нибудь ещё да расскажу.
Был сад у нас, мы делали варенье
и сыпали на булочки кунжут.

Малина в чай, когда болеешь гриппом
сгоняет хвори кочегарный пыл.
С отцом порой удить ходили рыбу,
а осенью ещё и по грибы.

И помню на реке нашли мы камень
красивый, как луна. И оберег
я сделала своими же руками.
Озябли, дело было в ноябре.

Зима округу ставила на лыжи.
Вернуться в детство бы всего на миг,
где папа называл меня малышкой.
И лаял пёс наш Бимка — баловник.

Скажи-ка мне, ты пробовала щавель?
Трясла неспелых яблок урожай?
Спечём шарлотку как и обещали,
придя с парада? И не возражай.

Не всё ужасно было раньше, Глаша,
а только власть магнатов и чинуш.
Иди ко мне, по волосам поглажу.
И проклинать былое ни к чему.

Что было, то прошло и будь что будет.
Чему вас учат в школе-то ещё?
- Нас учат, что мы братья все — все люди.
И что любой вид рабства запрещён.

Хорошим быть, ответственным и смелым,
за слабых заступаться, не щадя
ни сил своих, ни жизни ради дела,
что символ нашей крови алый стяг.

Что нужно относиться друг ко другу
безалчно по-товарищески, но
ни жать ни контре, ни злодеям руку,
вставать за человечество стеной.

Несправедливость ярость вызывает.
Никто её не терпит в наши дни,
а ранее душонка не живая
была у всех? Терпели зло они.

Прислуга у господ, а господами
считали тех, кто более урвал
и против них не поднимал восстаний
почти никто?
- Ты, милая, права.

Дремотой спали человечьи души,
их превратить пытались в малахит,
что и красив, и холоден, но нужно
понять что были времена плохи,

с того их жертвы превращались в мразей
(прошу, простить за грубые слова).
- Им не хотелось быть добрее разве?
- Эпоха — почва, люди же — трава.

Понять непросто тем, кто очень молод,
что бытие характеры куёт.
И равенство родивший Серп и Молот
влияет на мышление твоё.

- Добро и зло есть. Так ведь? Или, или?
- Даю ответ по марксову перу.
Скажи, вы с мамой хоть за что платили?
- Платили? А зачем? Хочу — беру.

Попользовалась — тут же возвращаю.
Всё общее, а значит и моё.
И, да, бабуль, я пробовала щавель,
и выходила на коньках на лёд,

когда погода чуть заноябрится
с подружками востримся на лыжню.
- Читаешь сказки про прекрасных принцев?
- Да у меня на эти сказки нюх.

Бывает завалюсь с планшетом на бок
и хоть глаза краснеющие прячь,
и по секрету: от неспелых яблок
ходила, а докуда... знает врач.

И, кстати, я умею печь печенье.
- Не отравился папа?
- Вроде цел.
- Перебрала немало увлечений.
- Развитие талантов — чем не цель?

Рыбачим... по грибы... и нянчу кукол.
- Скорее собираемся, пора.
Над городом висел прозрачный купол,
на площади готовился парад.

А внучка всё хвалилась и хвалилась,
хотелось ей бабулю впечатлить.
И первый космолёт на площадь вылез,
под фейерверковых дежурных: "пли".

Ильич людей с треть миллиона выскреб
на праздник Октября? Пройти стеклось.
Над куполом забагровели искры
и гимна трубный гвалт стучал в стекло.

Ладонь в ладонь и спрашивает внучка:
- Бабуль, а ты когда к нам прилетишь? —
и будто что-то начинает мучить,
и повисает в гвалте трубном тишь.

Во взгляде взгляд и отошли в сторонку.
- Ты взрослая почти что, ты поймёшь.
На позднем сроке выявили онко
и говорят идти под кибернож.

У нас вполне хорошая больница,
от пустяков никто в ней не зачах.
Пока чего в конец не воспалится
и не хожу дурёха по врачам.

Нельзя тянуть, как понимаешь — риски.
Потом известно будет про прилёт, —
и помрачнели фейерверков брызги,
от новости никто не окрылён.

И шея от испуга вжалась в плечи,
развеялась и праздничная блажь.
- На днях вживят искусственную печень,
пока моя клонируется, Глаш.

Раз прилетели в гости, то хотела
сперва родню увидеть, позже лечь.
Глаза на мокром месте? То и дело
гляжу меня ты хочешь пожалеть.

Почти полвека как я не землянка
и тут недурно, но Земля и мы —
как небоскрёбы сравнивать с землянкой,
хотя и здесь помогут. Брошу ныть.

Как не крути, бабуле сто семнадцать
(по внешности едва за шестьдесят).
Нервозность. Школьный фартучек сминался,
глядели с кофты парочка лисят

и внучка обняла, чуть не заплакав:
- Ты только выздоравливай скорей! —
и под глазами размокрела слякоть,
салюту помешавшая сгореть.

Слетело с губ фраз восемь или девять.
ворчала о болезнях сгоряча:
- И матушка твоя давно не дева,
хоть иногда пусть ходит по врачам.

В конце концов и ты на свете этом
благодаря науке и ЭКО, —
Настасье Николаевной беседа
как никогда давалась нелегко.

- Чего о грустном. Хочешь сладкой ваты?
- И чтобы прилетала в гости ты.
И глянула на внучку виновато:
- Теперь я знаю что такое стыд.

Поток времён в умах промоет русло,
в себя зарыв, как в гору одеял,
и кто вчера казался заскорузлым
изменится, по воле бытия.

Пришёл и вечер, и пришли с парада.
Семья уселась за овальный стол,
и бабушка, и мама были рады.
Отец Глафиры наливал по сто.

Их разведёт на днях судьба злодейка
на год и больше. Кто же скажет речь
пока в печи готовится индейка?
- Спеклась шарлотка. Что её беречь.

А вот семью беречь, конечно, нужно.
У нас бывайте чаще, я прошу, —
сказал глава семейства, сев за ужин.
Толстяк. На нём футболка-парашют.

- И лезет же в него так много, — бабка
подумала беззвучно. От чего ж
не любит зятя пьяного, загадка.
В пирог входил, как в масло, острый нож.

- На рейс уже заказаны билеты?
Жаль, поселились в разные дома.
- И вы к нам прилетайте этим летом.
О вас дочурка очень просит, мам.

- Когда молила дочь лететь со мною,
то кто-то ей нашёптывал "женюсь",
а вот и внучка что, скучая, ноет.
Кому доложить персиковый мусс?

Что нужно вместе жить вам говорила,
но каждый хочет жить умом своим.
Ты дочь мою украл, тупой горилла!
Слезу утёрла:
- В муссе есть слои.

Не лезьте пальцем, надо кушать ложкой.
Скажи-ка, Глаша, сладко или нет? —
и девочка доела всё до крошки,
пока язвили чей язык длинней.

- Настасья Николаевна за что так?!
Я внук банкира, но не я банкир! —
павлином шёл по тоненькой из жёрдок,
на "мам" старухин взгляд острей секир.

- Не выйдет нас повторно раскулачить,
поскольку я не мой покойный дед.
Как искупить? Стать тягловою клячей?
Но коммунизм. Мне как ярмо надеть?

Имейте уважение к сединам,
я тоже не парнишечка давно,
а так взглянули, будто на кретина, —
вбурлило в спор креплёное вино.

И тут супруга вскрикнула (ему ли?):
- Угомонишься, чёртовый дурак!!!
Прошу ко мне переезжай, мамуля.
- Приеду, если одолею рак, —

и разрыдалась ветхая старуха.
из носа слёзы капали и слизь,
но хоть в клозетах и в умах разруха
и помирились все и обнялись.

На Марсе ночь наполнена тревогой,
но и надеждой тусклою на то,
что в их семейном гнёздышке за Волгой
они знакомы станут с теснотой.

- Побудем с тёщей, милая? Прости, а,
за выходку и правда: я — дурак.
Здоровой будь, то нас бы навестила?
- А как работа и студенты как?

У них дипломы выдаются в мае.
Нельзя остаться и нельзя лететь.
Сопя, супруг супругу обнимает,
душой её пытаясь овладеть:

- Светуль, у нас-то умненькая дочка.
Бабулю любит, но не влезала в спор,
подобным в глупой ссоре ставя точку.
- А для тебя, гляжу я, ругань — спорт?

- Не начинай, ведь я же извинился.
И жаль, что так и не отведал мусс.
- Но лучше бы ты, Вася, изменился.
- Да изменюсь я. Правда, изменюсь.

Смирюсь что злится на меня она и
звать мамою не буду, вот те крест!
- Я повторюсь: быть нужно дома в мае.
Она прибудет позже.
- Хочешь, грезь.

Смотрели ввысь на купол, там где Фобос
и Демос лунобродят в небесах,
такие виды, что и глядя в оба с
подзорною трубой не описать.

Как хорошо, что торжествует мудрость.
Шумел полночи милицейский дрон.
Позавтракав отправились на утро
гурьбой на близлежащий космодром.

Сопливой вышла сцена пред разлукой,
но свидеться, конечно же, должны.
Друг другу с теплотой махали руки
бабули, дочки, мужа и жены.

И слёзный дождь по-тихому закрапал
и на лисят на синей кофте стрейч.
Осталась у откинутого трапа
одна из самых ценных в жизни встреч.

Блестел на солнце звёздный крейсер мирный,
готовый в сопла бурями задуть
и хоть почётной грамотой премируй
конструкторов за эту красоту.

Науки созидательную силу
и гордое величие труда
в себя в сверхсовременного вместил он.
Забыты войны и купи-продай.

Друг другу каждый — брат, хороший принцип.
Рабочий класс единым стал и вот
нет ни магнатов, ни господ, ни принцев,
никто себя слугой не назовёт.

В иллюминатор щурили гримасы,
сверкал рассветный марсианский Курск,
второй пилот полдня читавший Маркса
сказал другим: "на Землю держим курс".

И хоть скафандры неудобны в носке
гагаринской улыбкой Человек
сиял, ведь по путёвке комсомольской
он вёз людей с мечтами в голове:

кто инженером станет, кто рабочим,
а кто-то просто к дому от родни.
Летя вдоль галактических обочин,
шептал покой: "мы в мире не одни".

Задул огонь ветрами прямо в сопла,
на фюзеляже надпись "Калита".
В бантах девчушка изошла на сопли:
- Не будем от бабули улетать!

- Не плачь. До лета распрощались, Глаша! —
утёрла дочке слёзы:
- Холосо! —
в глазёнках синь и золото в кудряшках,
и ангельский звенящий голосок.

Ей тюбик бы, где шоколад Алёнка,
и сразу грусть отпустит. Разве нет?
Закрылись водородные заслонки
и что-то стихло, перестав звенеть.

Зубрила инструктаж бортпроводница,
о том, что нужно пассажирам знать
на случай, если в море приводнимся,
на случай, если... Сплюньте! Добрый знак.

Расскажет сказку про медведей в спячке
малышке мама добрая и в сон.
- Ты посмотри: она уже не плачет.
Галактика свернулась в колесо.

Чудовищ вмиг истории прогнали, —   
заговорил семью обнявший муж, —
и ты смыкай глаза свои, родная.
Домой летим, вгрызаясь в тишину.

И побегут неделя за неделей,
сквозь миллиард несделанных шагов,
где не устанем даже, но на деле
сойдём на Землю светом из-за гор.

На лунной базе принимают роды,
а на Плутоне зачинают жизнь.
За многосильность тяги водородной
дымящимися соплами держись.

Летят во тьму, опустошая баки.
- И в зимней стуже помни о весне.
Мы в матрице, а в ней сегодня баги?
С чего ещё не спится в криосне?

(Пилот очнётся раза три за ходку
и будет мятный чай глушить из туб
и возвратится сон, как волк с охоты,
увидев незнакомую звезду.

Зевнёт, завоет: "уа" и потянет
ладони вверх, пищит автопилот,
в котором схемы, карты с городами).
- Февраль. В Москве сейчас белым бело.

На Землю в срок вернёмся, к Первомаю, —
подумал и о том насколько мал.
Соляревые ванны принимаем,
а принимать бы радиосигнал.

Сквозь вихревой поток протуберанцев,
что колобродит солнечную пыль,
по радиоэфиру пробираться
всего парсек, собрав частот снопы.

Галлея — камень, тезка астронома —
искрит во тьме светящимся хвостом.
Забортный мир казавшийся огромным
собой не спящих приводил в восторг.


27 октября 2020 17:30 

38. Боги подземного мира

1.

Будь проклят час когда к гадалке я
сходил судьбу свою узнать,
что стала жуткою и жалкою
в плену прерывистого сна.

Хотелось что-нибудь хорошее
заполучить от встречи с ней,
но как теперь с такою ношею,
что прогибает плечи мне?

Пошёл из любопытства голого.
Да и берёт любой пророк
дешевле, чем визит к психологу.
Веселье выйдет, или прок.

Вошёл в квартирку на окраине.
Сидит старуха.
- Вам кого? —
- Я думал, что ты знаешь тайное? —
так начиналось волшебство.

- Во всём подобном — в тёмном лесе я
и сомневаюсь, уж прости.
Бывал далёк от мракобесия,
но стало в жизни не везти.

Поведай малое о будущем,
тогда ладонь позолочу.
Мне сорок, я женат, я булочник,
живу не посреди лачуг.

Имел успех в семейном бизнесе,
да всё пошло в тартарары,
как мир погряз в коронакризисе.
Теперь — банкрот. Я — хрен с горы.

С женой чужими станем скоро мы.
Ещё и приставы трясут
(не рассчитался с кредиторами
и проиграл четвёртый суд).

Утешь меня, уверь что лучшее
ждёт за грядущем декабрём
и как и все развесив уши я
пойду с придуманным добром.

Моя который год по ящику
в часы свободные глядит
на битвы чёртовых обманщиков.
Я вряд ли верю. Вот вердикт.

И всё же в горький год отчаянья
сладка и выдумка, как мёд,
своею ложью укачай меня
и голос разума уснёт.

Ни в церковь скептикам не велено,
и ни до Шамбалы в Тибет.
И говорит она:
- Неверие
черта хорошая в тебе.

Да только что скажу, всё сбудется.
Согласен. Дурень, отвечай?! —
собачья стая взвыла с улицы,
пошли мурашки по плечам.

Колоды карт и украшений я
из перевёрнутых крестов
не видел.
Кто она — мошенница,
или безумна?
Стоп же, стоп.

Остановись и прочь скорее, но:
"Вы шарлатанка, или да?" —
спросить её мне горем велено
(так зачинается беда).

Шепнула, дунула на волосы,
(не чистить зубы тон дурной)
и я закашлялся вполголоса,
а ей чертовке всё равно.

Глаза в мои вгляделись пристально.
Подумал: "поздно ей к врачу".
Казалось, миг и я не выстою.
Как оказалось — проворчу:

- Скажи, когда всё это кончится?!
Ухмылку с уст её смело:
- Твоя жена пойдёт уборщицей,
а ты с ума сползёшь, милок.

И замолчала тут же гадина.
- И всё?!
- И всё. Позолоти, —
и две её глазные впадины
явили мерзость во плоти.

Я чертыхнулся, хлопнул дверью и
не появлялся больше там,
но что теперь пройдёт неверие,
хоть плюй в лицо не ожидал.

2.

Забылся случай этот вскоре, но
заметил как-то в темноте:
во мне её речами вскормлены
черты какие-то не те,

что характерны были ранее.
Божусь, наврать не даст жена:
я будто слышал заклинания,
как наступала тишина.

И запах изо рта преследовал,
и что-то виделось порой;
и как-то я, устав от этого,
решился на визит второй.

Звоню спросить явиться можно ли?
А мне:
- Прасковья Антонюк
лет пять мертва. Всего хорошего.
- Ошибка это. Кто вы?
- Внук.

Затем гудки пошли короткие
и дрожь мурашками по мне:
заметно как белел бородкою,
всю полночь думая о ней.

Зло под различными личинами
способно прятаться и что
от бабки пахло мертвечиною
я понял, встав в ночи у штор,

где за окном она — проклятая.
Едва припомнил Отче наш,
и уши заложило ватою...
"Елеем, батюшка, помажь!

Я грешник!" Скучно жить без риска, ведь
зубря псалмы от сих, до сих,
с утра впервые брёл на исповедь,
а на меня косились "псих!

Пришёл во время карантинное".
- Ты, сын мой, хочешь захворать?!
Но даже ради десятины мы
не служим нынче. Сам не рад.

Поставь свечу, а службы можете
и дома слушать. Бог везде!" —
поправил маску поп на роже и
засквернословил я:
"пиз*ец".

3.

Устал который час ворочаться
до наступления зари,
приходит мёртвая пророчица
и об ужасном говорит.

Она сулит мне впасть в безумие.
И чертыхаюсь и ворчу,
а за окном стою в лесу не я.
Чур меня, чур!
Чур меня, чур!

"Позолоти ручонку бабушке"
и к горлу простирает кисть,
с которой падают опарыши
и плоть гниющая, и слизь.

Я выбегаю с криком в комнату
и косо пялится родня.
"И где же, где же, где же золото?!"
Меня у бесов не отнять.

Включаю свет, мозги и радио.
С мозгами многим тяжелей,
мы с ними явно не поладили.
Я — нездоров, они — желе.

Найти меж станций Слово пробую.
Ведущий выучил Псалтырь,
но всё равно за миг под рёбрами
не распускаются сады.

Как будто я полночный беженец
топчу свой ужас, как клопа.
Спросонья близкие рассержены:
"Что расшумелся, психопат?!"

На дне я. Мысли лезут комьями
о дне, или о новом дне
и взглянет Бездна заоконная
в меня стоящего пред ней.

"Не реки крови там, а тропы ведь?" —
Закрою шторы, увильну,
но в белый шум ныряет проповедь,
теряю радиоволну.

"О, небеса святые, слава вам!" —
язык мой, словно помело
и по плечу скоблит костлявая:
"Я бог живущий под землёй".

2 октября 2020 08:00

39. Оборванец клянчил на бутылку

Оборванец клянчил на бутылку
фразами ветвистее коряг:
"Жить непросто, трубы-то горят",
и прохожий почесал в затылке:

"Может, взять кефира и буханку?
Горе как с тобой произошло?"
"Ох, братан, я вижу — ты не жлоб.
Это всё случилось из-за банка...

И моя попёрла. Бабы — стервы.
Мать, как знала, водка навредит.
Пропил всё, и не вернул кредит.
Если бахнуть — отпускают нервы.

Мне всего-то надо — на бояру.
Честно-честно. А другие врут,
что на хлеб им. Не подашь — помру.
Так чего, отсыплешь мелочь, парень?"

И, в лице переменившись, грубо
отвечал обросшему крепыш:
"Так себя метилом ослепишь.
Знаешь, на протезах взял я кубок.

Воротись к жене. Ни мёртв, не болен".
Он бы всяко нищему помог,
но спортсмену не хватало ног,
а пьянчуге — только силы воли.

17 декабря 2020 01:25

40. Сотворение

Гремит гроза. А может это мамонт?
С сосцам младенца прижимает мама.
Кругом опасность, всё необъяснимо.
Едва-едва мы пережили зиму.
Бежит по небу вспышка, сыпля искры
и кто-то вслед за нею очень быстро.
Раскаты молний, лес смолисто курит
и тут же с палкой острою и в шкуре
в пещеру вождь вернулся без добычи
и значит голод будет, как обычно.
Куда ловчей в охоте были предки,
их черепа не зря висят на ветках
и охраняют подступы к жилищу,
покуда нас другие звери ищут.
Темно и сыро, жутко ломит кости,
что обглодают те, кто рвутся в гости.
То горный лев, то кто-то в стайном вое
идут искать себе на зуб живое.
Зря черепа нанизаны на пики —
их не боятся, хоть сорви и выкинь.
Как не исчезнуть в древней колыбели,
пока грозой стать люди не успели?
Медведи? Тигры? Львы, а может волки?
Любой из них могуч и страшен в холке.
И обступили хищники... не выжить,
но жуткий гром летит на землю свыше
и поражает молнией кого-то,
прервав на нас последнюю охоту.
Пылает лес и прочь ступают звери
и тут же люди начинают верить,
что есть кому за смертных заступиться
и пламя светом падает на лица.
Добыт огонь, танцует племя пого
и человек выдумывает бога.

13 октября 2020 13:50

41. Голоса

Мальчишки шепчутся и тычут
в затылок пальцами, а я
молчу, у нас таков обычай.
Я заблудившимся — маяк.

Нельзя насмешки близко к сердцу
брать, ведь оно итак слабо.
Заплечный хохот — хуже зверства.
Вы ощущали эту боль?

Желает каждый удивиться.
Стыдом безумие гори!
Приходит мёртвая девица
и говорит, и говорит.

Мы с нею не были знакомы.
Дар на чекушку бы сменять.
Идут из ада и из комы,
и что-то требуют с меня.

Один из них: "Спасите" — стонет,
другая: "Вы, опора мне".
Я — парень выросший в детдоме
на Небе связей не имел.

Хоть полагается квартира,
ючусь на съёмной, лузер ведь;
а мне является полмира
потустороннего реветь.

Не жаден! Только чем помог им?
Лишь заработал нервный тик.
Я и питаюсь-то с помойки,
таким работу не найти.

Мой личный триллер ставший драмой
грозит закончиться со мной.
Всё начиналось с детской травмы.
Зачем вошёл туда, сынок?!

Зашёл и даже не заплакал,
а только мишку крепче сжал,
когда повесившийся папка
смотрел в глаза твои, дрожа.

Его, конечно, схоронили.
Отшиб кладбищенский суров.
Но я с тех пор, как лошадь в мыле,
проснусь: "Ты, пап, в земле сырой".

А он дрожащему на ухо
твердит: "Простишь?"
"Простил, простил!"
к неупокоенному духу
на утро нёс букет гвоздик.

И вскоре, из плохого сна ли,
пришли другие, их в лицо
я не встречал, и как узнали
они, что видимся с отцом?

Припоминали до икоты
меня семь раз на дню. О, нет!
На ад потерянные годы
отобразились в седине,

Какую дать могу им помощь?
Помочь себе бы самому.
Всегда, когда приходит полночь,
изнемогаю из-за мук.

Лежит напрасно пара Библий,
что истрепались от молитв.
Видать, меня башкою били
не зря... не зря она болит.

Я так хотел жену и деток,
но быт семейный — тщетный труд,
когда мерещится раздетый
на спальном месте женский труп.

Четвёртый час. Твержу: "терпи". Я
не различаю песни сов.
Не отменили терапию
из-за таких вот голосов.

В палате звонким: "Аллилуйя!"
прогнать пытался это всё,
но только горькие пилюли
меня спасали, руша в сон.

Я безнадёжен, спору ноль, но
молюсь на лечащих врачей.
О, боже! Боже, как же больно
когда сдаюсь, берясь прочесть

о приключившемся по взгляду,
по голосам в больных ушах.
и дышит Бог во мне на ладан,
и в Бездну рушится душа.

Кричу явившейся особе:
"Уйди, несчастнейшая тварь!"
и кроме мизерных пособий
не вижу пользы. Тщетный дар!

Себе выкручивает руки
она и плачется: "Поверь,
в аду я на десятом круге".
Гляжу насквозь, гляжу поверх.

Её пугающийся голос
кого-то ждёт внутри теней,
покуда труп сгнивает голым
с год замурованным в стене.

Такая речь не лучший признак.
- Освободи! Дроби бетон.
- Что, если, вовсе, ты не призрак,
а не излеченный симптом?

Неделю пью таблетки, парюсь.
Безумство выбрать или жуть?
Она мне чей-то шепчет адрес,
куда-то еду и слежу.

Меня, конечно, в дом не пустят.
Маньяк там или не маньяк?!
В своей болезни не берусь их
разубедить, но я — маяк.

Дурнейший слог, не лучший почерк —
враги. В военнике клеймо.
Пишу в полицию. Хохочут.
Я бы найти бедняжку мог.

Менты с ехидством:
- Шерлок чёртов,
допрос устраивать иди! —
и подселяют к зечьим мордам.
Возненавидел нервный тик.

Приходит он, а с ним и эти,
такая вот взаимосвязь.
Прошу, прошу, прошу не смейтесь
я без вины в беде завяз

по шею, что почти готова
до хруста влезть в петлю... Прости,
отец, мне давший веский повод
всю жизнь от ужаса трястись.

Хил, бледноват и пряди сальны.
Быки в углу ладони трут:
- Тебя за что, братишка, взяли?!
Я отвечаю что за труп.

- А ну, отставить разговоры! —
звучит. К несчастью не погиб.
В больных глазах гнездится ворон,
чтоб души выклевать другим.

Что, если я сосуд бесовский?
Не начинай, не начинай!!!
Тону в видениях, как в воске;
в слезах читаю Отче наш.

Опять повяжут санитары
и до ремиссии введут
в дремоту от уколов. Твари
не понимают — я в аду!

А мне бы на отшибе рая
халупу и циновку в ней.
И вот сознание теряю,
простите за жаргон, в говне.

В тумане Скорая, сирены...
как привезли, куда и кто?
Во мне рождалась к жизни ревность.
Я был погибнуть не готов.

Припоминаю странный говор,
как медицинская сестра
глядит с сочувствием, такого
не ожидал во мне мой страх.

Туман рассеялся и зыбкой
тьма стала, к счастью семеню.
Я ей дарил свою улыбку,
она — надежду на семью.

Всё понимаю, с пациентом
нельзя крутить любовь, но ведь
она — лекарство. С этих сцен там
впервые не хотел реветь.

Похоже дал на время злу я
отпор достойнейший, за то,
что мне дарила поцелуи,
а я ей сорванный цветок.

По территории за руку
гуляя в алом сентябре,
божились в верности друг другу.
Меня тогда оставил бред.

Припоминаю выбрать имя
пытались, это добрый знак.
- Максим — хорошее для сына?
- А если дочь? Поди узнай.

- Пока не выпишешься лучше
о нас другим не говори.
- Я понимаю. Мой ты лучик
и зарождение зари.

К ней из симпатии был соткан,
души обрывки брёл сшивать,
но к сожалению красотка,
как оказалось, не жива.

- Мне лучше, доктор. Где же Рита?
Дежурит завтра? Выходной?
- Какая? — твёрдо говорит он.
Я снова падаю на дно.

В календаре сменялись числа.
Петляла в дом дорога в ад.
Вот если б взять и научиться
себя другим не выдавать.

Гуляют слухи, тесен шарик.
Меня позвали на TV.
И тех, кто в этом самом шарит
я попытался удивить.

Одно, другое говорю им,
пытаясь вызвать интерес.
- Старик, ты мёртвых слышишь?!
- Дурень,
сценарий это, во те крест.

Сыграешь плохо, то оплату
не жди.
- Какой же в этом толк?!
- Ты, что, из дурки? Не по блату? —
и я замешкался чуток,

спросив:
- Талант на муки дан нам?
- На прибыль, а на муки плюнь.
Как оказалось — шарлатаны.
Отныне шоу не терплю.

Всё покатилось по наклонной —
о личном шепчут мертвецы,
которым в полумраке злобно
рычать осмеливаюсь: "Цыц!"

- Достало! Брось. Из жизни выйди!!! —
на стул залез, ремнём звеня;
как хорошо, что не увидит
никто в агонии меня.

Один отец стоит и плачет.
И ждёт, и ждёт, и ждёт, и ждёт.
- Ну, пожелай же мне удачи.
Гляди, я тоже идиот.

Шатнулось что-то под ногами.
Никто не выкрикнул: "Вернись!!!"
и с плеч свалился тяжкий камень,
и камнем я метнулся вниз.

У трупа собственного птицей
повис и папа вдруг сказал:
- Прости, что дал тебе родиться...
Я тоже слышал голоса.

31 марта 2020 10:50

42. И пришла...

За окном цветёт рябина,
ужин на столе;
будем мы с моей любимой
вместе жить сто лет.

Крепких вырастим детишек
и достроим дом,
только тише, тише, тише —
если сглазит кто.

Вот бы лошадь и телегу,
как мечтают все,
чтоб за ней по полю бегать
белкой в колесе.

Будем кланяться и выкать,
всем кто заслужил,
и дадим за волю выкуп,
только дайте жить.

Раз уже не крепостные —
радость на лице.
Да, судьба — злодейка; мы ей
скажем сесть на цепь.

Ах, ты душка моя, душка
не брани за пот:
в захудалой деревушке
и не счесть забот.

Верь мне, ласковы мозоли
на моих руках.
Жизнь встречает хлебом-солью
только вольных птах.

Все невзгоды одолеем,
и заботы, но
как устану, то налей мне
хлебное вино.

Закружит башка дурная
звёздную вуаль,
чтобы я всё то, что знаю
взял и заблевал.

По углам забродят черти,
забуянил чтоб.
Не сопьюсь, мне люди верьте.
Знаю слово "стоп!"

Со страниц не слезет вздорный
гоголевский Вий,
не кружи треклятый ворон,
горе не зови.

Не усну на печке трупом,
не взращу живот.
Я рукастый и не глупый.
Значит — проживём.

Богу — божье и царёво
только лишь царю,
но оставьте хлеб и кров нам,
чтоб встречать зарю.

Счастье это очень просто,
унывать не сметь!
но потом приходит оспа
чёрная, как смерть.

30 марта 2020 01:15

43. Половина семьи и пёс по кличке Бим

Толпа бежит искать убежище,
лучом бьют ввысь прожектора,
мертвы ребята со двора...
Смотри, не стань мясною ветошью.

Три дня как мир привычный рушился,
в солдаты брея и юнцов.
У смерти женское лицо,
что перекошено от ужаса.

"Кто это начал?! Что за нелюди?!" —
звучит в подвальной полумгле,
но слышат ли Борис и Глеб?
В молитвах зёрна веры смелете.

В углу, как маятник, качается
девчушка, эдак, лет семи.
Ты с половиною семьи
вот-вот внутри себя скончаешься.

Мечтами планов было много вам
дано ещё недавно, но
жизнь первым сделалась блином,
как Марса вызвали из логова;

теперь важны: водичка пресная
и хлеба ломоть.
Спас жену?
Готовясь в марш лихой шагнуть,
шатнулся мир людской над Бездною.

Локтями рюмку слёз закусывай,
безрезультатно, как в бреду,
поднять упавшую плиту
пытаясь...
— Мирных бьёте. Трусы вы!!!

А в кабинетах лупят по столу:
"Без промедления бомбим!"
Хозяйке мёртвой лижет Бим
ладонь среди бетонных остовов.

7 сентября 2019 02:25

44. Воскресная шарлотка

Сушись линялая рубаха
на гнутых трубах во дворе.
«Соседи — воры на воре!» —
врёт бабка. Яблоками пахнет.

Порывов жгущих пламенище
листву решило досодрать,
а возле мусорки с утра
гремит пустой посудой нищий.

Поднебный мир в стекле оконном
стыда набрался и сгореть
готов с бычками сигарет,
что набросали с их балкона.

Скулит бродяжница дворняга
в кустах о чём-то о своём,
вслед улетевших соловьёв,
а между тем под запах браги:

«Юнцы за стенкою посмели
шуметь в субботу до семи!!!
Я хуже их?» — глава семьи
украдкой борется с похмельем.

Провёл сегодняшнюю полночь,
как и другие из ночей —
купаясь в пиве... и в моче:
он и отец, и муж... и сволочь.

Какая выпала бы доля
останься меж чужих один?
Крепыш и вроде не кретин.
Да кто без них ты, дядя Толя?

Как не крути, а выходные
пора свободы от забот,
но завтра снова на завод.
Одна утеха — день с родными:

Подушка ластится теснее
чем пульт от "ящика", хотя
и верно, спящему дитя
лень окунуться в мир Диснея;

а стол обеденный хозяйка
накрыв пунцовым кумачом,
бросает фразу за плечо:
«Спеклась шарлотка. Кушать, Зайка!»

Без этих трёх пошла бы крахом
жизнь мужика по склону в бар.
Засобирались нынче в парк...
Сушись линялая рубаха.

3 сентября 2019 17:50

45. Пилоты межпланетных станций

"А вместе было веселей,
но предстоит на год расстаться", —
пилоты межпланетных станций
передают привет Земле.

Какая маленькая ты,
голубоватая Отчизна.
Панель приборов в стрелках, в числах...
Ком пролезает сквозь кадык.

Мелькнуло: "Зря я не крещён",
под восемь G зашкалит в пике.
Надеюсь, мы пройдём ещё
по зеленеющим тропинкам.

Под небом делают намаз,
и у костра нагими пляшут,
а мы? А мы летим на Марс.
Мы ваши, вроде... и не ваши.

Гуляйте, люди, по траве,
дыша морским и горным ветром.
Сквозь мириады километров
Землянам пламенный привет!

31 август 2019 19:40

46. Красотка и злодей

Ты — юной феи тёплый труп,
я — одряхлевший голем,
что лечат сонную хандру
дешёвым алкоголем.

В межушье голосом звонит
веление быть грубым
и я стираю цианид,
кусая жертву в губы.

Уже не выскочит синяк,
кровоподтёки блеклы,
а между тем слова звенят,
меня бросая в пекло.

От пробуждения страстей
хандра на день сбегает.
Я так хотел тебя раздеть,
но будет и другая.

Воскресни, ляжем на софу
и я помолодею,
и нас тогда не назовут
красоткой и злодеем.

30 августа 2019 18:10

47. Слова - не карманная медь

Пот выступил с примесью алого
на лбу в ницшеанскую ночь,
но прочим труднее и, стало быть,
нельзя не прийти ни помочь.

Судьба хищным кружится кречетом
и кроликом жертвы сопят,
а, значит, как дед в сорок третьем, ты
накличешь огонь на себя;

и сгинешь, останутся отпрыски,
им та же завещана роль —
в две смены и, может, без отпуска
за счастье бороться порой.

Знакомит их айсберг с пучиною
и плачутся: "Бог-то садист",
но если ты вырос мужчиною,
то в шлюпку последним садись.

Я знаю, что волком выть хочется
и сдаться, да помнится ты,
кому-то доверивший отчество,
поклялся не скрыться за дым

когда в обуянную искрами
дощатую вашу избу
бабёнка рванёт. Ужас выскреби
и клятву свою не забудь.

В итоге всё будет потушено,
и даже меж рёбер пожар,
но всё равно дома отужинай,
в кровь похоть свою потроша.

"До гроба и в горе, и в радости" —
слова не карманная медь,
усердья набравшись и храбрости,
их выполнить нужно уметь.

Всхлип детский: "Мне страшно. Качай меня".
Чадит ли маяк на скале?
И, значит, у края отчаянья
ты должен подняться с колен.

13 августа 2019 06:25

48. Сотворение

Проснулась дымная гора:
"Что там?" — один другому — "Ты лезь!",
ведь никому из них сгорать
в огне ещё не приходилось.

"Внизу страшнее быть, взберусь",
а вот и взрыв и пыл из жерла.
Все прочь от пламени... не трусь!
и у костра ты будешь первым.

Подумать, если сдрейфишь ты,
то я иную жизнь бы прожил.
Лица звериные черты
на человечьи не похожи.

Сейчас взмолиться бы, да нет
из глины вылепленных чучел
в незнавшей духов стороне,
на склоне древности дремучей.

Бежит к обрыву дикий конь,
повсюду варварство и погань,
но приручается огонь
и ум людской рождает бога.

1 августа 2019 16:50

Пятая дюжина

49. Экспедиция в глубины себя

В апреле полон двор сирени,
а на тебе печали слой,
который месяц сам не свой
и жутко мучают мигрени.
Не принимает мозгоправ,
а ты таблетки пьёшь горстями,
что на лице ухмылку стянут
и побледнеешь в свете бра.
"Опять явился чёртов шёпот!" —
на книги лучше отвлекись,
иначе впишут в эпикриз,
что зря пришлось пилюли лопать.
Не воротить жену и дочь.
Звонишь. Молчат. "Алло!" Не слышат?!
Ты как лимон до капли выжат.
В нутро слезами кровоточь.
Давно с работы нужно гнать.
Востоковед и археолог
носками пыль стирает с пола,
считая скрипы до окна.
Непосещаемый музей
год, как последняя обитель,
и ты вконец возненавидел
тебя оставивших друзей.
"Все — от супруги, до кредита
в порядке полном, если ты
отыщешь прошлого следы
не задарма" — ворчишь сердито.
На пыль сапог потрачен грант.
Что привезли из далей с юга?
Не подходил начальник злюка,
не теребил душевных ран.
Из экспедиции в Египет
вернулся летом чуть живым:
обвал породы, раны, швы...
С тех пор бочонок спирта выпит.
Припомнишь умерших коллег,
ночь проведённую в завалах,
и хоть худое миновало
здоров не более калек.
"Сердца их взвешивал Анубис,
а ты плюёшься в потолок" —
себе душонку истолок.
Вновь голоса о чьём-то трупе
заводят мрачный разговор
и не спасёшься и Псалтырем.
"Ты посторонний в этом мире!
Нет у тебя здесь никого".
Сломался сотовый ни к месту   
и начинал уже бесить.
Скорей бы к доктору визит.
Казалось, пасть разверзла Бездна.
Чуть не кровавая слеза
стекала в ад и пот налобный
бил от потусторонней злобы.
С таблеток чёртовых слезай!
"Не обновят рецепт" — посетуй,
как не названивай врачу.
- Молчите! Тоже грохочу! —
метнёшься прочь, они по следу...
Никто тебя не узнаёт,
кого ни встретишь по пути ты
и сквозь толпу, как через сито,
сквозишь: "верните мне моё!"
Вот бы в рубашку и в палату
и о случившимся забыть.
"О, люди, мы же так слабы!"
Сползает ночь по циферблату.
На ужин крики. Снова те
явились , чтобы взять с собою,
они — пришедшие за болью...
Не отражаешься в воде
и разобьётся об пол чашка,
как будто и тебя разлив.
Не зли явившихся, не зли!
- О, как же страшно. Как же страшно.
От свечки падают на стол
перекосившиеся тени
и между ужасами теми
тебя приметит кое-кто
среди толпы оживших мумий
во тьме по бледности лица.
Крестясь, перечишь мертвецам:
"нет, я не умер! я не умер!"

28 сентября 2020 04:35

50. Шоссе до лунного восхода

Ты помнишь выстрелы на Пасху в доме Морисов?
Заметок в местных газетёнках завались.
С тех самых пор сиротка Энн совсем не молится,
её холодный мир укутан в чёрный флис.

По полной бак залить и взять с собой развеяться
без прав до лунного восхода по шоссе
я приезжал вчера, но становился зверем сам:
в газетных вырезках писали о шизе.

Они расклеены в три слоя аж по комнате,
в статейке каждой ощущалась боль её.
Жизнь не стоит на месте, вряд ли это помните,
она — читает их, напьётся и блюёт.

По пуле в голову пустить при задержании,
не догадавшись, по ногам стрелял шериф.
Ловлю себя на мысли, то что я уже не я,
то обнимаю Энн, то мну гитарный гриф.

На днях из госпиталя выпишется бабушка.
Старушку Марту с горя вмиг разбил инсульт,
а тех, кто этому виной не жрут опарыши.
Прости, приятель, с кружки пива чушь несу.

Сегодня кончится похмельем, завтра снова мне
проведать нужно и тащить её из тьмы,
у жертв трагедии не только дни суровыми
и беспросветными бывают, но и сны.

Соседи смотрят косо, я бы им Набокова
читать не дал, итак в их тёмных бошках дурь.
Молчим, обнявшись, не друг в друге, где-то около —
я на Земле ещё, она уже в аду.

Привёз палёные бутылки две в пакете я
и посидели, подливая вИна в ад.
Семнадцать летом будет. Жуткая трагедия
на плечи юности, но бог не виноват.

Мы дружим года два. Знакомство в летнем лагере
свело двоих в одно — она мой свет в ночи.
Отец её учил остерегаться байкеров,
но что в их секте есть безумцы не учил.

28 февраля 2020 21:40

51. Белошумье

Красотка-жизнь, любить заставишь?
Кто умер, тот, как импотент...
Как на таможенной заставе
прощальный шепот мы оставим
в сигналах радиоантенн.
Летим... А свет в тоннеле — где он?
Круги в аду и на воде...
"Не врите. Это новодел!"
Читал кто ангел, а кто демон,
с того фантазии плодят
мир Белошумья, мир — незримый;
и мы уходим не из Рима
по неизведанным путям.

5 октября 2019 07:45

52. Я так тебя люблю, что не пишу по месяцу

И все мы кем-то брошены.
На лунных берегах
и друга и врага
ищи, моя хорошая;

и кто-то всяко встретится.
Не предавай его.
Я не из воевод,
а битва стала крестницей.

Поднять стяг белый хочется:
"Меж нами нет войне!" —
сопит нутро во мне
старушкой полуночницей.

Над полем брани вороны
лукавого пажи;
мозолистую жизнь
делить бы с кем, да поровну.

"Ещё не всё потеряно!" —
себе же говорю,
в бессонную зарю
шагая из безвременья.

Глаз обгоревших ямами
я солнце отыскал
и по тебе тоска
пропахла валерьяною.

Счастливь другого родами,
даруй не мне восторг,
вилявшая хвостом
комета путеводная.

Когда хандра забесится
гнев — лучшее из блюд;
я так тебя люблю,
что не пишу по месяцу.

23 сентября 2019 07:10

53. Я вернусь...

Просить хотел твоей руки я,
да бог судьбы играл минор,
теперь питаются другие
сердцами умершими, но
не трать усилия на ругань
и на купание в грязи.
Мы — потерявшие друг друга,
шагаем в холод вьюжных зим,
где расходящиеся тропы
позор не снимут и вину с
навравших о любви до гроба.
Захочешь если, то попробуй
меня окликнуть... я вернусь.

28 сентября 2019 04:45

54. Бог судеб криворук

Жонглирующий планами
бог судеб криворук;
что ты моя желанная
я в пасть его ору!

Небесные горошины
глаза в ночи слезят;
к тебе, моя хорошая,
мне выбраться нельзя.

С кровавою рябиною
боль вызрела вполне;
а ты, моя любимая,
скучаешь не по мне...

но, что ни полночь, праздную
что не назвал женой
и не обрёк прекрасную
на горести со мной.

Идти бок о бок поприще?
Стой. Радостей тебе!
Ты и моё сокровище,
и не моё теперь.

26 сентября 2019 05:30

55. Валентина

Ненависть к людям сливается воедино
с завистью чёрной привычно, но невзначай,
правда считается милая Валентина
доброй вдовой, что соседей зовёт на чай.

Вроде понятна по бабьи её досада,
прочим в помощники муж, как стена, а ей
и сына кормить одной, как и из детсада
дочку водить по туманам седых аллей.

Сбредила с горя, на девок наводит порчу,
ходит на кладбище с фото чужими, но
счастья хоть кроху украсть у кого-то хочет,
а на душе, как не бейся, звучит минор.

Возраст не тётка и где отыскать Бальзака?
Малость протянешь и в старости кто стакан
лаской наполнит, обнимет и скажет "на-ка,
в зубы узду. Страсть сегодня за ездока!"

Ей бы прослыть меж людьми довелось гулящей,
если б кругом не шугались детистых вдов,
вроде напоит и в дом мужика притащит,
а он — кобель, только ночь с нею быть готов.

Кран протекает, ещё и скрипят ворота,
в стенке погнутый ржавеет без шляпки гвоздь...
Чай вдовий терпкий с тоскою и с приворотом
крепко заварен, испей его, милый гость!

25 июня 2019 17:50

56. Лунная дорога

Когда сорвётся с места тромб,
и ты, как будто ненароком,
среди пройдённых в жизни троп
свернёшь на лунную дорогу,

всё станет пылью и ничем
и смолкнет хриплый шёпот страсти,
меж ставших лишними речей.
На глаз — пятак, Харону: "Здрасти".

Тогда зачем тебе сейчас
заботы, словно соль на ране?
И ты — свеча, и я — свеча,
и как не спорь, а время — пламя.

Сидим у тщетности в плену...
И всё же, как на бег термитов,
взирай на блеклую луну,
а с суетой повремени ты.

25 июня 2019 01:20

57. Если хочешь?

Если хочешь о вечном? Давай о вечном,
правда с вечностью вовсе я не в ладах,
но мечтою своею с тобою венчан,
хоть в ответ мне ты и не сказала "да".

Если хочешь о грустном? Давай о грустном.
О тебе: о моей и о не моей.
Если реки порою меняют русло,
то любовь моя глубже семи морей.

Если хочешь о страсти? Давай о страсти!
Я пчела, а ты роз одичалых куст.
Я игольчатой ревностью взят и распят,
но воскрес ли? Гляди-ка мой гроб не пуст.

Если хочешь о горе? Давай о горе.
Если в ссоре мы — хочется в монастырь.
Всё — окраины, ты же — моя агора.
Без тебя я не город, а соль пустынь.

Если хочешь о счастье? Давай о счастье.
У него имя есть "мир меж нами", но
как со мною в пылу ты пойдёшь прощаться
между рёбер опять зазвучит минор.

Если хочешь о главном? Давай о главном.
Соглашайся — идти век рука в руке.
Я тебя принуждать не имею права,
но откажешь, то в вечность уйду ни с кем.

8 июня 2019 01:35

58. Ветер играет с сединами

Подростковых эпох пророчества
в переигранных номерах
говорят, что им жить не хочется.
Мне не хочется умирать!

Им любви нужно той, которая
сдохнуть требует за неё;
докучал я треть века:
— Дора, я
рана гнойная, ты мой йод.

Перманентная серость быта к нам
не вмешалась в полночный стон.
Все язвили: "Где это видано?!
Не гуляет, не пьёт, всё в дом!"

Может зря так легко растратили
жизни краски на серость дней?!
У плиты, да в саду, в кровати ли...
скучно, но загрустить не смей.

Если б знала ты как хотелось мне
всё исправить. Второй бы шанс!
...Я б не в тридцать набрался смелости,
а пораньше бы сделал шаг

от меня до тебя на танцах, и
страсть в виски била б, как вино;
нам за счастьем ещё скитаться бы,
нам друг друга беречь бы вновь.

Воротиться, моя хорошая,
чтобы снова найти тебя
и любить многим жарче прошлого...
Ветер плачется по степям

и играет в таро с сединами...
хоть в жару, хоть в грозу, хоть в снег
у ограды моей сиди, но мы
не увидимся не во сне.

1 января 2019 12:50

59. Когда моря не по плечу

Исповедимы ли пути твои,
и что зависит от меня?
Сперва за жертву обменял,
а оступлюсь и в Бездну выдворишь!?

Когда мне нужен, где же, Боже, ты?!
Заснул на лунном корабле?!
Ещё совсем немного прожито,
а столько стоптано граблей.

Ключом бьёт жизнь. Мне с неба лом ли Ты
бросаешь?! Чур,чур,чур,чур,чур!!!
Когда моря не по плечу
я не умею быть несломленным.

4 января 2019 00:15

60. Танец мотыльков

В подлунном номере палаточном оплачен
костром насквозь пропахший майский уикенд,
где вой койотов гордо нянчат Аппалачи,   
и я старушку Вегу жму в своей руке.

— Сегодня многое не иллюзорно, веришь?
Хоть и туман густой, едва пролазный, веки жмёт.
Саманта Вуд — не то. А вот — Саманта Пэриш!
Согласна, Сэми, вскоре стать моей женой?

От Мэги знаю, что беременна. Не стоит
скрывать подобное. Аборт — убийство, и
остепениться бы и, может, за пустое
жизнь не приму уже. Всё по плечу двоим.

Мы купим старый трейлер и в круиз по Штатам...
Родился чтобы сын — завяжем. Я смогу!
Но это после... Вкус печёного батата
сегодня прочего важней. Стёр сажу с губ.

Разворошённые прутком взмывают искры,
их провожает в темень уханьем сова.
Как хорошо, что смог я снизойти до риска
и пригласил тебя тогда потанцевать!

А помнишь как, в конец напившись терпким бренди,
изображали самый страстный поцелуй,
и ты шептала: "так не поступают леди" —
но всё равно со мной валялась на полу?

Я искусатель, верно? Или искуситель?
И то, и то в одном, пока гитарный рёв
из акварели мира не дозволит выйти
в чертовски скучный ждущий нас могильный ров.

Не отрицаю, что виновен. Боже, Сэми
мы, зуб даю тебе, сумеем бросить зло;
и с музыкантами навек порву со всеми,
чтоб только сладостный не сковывал озноб.

Проказник Балтимор нас, как ловцов заката,
успел узнать за пылкий скоротечный март,
где, что ни вечер, за зрачки рукав закатан
и жало смерти вены ранит, как комар.

Не сдайся! Будущее станет нашем. Зая,
плевать, что черти знают с кем в лихих боях,
осознавал твой Джек, не раз в петлю влезая,
что только волосы на недожизнь стоят.

Но, крошка, ты юна и мне лишь двадцать восемь.
Видать, забыл принять в свой клуб чудной Кобейн.
И, значит, повод есть не ныне рваться в осень!
Сегодня май любви — я счастлив, хоть убей.

В который раз за ночь опустошился термос!
На острых прутьях вяло греется зефир,
а нас — надеждой полных похищает Эрос:
его свидетелем на свадьбу позови.

Вспушит рассвет на солнце выцветшие пряди.
Ты в раз какой уже притворно смущена?
Был рад участвовать в таинственном обряде,
что проводила страсть, связующая нас.

Всегда на мой сумеешь опереться локоть,
не то, что ранее на дозу — на плечо.
Пока не поздно, бросим! Завтра будет ломка,
но в ложке жжёной нас лукавый не спечёт.

И где-нибудь в забытом Богом городишке
никто узнать не сможет были раньше кем:
красотка и толстяк, что с сыном и с одышкой,
пикник устроив в парке, спят на лежаке.

Всё станет, как у всех, обыденно, но Завтра
не превратится ни за что в кошмар И в ад.
Наивна и юна. Рукав по-новой задран.
...Я виноват, я виноват, я виноват!!!

Ты отвечаешь сонно:
— Может, не сегодня?
Давай слетаем на Плутон разок один! —
а я, глупец, считал, что это я негодник:
— Мы сможем бросить, только, если захотим...

На кайфа миг не наплевать, плевать на сына?!
— Вдруг это дочь во мне, глупыш, — смеёшься, но
меня не радует; я вижу, что трясина,
куда двоих завёл, мила тебе самой.

И шею, как удав, обхватят поцелуи:
— Плевать на завтра! Ныне счастливы. Ты рад? —
о, нет, судьбу свою не проклинаю злую,
а за тебя её благодарю. Дурак.

И, стало быть, никак не выпутаться. В омут
мы в танце том упали. Пой больной аккорд,
покуда не отчалил с пирса вглубь и в кому
мой утлый парусник, меж Аппалачских гор.

Луна - пастушка: звёзд мерцающих отарой
препровождает стаю врановых в зарю,
где я расстроенной шестой струной гитарной
в луга ромашковые нотой ми сорю.

3 июля 2018 06:10

Шестая дюжина

61. Отражается солнечный луч

Отражается солнечный луч
в не потухших глазах у девицы,
и напрасно хандрящая глушь
её взгляду на жизнь удивится.

Ей бы бритву марать, став, как те,
что в петлю лезут из-за Амура.
Так и хочется высказать:
— Где
ты увидела счастье-то, дура?!

У Полины в улыбке гостит
бог, который не вняв речи Ницше,
не погиб и ей шепчет: "Прости...
Я слабей, чем описано в книжках".

На него не в обиде она,
хоть и мир с ней предельно неласков;
как-никак, всё же, Богом дана
жизнь ей... жизнь в инвалидной коляске.

18 июля 2018 15:15

62. Динуччо

— Хотел бы мирно жить, да можно ль
быть в стороне от бед людских?
Перебинтованы виски.
Пустяк, царапина, но тошно...

Ты говоришь: "Народ на классы
не разделён", и в чёрный цвет
мою рубашку красишь. Нет.
Я ухожу под флагом красным.

Полста боёв до улиц Рима,
и крови целая река.
Встав с двух сторон от баррикад,
жаль, о любви не говорим мы.

Ты дорога и ныне, правда!
Да, так сложилось — я не ваш.
Давно не крутит зло на фарш
во славу дуче. Что, не рада?

Я дезертир. С проклятий толка
не много. Видела ли ты
на трупах вмёрзшие следы,
под Сталинградом ад над Волгой;

а лагеря, где чьи-то дети
уходят в небо по трубе?
По ком там колокол пропел?!
Как фрицы, так и мы в ответе.

Я, как вернулся с фронта в марте
живым и мёртвым в том году,
то понял: "Больше не пойду
на службу к извергам.... Всё! Хватит!"

Сбежать бы в Берн из мясорубки,
спасая наши чувства, но,
к несчастью, трусить не дано.
На нервах ли кусаешь губки?

В Гарибальдийские бригады
ушёл, куда слетелась голь.
Не забывай, погибну коль
не твой я, но и твой Риккардо.

Давно магнаты диктатурой
осточертели. Извини.
Тебя люблю я, но на них
зуб у меня. А ты? Ты — дура.

Судить явился, Николлета?
Брось! Попрощаться, может, я.
Вожди и битвы не щадят
нас породнившихся за лето.

Кричи вослед же мне:
— Динуччо,
я буду ждать тебя, живым! —
когда на пули побежим
укроет голос твой тянучий.

Не помнишь лунные прогулки,
что учиняли раз какой,
страстями вытравив покой,
под поцелуи в переулках?

Твои родители и так ведь
союз не потерпели б наш.
Седей моих волос копна.
Что у меня есть? Только память.

Не из низов ты, это верно,
а я сын чистильщика труб.
Оплачешь мой безвестный труп,
что помогал тиранов свергнуть?

Да-да, я помню. Я изменник.
В пылу твердила как-то ты,
но ведь не выдала? Скоты
в цепях перебирают звенья.

Вино едите с пармезаном?
Из разных фасций мы, видать.
У нас вон паста и вода,
но мы не вы, мы — партизаны.

Зови Гестапо. Насоли мне.
А толку? Рушится Сало.
И наш народ, как крысолов,
придёт повесить Муссолини.

С любимой свидеться сюда я
шагал меж вражьих патрулей.
Я лью кровь, ты слезу пролей...
Пора мне, милая, светает.

20 июля 2018 19:00

* Гарибальдийские бригады - итальянские партизаны, подпольщики, коммунисты, боровшиеся с режимом Муссолини.
* Т.н. Республика Сало (СалО) - марионеточное прогерманское фашистское государство на севере Италии существовавшее с 1943 по 1945.
* Риккардо (Рикардо) - уменьшительно Дино, Динуччо.

63. Из мёртвых мне б не видеться ни с кем

- Из мёртвых мне б не видеться ни с кем,
но доктор, хоть не хочется, а надо.
Из-за зарплаты низкой в городке
всего один патологоанатом;

и та чертовка в мае, как назло,
ушла в декрет. Зачем ещё одна жизнь?
Глупец — наивным будучи ослом
на медицинский поступил однажды.

Я не научен трупы разрезать!
Удел хирургов прост — спасать живых от
дыханья смерти лезущей в глаза,
когда душа из тела ищет выход.

Андреич, помню практику. Не злись
на то, что взял и сделался капризен.
Мне не противны сами кровь и слизь,
но трупы восстающие из слизи.

Под месяц как уволиться хотел.
Не отпустил главврач. Ему, конечно,
не стоит знать про эти сотни тел,
иначе в дурку... В дурку, Саш. Как мне жить?

Коллега, может выпишешь пилюль,
бессонницу которые прогонят,
а с нею и являющийся люд?
Мой дом с полгода уж как весь в иконах.

Болезни вызов — вызов мертвецам,
что для меня уже одно и то же.
Ты профи? Профи. Друг, не отрицай.
Надеюсь только на тебя. Поможешь?

Душою болен! Выводы просты.
И, значит, из беды есть путь искомый...
Неловко. Мне обязан, уж прости,
как помнишь спас тебя я от саркомы.

Не только жизнь моя ведь на кону.
И если всё таким пойдёт макаром,
как знать, воздам потом добром кому?
...В конце в ущелья падают Икары.

Считаешь трусом? Видел много, но
меж рёбер надломился я, небось, и
поплыл рассудком. Выйти, что ль в окно?!
И если исцелиться не дано,
я не скажу им о тебе, не бойся.

Душ врачеватель отвечал:
- Родня
с тобой, читай, давно — добро-то помню
и смог помочь бы, если бы на днях
в соседнем с этим корпусе не помер.

15 августа 2018 20:40

64. Лиза

Дрались на сельской дискотеке
когда-то парни за неё...
Она себя не узнаёт.
Хандру опять разбавить некем.

Чего так долго выбирала?
Казалось — принц, а не дурак!
Во взгляде у неё дыра,
о светлом в памяти провалы.

Заботы — дочь спровадить в школу,
и рис по акции почём
узнать? Сама себе плечо.
Плюётся в душе в душу голой.

Не похудеть бедняжке к маю,
хоть как вожмись, встав на весы.
У Лизы дочь растёт и сын,
а муж с бутылкой изменяет.

За косу годы к сорока
приволокли девицу, гады!
Таким безоблачным когда-то
казался брак. Растут бока.

И не найти другого. Поздно!
Да если и найти, зачем?
Никто солиднее бичей
не смотрит на неё не косо.

28 июня 2018 01:15

65. Алое на плитке
 
Прощай, родная Пенсильвания.
Харон прокатит? Здравствуй, Хель!
Уснул обмякшим в тёплой ванне я,
мазнув на плитке алым: "Help!"

Нет, не боюсь уже. Известно всё.
Пока что меж миров я двух?
Надеюсь, что из этих мест несёт
вниз или вверх какой-то дух.

Рассудишь здраво: мы — материя.
Напрасно печься о душе?
В потустороннее не верю я,
признаться, лет примерно шесть.

В те дни, рука была где богова,
и проповеднический хор,
когда порок в меня, как в логово
влезал, а с ним в Т-клетки хворь?!

Во многом сам виновен. Ясно, но
потом уверовал, а всё ж
пошло по самому ужасному
пути до гроба. Вера — ложь.

Не тяготитесь мной, знакомые.
Мне говорили это СПИД.
Пустяк. Но осложнён саркомою...
Спи, бедолага. Вечно спи.

Зачем копил на старость? Правда всё
ушло на химию. Плевать.
Ты прекращаешь муки, радуйся!
...Эй, черви, я одутловат.

На хоспис сделал завещание
Хотя, да кто мне все они?
Но не уйду же в гроб с вещами я!
Сменять бы всё на цианид.

Он, говорят, на что-то лёгкое
по послевкусию похож.
Мне больно! Я харкаю лёгкими
и вены просятся под нож.

Там нет ни боли, ни отчаянья.
Зря не успел разбить авто.
Ты на руках своих качай меня,
кровь, что размешана с водой.

21 июля 2018 02:40

66. Царство Лжи

Великим был Махатма Ганди.
Что мы могущественны — блеф.
На нефтегазовой игле
не верь кремлевской пропаганде;

но если ты буржуазия,
что правит балом в Царстве Лжи,
тогда тебе принадлежит
и нефть, и целая Россия.

Лукавь, пускай кичатся твари:
"Возьмём проливы и Босфор!"
В грызне натужной алчных свор
вгниёт в окопы пролетарий.

Ведомый курсами валюты
в СМИ языками с кланом клан
столкнётся в кровь, бьюсь об заклад.
Война похожа на салюты.

Какая цель? Цель — стать богаче.
Всё остальное — мишура:
бравада, восклики: "ура!!!"
А кто-то пулю в череп спрячет.

А кто-то будет клянчить мелочь,
ловя сухое "отвали",
и по вокзалам костыли
отважных заскрипят несмело.

С межгалактических обочин
сдувая ядерную пыль,
в конце концов остудят пыл.
Не верь им, если ты рабочий.

9 марта 2020 17:15

67. Пандемия

В коллекторов плевать и на кредит.
Заправь по полной дедушкину Ниву
и, на год притворившись не ленивым,
отчаянию вынеси вердикт.

Езжай туда, где с гор щетиной лес
скребётся о Поднебье и туманы,
и ждёт когда ты влезешь бесталанно
в тайгу, забыв про улиц шумных блеск.

Тебя давно в глубинке заждались:
полынь погоста, зов усопших предков,
к которым заявлялся очень редко,
живущий от корней своих вдали.

Очнётся старый деревенский дом,
что треск углей хранил когда-то в печке;
и наконец-то, расправляя плечи,
ты сможешь сделать грудью полный вдох.

Уляжется, и быт котом на плед:
отвар из трав, настойка из рябины
единственным твоим Антигриппином
надолго станет. Кости грей в тепле.

А прямо за спиною целый мир
хворающий тяжёлой пневмонией,
где на прокорм дома свои они ей
вручили. Дурни. Бог, их сохрани.

По радио лови когда уже
откроют от напасти панацею,
но до того в тайге жить полноценней,
пока других толкают в гроб взашей.

На всех не хватит масок и лекарств.
Да разве с властью этой сваришь кашу?
Разбудит в шесть утра соседский кашель...
И в каждом просыпается дикарь.

Как только станет ясно, что на всех
не хватит мест в общественных больницах
разделится на жертву и убийцу
и Дивный мир во всей своей красе.

Прохлада душ страшнее лютых зим.
В зрачках в толпе виднеется диавол,
что на себя потащит одеяло.
Спеши, покуда продают бензин.

С ухода деда двадцать с лишним лет,
но на ходу гнилая колымага,
хватило бы её хотя бы на год...
Километраж: однёрка, пять нолей.

Не просто бросить то, к чему привык.
Я знаю ты в бетонных клетках вырос,
но их за месяц обезлюдит вирус.
Никто из нас от смерти не привит.

Пока ещё шлёт SMS-ки банк,
испивший из тебя поллитра крови.
Скорей оставь платёжки, да и в офис
не появляйся больше. Врубим punk?

На карантин закроется вот-вот
подлунный мир и книга Откровений
начнёт сбываться. Город-муравейник
не перекрыт ещё, пока живёт.

Сметая с полок важное, сними
кольцо в оплату жадным. Безымянный
пустует палец пусть, зато помянет
семья твоя уход чужой семьи.

Не упускай и иллюзорный шанс —
убраться из ловушек восвояси,
завидев за спиною бесов в плясе
смеющихся о душах по душам.

Кто Моисей теперь, кто фараон?
Бежим! Бежим, но как разверзнуть море
препятствий из отчаянья и горя?
Египетское зло со всех сторон.

В глазах больных потушены огни.
Дождаться ли спасительной вакцины?
Хватай жену и мать, и дочку с сыном,
пока не стали жертвами они.

И заскрипит нагруженный прицеп,
не может быть провизии с излишком:
возьми аптечку, не забыв про книжки.
Как Лот беги. Беги, покуда цел.

Пускай твоё семейство глухомань
укроет от нахлынувших напастей,
чтоб не уснуть в земле, как в адской пасти,
пока бушует новая чума.

15 марта 2020 14:55 по 16 марта 2020 12:15

68. Билет до Андромеды

Не забывай в какой стране ты
рождён в не лучшие века,
на рейс в туманность Андромеды
билет и внукам не сыскать.

"Вы там держитесь, нефть на пике!" —
не перестанет ящик выть.
Мамай прошёлся по глубинке,
но не добрался до Москвы.

Феодализма брюки в пору
пришлись и Коленька Второй.
Куда престижней сняться в порно,
чем за копейки медсестрой

менять ржавеющие утки,
среди рутины из рутин
дежуря сутки через сутки,
но штат грозятся сократить.

Дорогу к храму грязью талой
укрыл крещённый сатана,
покуда неофеодалы
скупают в Лондоне дома.

Одно лекарство — помолиться
и легче, что ни говори.
На месте школы и больницы
торговый дом и пустыри,

да обезлюжены заводы,
зато в борделях льётся пот.
- Проголосуешь за кого ты?
- За духоскрепность и господ.

6 февраля 2020 13:35

69. Ума лишающийся Ницше идёт оплакивать коня

"Что род людской? Канат над Бездной.
Он мост всего лишь, а не цель".
Сопротивление полезно.
Превозмогай покуда цел.

Не жаль страдающих, поскольку
сталь крепкой делает огонь.
Овца, ты или станешь волком,
или добычей для него.

Ешь пастуха и из загона
на вольный выпас. По тебе
ниспровержение законов
тех, что нас делают слабей?

Сверхчеловек — скелеты в нише.
И ум с горы его сгоняй.
Помятый сифилисом Ницше
Идёт оплакивать коня.

24 декабря 2019 17:40

70. Плод греха - смерть

"Не без греха любой и разойтись бы,
свалив в сторонку дюжину камней",
откуда-то из наднебесной выси
добрейший голос явится ко мне,
но свальный грех обрубит путь недлинный
и в сердце погружается копьё,
и я забью камнями Магдалину
когда она возьмётся за своё.

1 января 2020 11:40

71. Перемены

Перемены такое блюдо,
Что хитрее чем старый лис.
Никому неизвестный Лютер
прибивает помятый лист.

За плечами подросток Бостон,
С судна за борт швыряли чай.
И кто будет великим прозван
Спорит с алчностью англичан.

Что плохого Отчизне кляться,
Что вернет отделенный Рур?
Многим нравится новый канцлер.
Назначаете, Гинденбург?

Миллионам в окопах бриться,
Ни один пошатнется трон.
Вот и некто — Гаврило Принцип
В револьвер зарядил патрон.

В нищете — как во тьме, в трясине
Век за веком рабы царя,
Но матросы штурмуют Зимний
И над миром встаёт заря.

За добро пожинать расплату
От злодеев впервой ли? Бес
Называет своим Пилата,
На Голгофе вздымает крест.

Королева встаёт из кресла,
Безголово дразня толпу:
"Раз нет хлеба, то ешьте кексы,
Но не надо идти на бунт!'

Был грибок с чашкой Петри брошен
На неделю и Флеминг взвыл!
Перемены порой похожи
На отсутствие таковых.

17 декабря 2019 12:00

1. Начало протестантской реформации в Германии. 31 октября 1517. Виттенберг, Св. Рим. Им. Гер. Нации.
2. "Бостонское чаепитие" — начало борьбы за независимость США, американская революция. 16 декабря 1773, Бостон.
3. Назначение президентом Гинденбургом А. Гитлера канцлером Германии. 30 января 1933, Берлин.
3. Выстрелы в Сараево. Убийство австрийского эрц-герцога Ф. Фердинанда сербским гимназистом Гаврилой Принципом, давшее повод к 1 Мировой. 28 июня 1914.
4. Великая Октябрьская Социалистическая революция — свержение Временного правительства, создание первого в истории человечества государства рабочих и крестьян. 25 октября (7 ноября) 1917, Петроград.
5. Голгофа, казнь Иисуса Христа. Начало христианской эры. Примерно 33 год, Иерусалим.
6. Великая французская буржуазная революция. Казнь императрицы Марии-Антуанетты. 16 октября 1793, Париж.
7. Открытие Александром Флемингом пенициллина, начало эры антибиотиков. 28 сентября 1928, Англия.

72. Небесный следопыт

Скажи, ты ценишь красоту?
И от чего же столь печален,
ведь окольцованный Сатурн
висит над вашими плечами.

Пускай тебя поглотит быт
с наипрекраснейшей особой,
но ты, небесный следопыт,
семьёй увлёкся не особо.

За жизнь — избушку, сына, сад?
Какие маленькие цели...
Грёз не сбывающихся ад
разросся, будто бы мицелий.

Маяк в час бури будет слеп.
Ревут межзвёздные Сирены.
Мне тоже тесно на Земле.
Я рвусь постичь и глубь Вселенной.

Тоска по прошлому слаба,
уверен — в будущем всё лучше,
но как и ты я духом пал
от ностальгии о грядущем.

Дожить до лучших из времён
судьба ли? Кто из мяса — хрупок.
И я печалью огранён,
ведь становлюсь ходячим трупом,

а мимо варвары бегут,
считая ржавые монеты.
Мы рождены не в том веку,
чтоб горевать о межпланетном.

Что в их межушной темноте —
нить, а под нею хлама горы?
Из сетевых библиотек
растут мечтаний наших корни.

Не хватит силы в пух и в прах
внутри голов разбить рутину.
Моргнём и во гробы пора.
И мне от этого противно!

В посудной лавке быть слоном?
Нам не исполнится сто сорок,
но чаша с полною луной
на четверть вылита в озёра,

а значит, хоть бы и в мечту
уйти возможно от печалей.
Таких не ценят и не чтут,
таких на тучах укачали.

Большая стрелка к десяти...
Венера — лучшая из женщин:
- Ещё немного посидим?
- До самой гибели, не меньше.

Под рёбра бабочки и май
влетают в душу, как в котомку.
Голубку крепче обнимай
и верь, что сбудешься в потомках.

Исчезнуть вашему селу
и вам дано не волей свыше,
но отрешённый поцелуй
на время станет смыслом выжить.

Пока в сенях скрипят полы,
в её распущенные косы
вплетай взошедшую полынь,
и верь, что это целый космос.

26 ноября 2019 17:30

Седьмая дюжина

73. И не грянул гром

Давите бабочек ногами,
как будто вас придумал Рэй,
и бросил в прошлое, пока мы
стоим у адовых дверей.

Крылом обугленным стучится
душа о мясо изнутри,
молясь, читая книгу Числа,
надеясь что пройдёт артрит.

Недохромавшие до рака
от жизни ждут ещё чудес,
но и в конце тоннеля мраком
свет обернулся — тускло здесь.

Посмотришь как хрупки мы, тотчас
темно-темно — не по себе
и от врачей — от их пророчеств
в подушку хочется сопеть.

Нам бы отправиться на сто лет
вперёд и от беды спастись,
но время — цезарь на престоле,
а мы — плебеи. Уж, прости.

Людей трагедии неплохо
едят вприкуску и живьём,
но всяко сменятся эпохи,
жаль, мы до них не доживём.

1 декабря 2019 06:20

74. Тайны вечной мерзлоты

О, злодеяния умишек золотых,
детей родить на поиск счастья в мир не дали вы мне,
достав на горе всем из вечной мерзлоты
останки некого, кто от чего-то взял и вымер.

От экспедиции недобрых ждать вестей
привык ли кто? "Клонируем, как извлечём!" — писали.
И я, признаться, раньше тоже был из тех,
чей взгляд на данное слепой наивностью засален.

Сперва всё было, как обычно. Много сил
и средств потратив на раскопки, думали что вот он
прогресс, но вышел мор из тающей грязи,
что косит пачками людей, не трогая животных.

Мир головой о стену бьётся, как баран,
не понимая как теперь спастись от этой хвори,
и я бессилен, я всего лишь — лаборант.
Умру — червям оставьте труп, а не собачьей своре.

Казалось, что на лето оставляю Омск,
но в план раскопок внёс поправок пару грозный вирус,
и вот кроплю над колбой, оплавляя мозг —
на мне ознобом бог удачи сотни папул выгрыз.

Своё прощальное письмо кладу в бутыль,
авось не все исчезнут и прочтут: "Простите, нас вы!
Профессор, ныне мёртвый, думал что простыл,
ведь начиналось всё, как ломота в костях и насморк.

Однако время с тайны скинула покров
и объявились из эпох былых симптомы бедствий,
когда из всех отверстий вытекала кровь,
то понимали, что и жили, и погибнем вместе.

Профессор Суров Павел Юрич не кривил
душой перед собою перед смертью и пред нами,
крича в агонии, о том, что не привит
никто и все умрём, а для природы-то вреда нет.

Денисова пещера, дол Неандерталь —
давно вошли в историю, войдёт ли устье Лены?
Эх, Суров, не твоей находкою горда
Земля. Надеюсь, мы не одиноки во Вселенной.

Хоть и встают солдаты там и тут стеной,
на карантин закрыв полмира. Поздно. Вирус в клетках".
Видать, и нам теперь исчезнуть суждено,
как и оттаявшим не нашим, но и нашим предкам.

2 ноября 2019 09:00

75. И пришли они...

За час округа вся в крови
невинных жертв опять утонет,
сжимай покрепче дробовик
и мни нательный крест в ладони.

Пускай недавно Бог ослеп,
но крик молитвы и незрячих
зовёт прийти, хоть на осле,
туда, где не умерших прячут.

Казался вирус пустяком,
но даже мёртвые безумны
и застревает в горле ком,
когда на землю сходит сумрак.

Ещё недавно этот мир
мог притворяться нерушимым,
а нынче и не мы одни,
согреться чтоб, сжигаем шины.

Сигай или ори с моста,
но с апокалипсисом в схватке
вакцину некому создать,
мы — человечества остатки.

За право жить и за бензин
не отгремели перестрелки,
но опустевший магазин
так и влечёт упиться в стельку.

До пастей злых на посошок
опустоши бутыль портвейна
и попрощайся. Хорошо?
Мы цепь, в которой рвутся звенья.

Но нет! Ещё хотя бы день
взять и попялиться на солнце.
Ухмылку на испуг надень.
Курок дрожит, рука трясётся.

Гуляет некто по тени
в проулках и по коридорам,
но до рассвета протяни,
к утру добро вернётся в город.

23 июля 2020 10:00

76. 1348
 

1.

Когда в ночи во снах я плавал,
с жужжащей мухой в унисон,
ко мне наведался диавол...
Не спорю, это только сон,

но, тем не менее, казался
он мне реальнее, чем вы.
Грозил ли чем-нибудь? Смеялся.
И не рычал. Отнюдь, не выл.

Подумать можно что Нечистый
с двумя копытами, с хвостом;
И подзывается к нам свистом,
дымится, стоя пред крестом.

Насчёт креста не стану спорить,
но всё ж, рассказчикам к стыду,
лукавы дюжины историй,
в которых часто красоту

спешат приписывать лишь Богу,
а люциферу про одно:
клыки, копыта и два рога,
как в глупом янковском кино.

Не так всё было, уж поверьте, -
как скандинавский бог красив.
Видать, и он, и сами черти,
совсем не внешностью в грязи,

а только дел чернейших сутью,
страшны трудами лап своих.
Его уродцем не рисуйте.
Хотя он и лукав, и лих.

Хочу сказать, что внешность часто
не отражает суть нутра.
Так вот, по комнате я шастал,
а он, почти что до утра,

сидел на стуле в белом фраке
(вокруг светло, как днём, точь-в-точь),
одни глаза его о Мраке
напоминали мне в ту ночь.

2.

— Ну, здравствуй, друг, не ждущий встречи!
Чего же прочь ведёшь челом?
Не знал, что мною ты отмечен? -
беседу первым начал он.

Во мне покой, немедля, помер,
сливаясь с шарканьем шагов,
ведь почему-то сразу понял,
кто собеседник мой таков.

— Не поспешай поставить метку.
Друг друга с Богом любим мы.
Сие, быть может, незаметно,
но в этом нет моей вины, -

случайно вывернул за рамки,
вслух недовольство говоря;
и рассмеялся падший ангел:
— Отмечен мною ты не зря!

— Нет, Бог меня, конечно, любит,
как и любого из людей.
— Но просто очень часто люди
не могут отыскать нигде

следов Его любви блаженной -
"затмил глаза грех пеленой".
Или не ищут вовсе? Но
не верю в это совершенно,
поскольку я давным давно

характер знаю Иеговы.
Уверил в том, что всех добрей,
а сам является суровым,
и жжёт созданья на костре.

Садист, который жаждет славы,
и не злодея - добряка.
— Напрасна ложь твоя, Лукавый!
— Не хочешь и не допускай

до сердца, ищущего правды,
ответы. "Ложь сие и Зло".
Но помни, если бы ты прав был,
то не пугался б этих слов,

а смело слушал бы. Не так ли?
— Двуличным Бога не рисуй!
Не пролил кровушки ни капли,
чтоб дать мне жизнь, но Иисус...

— Не пролил? Ах, приятно. Жизни
твоё прочтение свежо.
Признаться я безукоризнен...
— Своей не пролил, не чужой!

— Какой уж век одною песней
мне отвечаете - устал.
Признаю, лжи не знал чудесней,
чем ложь у Бога на устах.

Я заучил всё, что ты скажешь,
прости несдержанность мою.
Стремится вне из мыслей каша,
со смертным спорить устаю.   

Не бойся, вспомни, ты пытался
мне объяснить, как Бог велик;
о том, как он покорно сдался,
и как на казнь его вели?

И все мучения припомни:
Голгофа, крест, последний вздох.
Такому кто быть может ровней?
— А ты, и впрямь, не так уж плох

врагом способен восхищаться...
— Не то что он, да, я таков.
И даже может показаться,
что славлю тем своих врагов, -

расхохотался пуще демон.
— Чего смешного не пойму?
— Прости. Принёс спасенье всем он,
стерев распятием вину

людей перед самим собою?
Проказник - садомазохист.
И действом тем стал благ и чист
перед обманутой толпою.

Знать возразишь мне: "грех пришёл в мир
через Адама одного,
и вот Христос почётно помер.
Бабах! Свершилось волшебство.
 
Столь символичным ритуалом
гнев кровожадный усмирён.
Рвалась завеса, грянул гром!
И сущность Божья вдруг узнала,
что Бог - Любовь, что любит он.

Тебе не кажется, что это
парадоксально чересчур?
— Я сыт по горло гнусным бредом,
и слушать больше не хочу!!!

— И в чём же бред?
— Запутать хочешь!
— Боишься правды, вот и всё!
— Капканов лжи! И между прочим
не ритуалами спасён.

— А чем же? Знаю! Скажешь - верой?
Но что есть вера, объясни -
абстрактный миф? И шут бы с ним.
— Не мистицизм она. Во-первых:

как полагаю... Нет - уверен,
что Иисус пришёл затем,
чтоб научить нас в полной мере,
причём на собственном примере,
что лишне строить уйму стен

из тех же самых ритуалов,
меж нами с Небом и Торцом.
— Он повернулся к вам лицом
и стен придуманных не стало?

А во-вторых? - уставясь вприщур,
желал меня пронять на гнев.
И я прочувствовал как рыщут
глазёнки адские по мне.

— Язвишь?
— Язвлю.
— Всё многим проще,
и не пытайся усложнить,
Бог показал пример живущим
как можно мир переменить,

переменив людские нравы,
умы погрязшие во зле, -
устало ёрничал лукавый:
— Спастись от смерти?
— В том числе.

— Но гибель это кара божья.
От гнева собственного спас?
Согласен - Он такое может.
И благодать, поди, припас?

Приятно ведь казаться добрым.
Кто непослушен - махом в ад.
Свободы голос Богом попран.
— Перебиваешь.
— Виноват.

— Итак, о вере: вера - это,
когда ты видишь образец,
и хочешь стать похожим. Кредо
её - на лучшего глазеть,

и подражать ему пытаться.
И пусть грех грозен, как праща.
Как подражают внуки старцам,
таким же вызреть обещать.

Непросто это. Ох, непросто...
Сильны соблазны, что таить?
Но ежели не станешь чёрствым,
продолжив верить и любить,

то Бог, узрев мотивы сердца,
стремясь спасти, даст шанс ещё,
и не закроет в Царство дверцу,
укрыв прощеньем, как плащом.

Предназначенье благодати,
тем, кто стремится к Богу, дать
не умереть возможность...
— Хватит
пороть сектантский бред, небратик.
Скажу одно про благодать:

она даёт возможность гнусным,
двуличным, алчным подлецам
белить грешки свои искусно.
Белить грешки, но не сердца.

Тем, что сидят прилежно в церкви,
а как собрание прошло,
то свет в их душах тотчас меркнет,
кричат "Зиг-Хайль", а не "Шалом".

И после - чтут порок в сторонке.
Узнал себя? В груди щемит?
Они не меньшие подонки,
чем, скажем, я, но прощены.

— Бог смотрит только на мотивы
свободных в выборе сердец,
и судит... судит справедливо,
как самый любящий Отец.

Кто знал, что делать и не делал,
не беспокойся - даст ответ.
— И ты?
— И я.
— Хвалю за смелость.
Бог справедлив?
— Весьма.
— О нет!
Сам посуди, ведь создал тело,

и для него соблазнов кучу,
но запретил их все почти.
Сам искушает, сам же мучит.
Двуличен Бог, мой друг, учти.

— Воспрещено то, что способно
несчастье людям дать взамен.
Не тяготит запрет особо.
Есть выбор, выбор даден всем.

Не хочешь - будь не целомудрен:
упав на мягкую кровать,
глаза ты можешь с новым утром
с подругой новой открывать,

но помни - Бог не лгал ни разу,
(сам посуди и вмиг поймёшь,
где правда чистая, где ложь)
свезёт - не сдохнешь от заразы,
то сердце точно разобьёшь

себе и ей, ещё и детям.
Вот грех один и плод его.
Проступков схоже естество,
и гнев не меньше людям вреден:

возненавидь - возненавидят,
убей - в ответ убьют тебя.
Творец с небес всё это видит,
и запрещает, возлюбя.

А ты, диавол, грех придумал,
пример Адаму показав.
Бесовский царь ворчал угрюмо:
— Ужели я вас наказал?

За ослушание мстил кто вам?!
В той мести я и сам тону!
Конечно, ложь Творца удобна -
во всём вините сатану.

А я всего лишь дал вам выбор
меж волей и неволей ведь
без моего совета вы бы
не знали многого и впредь.

Сидели бы в раю нагими,
плодов познанья не грызя,
а нынче боги и богини
не только он. Не злись, присядь.

..Господь, вложив в нас тягу к воле,
за выбор сделанный казнит.
Садист. Поди собой доволен.
Я прав? Я прав. Скажи, как с ним

возможно в мире быть? Э... нет уж!
Привычней знать, что он мой враг.
И что слова его, как ветошь.
— Но коли ты и правда веришь,
что был оболган - сделай шаг

навстречу к миру и тогда - ты,
лишь ты - не он, пребудешь свЯтым,
коль будет Бог непримирим,
и покаянье пред расплатой,
как тополиный пух сгорит,

себя почувствуешь по праву
намного большим добряком.
На миг замешкался лукавый,
как будто в горле его ком.

И после паузы недлинной,
засвирепел, раскрыв уста:
— Мне приползти к нему с повинной?!
Ты верно шутишь? Никогда!!!

— Гордыня будто бы важнее?
Проверь! К чему винить зазря?
— Я пресмыкаться не умею.
(Не стал ехидничать над змеем).
— А как пророки говорят?

Бог умалился перед нами,
став человеком во плоти.
— И дал себя пытать и ранить...
— Бунтарь, дослушай. Погоди.

Раз пренебрёг своей гордыней,
и впрямь, выходит, любит нас?
И, значит, спорами пустыми,
что я веду с тобою ныне,
о, хитроумный сатана,

я придаю любовь сомненью?
Мою... - к нему, его... - ко мне.
Ни стану больше ни мгновенья!
Прочь отползи, лукавый змей.

— Осталось лишь перекреститься.
Какие правильные мы:
любовь с любовью, как сестрицы.
Зачем же, друг, намедни ныл,

что жить непросто и молитвы
уходят, словно в пустоту?
Или не ты брал в руки бритву?
С верёвкой не влезал на стул?

Твои глаза почти что слЕпы,
и боль частенько жжёт огнём.
Об исцеленьи просишь Небо,
но тщетно всё, посыпь дух пеплом -
здоровье хуже с каждым днём.

Как будто я не видел как ты
сидел с протянутой рукой
полдетства, и скажи, не факт ли,
что создал Бог тебя слугой?

Слугою Неба, мямлишь? Может.
В ответ к реальности взову -
рабом сегодняшних вельможей.
— Чей повелитель Вельзевул.

— Опять же - я всему виною.
Все служат не ему, а мне.
Но почему-то нет со мною,
всех тех, чьё кредо - жить войною,
кто топит, будто бы в вине,

в крови неверных мир доселе,
с крестом в руках, иль на груди.
Тех, кто на троны мира сели,
верней, кого Бог посадил.

И всё в делах их год за годом
повинна лишь моя душа.
И я крестовые походы
для разграбленья снаряжал?

И у нацистов я на пряжках
писал хвастливо: "С нами Бог"?
Бесспорно, тою был монашкой,
что после страстных дел нетяжких,
из чрева взяв живой клубок,

топила дочь свою в колодце,
затем к епископу опять?
Пойми, не всё, что злом зовётся,
сумел не Бог, а я создать.

Конечно, он всегда был вправе
других винить, но не себя.
Сам покумекай, кто лукавей?
Кто большей лживостью объят?

Вот некто, живший худо, плохо,
был верен Богу, но, увы,
устав просить, с последним вдохом
в пылу отчаянья завыл,

затем в петле повисло тело.
Самоубийцу тут же в ад.
— Таков закон, чего поделать?
— Да, слабовольный виноват.

Но погляди на Моисея -
точь в точь святоша из святош.
Как и Аврам что в веру сеял,
приставив к горлу сына нож.

— Они мужи святые, Божьи...
— Один чуть сына не убил.
— А что другой?
— Не ангел тоже -
губитель многих тысяч был.

— Губитель?!
— Тех, кто по пустыне
бродил ни день, а много лет.
Сперва их баснями пустыми
об Обетованной земле

кормил, надежду в них лелея.
Бог был невидим, как всегда.
И те, устав от Моисея...
Как помнишь, весь народ восстал.

И воплотили лик надежды
в невинной статуе, в тельце,
а Моисей, нахмурив вежды,
с блаженной злостью на лице

их безоружных обезглавил,
и жён, и маленьких детей.
Кто обвинён был в той расправе,
и кем считается злодей?

Как, христиане, говорите:
"Вот был бы каждый царь таков,
как песнь сложивший Соломите".
При Соломоне и Давиде
неужто не было рабов?

Червь раболепия престарый
грызёт вас, трусы, много лет.
А Ленин, как и Че Гевара -
они мерзавцы, спору нет.

— Не нужно смешивать с собою
мной уважаемого Че.
— Гевара не со мной, не скрою,
но, как и я, пустым "ничем"

не мог довольствоваться, веришь?
Я первым был из бунтарей.
— Меня в Христе не разуверишь,
всегда в его любви горел.

— Любовь-любовь. Звучит красиво.
Но если, друг, начистоту:
от веры запах позитива,
и ваши чувства ко Христу

лишь трусость перед наказаньем.
Трясётесь "хоть бы в рай попасть".
На милость Божью притезанье
вам не даёт спокойно спать.

Любовью даже и не веет,
сплошной испуг, да эгоизм.
— Вновь мысли прежних не новее.
— Что, загнан в угол, словно крыс?!

Господь, что так велик и любящ,
Два Рая что ж не создал ты?
Сперва дал выбор, после губишь.
Иль про любовь слова пусты?

Спаси его - даруй знаменье!
Мы помним деточку Христа,
что был не в силах слезть с креста.
И снова жертва перед змеем
убого рвётся в спор врастать.

Молчишь? Молчишь. Ответь! Вот раб твой
пред коим вор его души.
И ты, ничтожный, тоже ратуй,
мол негодяя накажи!

— Устал от вас. Отстаньте оба.
Деритесь, только меж собой.
Хочу в спокойствии до гроба
пройти, не жалуясь особо,
и не вступая с вами в бой.

Противоборством сыт по горло.
Не мил мне день, тем паче - ночь.
А если так уж вам припёрло -
мечи хватайте, я же - прочь.

В одном уверен стопроцентно
виновны вы, не я.
— Отнюдь.
Твой довод стоит пару центов, -
итожил демон,— не забудь,

что это просто сновиденье -
Туманный образ в голове,
безумство - плод воображенья,
и эта мысль тех новей.

Я призадумался немного,
а пыл унявший сатана:
— Что если нет меня и Бога,
и эволюция верна?

Всё сразу станет объяснимо -
суров естественный отбор.
...Зари луч вкрался из-за штор,
и злой дух слился воедино
со мною. Был окончен спор.

3.

Будильник, утро. Я в кровати.
А муха - в лапах паука,
вся в паутине, словно в вате,
свисала трупом с потолка.

Привычный мир, где волшебства нет,
предстал капелью за окном.
— Что с серой будничностью станет?
Таков реальности закон.

Спросонья, как всегда ни крошки
(обычно завтракал в обед).
Скреблись по диафрагме кошки
от беспросветности в судьбе.

К полудню ехал я в трамвае
и размышлял, печаля взгляд:
— Зачем законом волчьей стаи
живёт столь хрупкая Земля?

Хотя хулить волков - не грех ли,
с подобным обществом сравнив?
Мы в поговорках - пустобрехи,
раз Человечнее они...

Волчонка бросит ли волчица?
Оставит ли своих вожак?
По тучам Бог ли волочился?
Мы хищны. Как нас уважать?   

Мелькали жуткие картины.
Мне было видеть нелегко,
как люд, спеша, проходит мимо
детей с протянутой рукой.

Хотел сойти - помочь, но как-то
промешкал, верно жаль рубля...
Вагон отправился, гремя.
И я смирился с этим фактом,
и стало стыдно за себя.

У самого лежал полтинник
на путь обратный, на проезд.
Я сам себе был столь противен,
что совесть одобрял: "Пусть ест

нутро моё, и в Бездне сгинет -
в глуби почти ослепших глаз.
Раз, Бог, ты создал нас такими,
то для чего ты создал нас?

Затем сошёл и отчуждённо,
со лба рукой стирая пот,
смотрел на алчущих бездомных
и улыбавшихся господ.

Одни сидели возле кассы,
считая мелочь в кулаке.
Другие - в Мерседесе красном
в заторе, что невдалеке.

Люд суетливый спешно бегал,
не замечая у стены
на костылях полчеловека,
а мимо некто шёл и ныл

своей подруге в разговоре:
— Влюбляюсь часто, да не в тех.
Чёрт. У кого какое горе -
кому-то - плач, кому-то - смех.

Бросалась пёстрая реальность:
"Спешите! Скидки - десять дней!" -
в глаза того, в одежде рваной,
и приходили мысли мне:

— Что если б это Бог увидел,
то не любил бы мир совсем,
а пуще бесов ненавидел,
возненавидел нас бы всех.

И покарал бы, только лучше
преобразил бы всё за миг...
...(Я наступал небрежно в лужи,
поскольку с детства так привык.

Изрядно пачкался нередко
и не хотел таким быть впредь.
О чём я? Била душу плеть).
— Я лучше б стал марионеткой!
Мне выбор для чего, ответь?!

На боль детей своих негоже
глядеть веков примерно сто.
Мне страшно думать, что ты, Боже,
всего лишь вымысел пустой.

В дом возвратился в тесный, в старый,
когда шла сумерек пора
и на расстроенной гитаре
"Хэй, Леннон, Марли, Че Гевара"
тремя аккордами сыграл.

И пусто стало, и казалось,
что тщетна жизнь, раз Бога нет...
До ванной бы дойти из зала...
Смерть бритвой к венам прикасалась,
вмиг помутился белый свет.

4.

И что же - все из праха взяты?!
И нет ни духа, ни души?!
...Но вдруг понёсся я куда-то
и смерти голову вскружив.

Тоннель... полёт... конец тоннеля...
и реки душ, и зал, и трон,
и крылья ангелов шумели,
и бесов рык со всех сторон.

...На троне в зале чей-то голос.
Как исхитриться перед ним?
Душа моя стояла голой.
На ней дела её видны.

— Вот и финал. Вот и расплата.
Дал провести себя, глупец! -
не поднимал на Бога взгляда...
— Несчастный, плакать здесь не надо.
Ведите в Рай, - сказал Творец.

И взяли ангелы за плечи:
— Поди ослышался?
— Отнюдь.
— Но я же дьяволом помечен...
И не сумел пройти свой путь...

За что предателю такое?
Не клетку дали - пару крыл? -
дрожал и был обеспокоен,
но Бог уста мои прикрыл:

— Не забывай Любовь не может
и на мгновенье перестать...
...заплакал, пал Ему в подножье,
в подножие Любви Христа.

Написано с 17 июня 2009 04:00
по 12 июля 2009 08:20

Редакция и незначительные правки - дополнения
10 января 2018 15:35.

P.S.

1 коринфянам 13:4-8.

Любовь долготерпит, милосердствует, любовь не завидует, любовь не превозносится, не гордится,
не бесчинствует, не ищет своего, не раздражается, не мыслит зла,
не радуется неправде, а сорадуется истине;
все покрывает, всему верит, всего надеется, все переносит.
Любовь никогда не перестает, хотя и пророчества прекратятся, и языки умолкнут, и знание упразднится.

77. Путешествие на лунном корабле

С кленовых листьев сжёг закат
Лучом кровавым зелень. Осень.
Шепнёшь из окон свысока:
"Как скучно здесь". Темнеет в восемь.

Читая Свифта и Рабле,
Юнец - мечтатель полусонный,
Плыви на лунном корабле
Из Монреаля до Гудзона.

Намного более какао
приятней запах старых книг:
В дремоте Землю обогни,
Встреть утро в ветреном Макао.

Швартуясь к ветру между звёзд,
Будь храбрым, как моряк и воин,
Но "бей в набат" сигналом SOS,
Когда тебя будить изволят.

У тех фантазия нема,
В чьём море книг спит мель под килем.
Страниц охапки обнимай,
Как юных девушек другие...

Тебя бы выдумал Дефо,
Стань ты ещё чуток смелее!
Покинешь звёздное депо,
Когда закат войдёт в аллею?

3 августа 16:00  2017

78. Поезд на Ганновер

В четыре поезд на Ганновер.
Зашёл проститься... и на чай.
Пока не поздно, Ханна Нойер,
Признайтесь - будете скучать?

Милашка вы. Вы не из фурий:
Хотите домик в Альпах, где
Нас не найдёт безумный фюрер.
Я тоже этого хотел.

Но честно ли сбежать в Женеву?
Бомбёжек смертоносен гром.
Сулят мне место инженера,
Тогда от фронта будет бронь.

Я крови сам не лил ни капли,
А сны мои, как у вояк.
Второй раз Рейх встаёт на грабли.
Мой взгляд на это всё - двояк.

Что Вермахт вытворил ужасно.
Придёт карать нас русский гой.
Но разве Бог подарит шанс нам
Родиться вновь - в стране другой?

Год поворотен сорок третий,
Согнулись в Курскую дугу.
На нервах мне б не сигарету
Кусать, а девичью губу.

Спасли бы душу поцелуи,
Мечта о дюжине внучат.
Да только я в эпоху злую
Судьбой-проказницей зачат.

Мне не решаетесь перечить.
Язык - наш враг. Прикроем рот.
Но между нами наши речи.
Я nazi? Нет. Я - патриот.

Юны вы, вас не сдам Гестапо
За малодушие. Война
Страшнее чем из детства тапок
Лупил которым отчим нас.

Кузина Эльза, мальчик Йохан
Рыдали прежде, а теперь
Мы скалим зубы, если плохо,
Но Вы же спрячетесь за дверь?

В краю часовщиков и банков,
Не под присягой, Вы - ничья.
Меня пускай придавит балкой,
Сольюсь я с бомбой англичан.

Как вырос, так в беде не ною.
Потомков наших кость белей!
В четыре поезд на Ганновер.
Не поздно взять второй билет.

22 сентября 19:30 2017

79. Пациент

— Я хотел бы, как Ваш доктор,
Вас неволей не терзать,
Не калечить разум током,
Не мозолить впредь глаза.

Чтобы шли Вы на поправку
Не противьтесь. Дайте мне
Написать "здоров" на справке.
Что такое: "Нет, да нет"?!

Боже, как устал возиться!
Пятый месяц Жёлтый дом,
В центре Северной столицы,
Вам надёжнейший притон.

Для ремиссии пропили
Сколько туб? Ступайте прочь!
Юрий Палыч, терапия
Не могла Вам не помочь.

С Вашей манией и сам я
Сверхурочно остаюсь.
Психбольница мне, как замок,
В нём я ем горстями грусть.

Дома лучше: мягче койка,
Пол теплее, слаще чай.
Право с Вами биться сколько?
Что Вы "вяжете" врача?!

Санитары, санитары!!!
Агрессивен пациент.
Он меня хотел ударить.
Что стоите?! Цел я, цел.

В ступор холод сводит с толку
Всех в палатах близ Невы?
— Только это он здесь доктор,
Фёдор Саныч, а не Вы.

15 сентября 02:15 2017

80. Глас неизгнанных

Как поживает в банке счёт?
Не надоел трудяге офис?
Я заварю тебе ещё
Для аритмии чёрный кофе.

По будням в кресле до семи...
Забудь. Ошибся я, наверно,
Когда твердил: "Не до семьи,
Сперва построить бы карьеру!"

Но раз пошли к чертям дела,
Пни дверь. Цвет кожи в мае бежев?
Заправь по полной Кадиллак,
И поезжай на побережье.

С тобою я, ты не один.
Прощай на время, сердце Юты.
Текилы, если захотим,
Красотки знойные нальют нам.

Прокурен, но дешёв мотель...
За сотню в номере не храпы,
Где не успешная модель
Спасёт нас от мармонских нравов.

Спустить за вечер хочешь всё?
В азарт поверь, чаруясь Вегой.
Болванам, слышал я, везёт.
Нам по пути мошенник Вегас.

Жить скучно если, то и смерть,
Как приключение, желанна.
Внутри тебя проснётся зверь
Однажды, поздно или рано.

Я знаю, что, особый шик
Менять запрелых будней почерк.
Беседы с радио скучны.
Плетётся кто-то у обочин...

Про автостоп не намекать?
На интуицию надейся.
Ты, Адам, с вестернами как
На коротке, я помню, с детства?

Держаться не легко орлом,
Когда мачете возле горла.
Не забывай, что за рулём.
Не поперхнись бурито с колой.

За кошелёк бы и убил!
А ты? Пожадничаешь выстрел.
В ответ латиносам груби,
Когда тебя решат обчистить!

Губу кусаешь. Нервы? Брось.
Сорвись на поиск впечатлений,
Иначе сдохнешь с ними врозь,
В трудах, а может и от лени.

Тебе уже под пятьдесят,
Но в люди, как не рвись, не вышел.
Я - глас неизгнанных бесят,
Что ты в себе порою слышишь.

19 июля 03:00 2017

81. Хоспис

В стенах заброшенной больницы,
Болтает с тенью тень в окне:
— Моя дочурка - ученица.
Кто позаботится о ней?

Ещё научится плохому...
Долги в наследство дам, сестра?
Страховка в штате Оклахома
Не покрывает здешних трат.

На договоре с чеком подпись.
А толку, боги ли врачи?
Не утешайте. Это хоспис.
Рак невозможно излечить.

Вы не подумайте, заботу
Ценю я вашу, как никто.
Так долго не было субботы...
Дожить бы, Мэг увидеть чтоб.

За дом платить как в одиночку?
А что такое интернат
Известно. Сволочь был мой отчим.
Прошла подобное сама.

Жаль, что ни брата, ни сестры нет.
Джек не спешит в семью с войны...
В аду упасть велят в костры мне
За глубину моей вины?

Мурашки, как помыслю. Ужас.
Кулак Зла крепок, хоть и тощ.
Молитесь за меня, прошу вас.
Я пуританка, как и дочь.

Вот-вот согреюсь. Шаг до гроба.
О, нет! Помилуй, Иисус.
Сегодня холодно. Не топят?
Вы поглядите, пар из уст... —

А тень, взирая одичало,
Всё не бралась никак сказать,
О том, что дочь её скончалась
Десятки зим тому назад.

16 июля 09:50 2017

82. Дурные вести

Присядь, Мари. Дурные вести.
И свёл нас, и сгубил Амур.
За то, что в гроб уходим вместе
Я вырвал крылья бы ему.

Не сломлен, правда щёки сдулись.
Мечты не сбудутся, прости.
Мне говорят что это  Luis.
Тебя просили известить.

Я виноват. Сознаюсь, гадко.
Не плачу. Это верно дождь.
В Марселе спутался с мулаткой...
Кто воспитает нашу дочь?

Век девятнадцатый, а будто
Античность. Станешь отрицать?
Врач говорит: и мазью ртутной
Не излечиться до конца.

15 июля 09:55 2017

83. Ветер танцует пого

Себя я спрашиваю: "Кто ты?
Ещё никто?! Пора бы плакать.
Пыли из Северной Дакоты
Не в Голливуд, а хоть в Чикаго.

Тебе за тридцать, ты не мальчик.
Хандра и близкие отпустят?
Где жизни пульс, там всё иначе,
Не то, что в нашем захолустье.

Не сразу выбросишь обноски,
Придётся вкалывать, но, правда,
Есть шанс, что выйдешь на подмостки
И скажешь:
— Здравствуйте, я автор! —

И оглушат аплодисменты
Твою растроганную душу.
А не уедешь: кроме смен ты
И подработки "на покушать"

Ничто до смерти не увидишь,
Да и посмертно славу - вряд ли.
Бросай всё и в дорогу выйди,
Прижав очками к лаку патлы.

Три тома "в стол"... Прочитан? Признан?
Творишь... Ночами вон из кожи...
Не прозябай. "Дыра" твой Бисмарк,
Ты ничего тут не добьёшься.

Под кантри ветер пляшет пого,
А ты? Ты вял, собрат "растений".
Существование убого,
Бьёт жизнь ключом, но прямо в темя.

С досадой муза смотрит сверху,
Торопит:
— Эй, уже за тридцать! —
Я сам себя зову уехать,
И не могу никак решиться.


25 июля 03:25 2017

84. Пустая комната

Я строфы взял в начале дня,
И к небесам отверз уста я,
Но жадно слушала меня,
Одна лишь комната пустая.

Звенели эхом пара ваз,
А с потолка крошило пылью.
— Я никогда не видел Вас,
Читатель мой, средь этой были.

И рифмоплётством загрызать
Пытаясь, молвил, как в опале:
— Я вам так много написал,
А Вы, так мало прочитали...

Умерь, поэт, к их душам зов,
Не рви гортань, оскалив дёсна!
Найдётся слушатель гудков,
Читатель ценников найдётся.

И прочих суетных стихий,
Войдут поклонники во стаи,
Но злободневные стихи
Твои никто не прочитает.

И после гибели в шкафу,
Искать не станут писанину.
С собою сам же наяву,
До хрипоты я спорил сильно.

Хотелось выкрикнуть: "Брехня!"
Страницы синие листая,
Но жадно слушала меня,
Одна лишь комната пустая.


11 Февраля 07:10 2015

-------------------------------
*1 катрен написан в 2005.

Восьмая дюжина

85. Крестовый поход

По лугу брел босой монах
В просторном колпаке,
С потертой книгою в руках
И четками в руке.

Сопровождал молитвой путь,
В посту — ни крошки в рот!
Нет, он не сетовал ничуть,
Ведь знал, куда идет.

Шептал: «В поту грехи омой!
Дай, Отче, сил, веди!».
Уэльс остался за спиной -
Голгофа впереди.

Висел на шее кельтский крест,
За поясом — клинок.
«Нет христиан – то видит Бог! –
На много миль окрест

Одни неверные вокруг,
Что хищны, как зверьё.
Ты, Отче, дал мне пару рук,
Чтоб ими брать копьё.

Пускай трепещет Саладдин,
В себе всех бесов зля.
Клянусь, твой гроб освободим
Во славу короля!».

Немало дней прошло, и вот
На месте — тут же в бой,
И сам не верил, что дойдет,
Но, видимо, судьбой

Предрешено ему не пасть
В пути, а пасть в бою.
И смерть-старуха злая пасть
Оскалила свою.

Дым заклубился, словно пар,
Мечами гнев хлестал:
Одни кричат «Аллах Ак бар!»,
Другие - «За Христа!».

Кто был добряк, а кто — злодей?
Все схожие на вид.
И мёртвых видел он детей,
И жен, что все в крови.

- Ужели гроб сих стоит жертв?!
Нет, Папа лгать не мог!
Война добра со злом — двух вер;
Смелее, мой клинок! –

И тамплиер, и сарацин
За смертью по следам.
Одни бежали — подлецы,
Другие пали там.

И был монах стрелой сражён.
- Наверно, в рай теперь!
Но ангел, взяв детей у жен,
Закрыл на небо дверь.

Их души, легкие, как пух,
В ладони ветер брал.
Монах ревел: «О, Святый Дух,
Ведь я хотел добра!».

И сарацин не мог взлететь:
Их души, как свинец.
А сатана, взяв в когти плеть,
Сказал: «Ну, всё, конец!».

Валялись плечи без голов
И головы без плеч,
И текст возник средь облаков:
«Кто на кого поднимет меч,
Погибнуть будь готов!».

И книга на странице той
Открылась ветром, но
Уже не мог монах босой
Прочесть, поняв проступок свой -
Душе в аду темно.

2012.

86. Родительское

Стоял мальчонка лет шести
С рукой, протянутой к прохожим,
Там, где о смерти мысли гложут,
Внушая: "скупость не в чести".

— А ты помянешь?
— Помяну.
— Раб Божий не на этом свете... —
И пряник падал вниз, в пакетик,
К давно остывшему блину.

Другие дети пьют компот,
И тратят на врагов пистоны,
А он с сестрой среди бездомных...
Таким хоть кто-то подаёт.

Во взглядах детских: "помоги",
Ведь не у всех сердца сопрели
В толпе на кладбище в апреле.
Снег таял на лице могил.

С давно некрашеных оград
Слетала краска, где в обед он
Порой присаживался, беды
Препровождая в рай иль в ад.

Звенела мелочь... На уме
Не мысли про чужие души,
С утра ему хотелось кушать.
Молиться мальчик не умел.

1 декабря 2016 06:20

87. 60

Ты не придёшь ко мне, упав с пути на стул,
Не обожжёшься водкой или чаем,
В твои мозоли я ладонью не врасту,
Не расскажу как по тебе скучаю.

Не каждой ночью снишься, каюсь донельзя.
Проснуться, вспомнить всё - какая мука?
Тебе бы в мае этом было шестьдесят.
Прости, ты так и не увидел внуков.

20 июня 09:00 2017

88. Скользкая лестница

Скользка во славу поэтическую лестница,
Ты и никто, и смертным не чета,
Есенин в возрасте твоём решил повеситься,
Тебя ещё не начали читать.

С дуэли юный не вернулся Миша Лермонтов,
И до сих пор никем не позабыт,
А ты над строчками кропишь с бутылкой вермута -
Великий узник непростой судьбы.

Пером владеть бы их умишками и душами,
О страсти словом помыкать толпой.
Но для того родиться было нужно Пушкиным,
Иль Пастернаком, только не тобой.

Вторым Шекспиром и Рембо, и сэром Толкиным
Ни стать ни в прозе, ни в стихах. Пари?
Забрось и сдайся, с писанины верно толка нет,
Конечно, если сможешь не творить.

30 декабря 20:50 2015

89. Совестливость

Окошко в кухоньке пустой,
В пиалу налита окрошка.
И кошка рьяно, как никто,
Мяучит ей налить немножко.

— Да разве ешь такое ты? —
Хозяин молвил, Мурку дразнит.
И властно лезет в душу стыд,
И кошка на колено влазит.

В пиале парень колбасу
Спеша, наловит ей устало,
Помалу совести злой зуд
Уймётся: "Кушай." Замурчала.

Не тошно, в сердце - доброта.
Не то, что пред людьми, пред кошкой
Хорошим людям, иногда,
Бывает совестно немножко.

24 декабря 00:20 2015

Хорошему человеку бывает стыдно даже перед собакой. А.П. Чехов.

90. Морозное утро

Сугробов бель, до хруста - поступь,
Покрыта изморозью прядь,
Так иногда легко и просто:
Посмотришь в небо - благодать.

Устало выпрямятся плечи,
Улыбка, смех, "грудь колесом" -
Безмерно счастлив и беспечен,
И бесконечно невесом.

И что-то вроде прелой грусти
С корнями вырвешь из нутра,
Хандра немедленно отпустит.
Дыши прохладою утра.

Души, как дымом, паром - вдосталь
Тоску и вялость, выправь стать.
Так иногда легко и просто:
На небо глянешь - благодать.

22 декабря 12:10 2015

91. Душивестник

Ни своею душой, ни чужими так и не владев,
Я гляжу на старение кем-то испорченных дев,
Что я так безответно любил до потери себя в безнадежном.
Дохромала судьба до артритов и первых седин,
А я так же бездетен, безделен, всё так же один.
И сутулее стал, и угрюмей, порой не влезаю в одежду.

Мне бы крепче здоровье, как прочим - работу, семью.
И что толку кичиться, что верю, рукаст и не пью,
Если нет ни моральной, ни прочей за эти "геройства" оплаты.
Память, прежде отменная, детства стирает штрихи:
Тщетно я называл гениальными эти стихи,
Что однажды забудутся всеми, но кто их доселе познал-то?

А ты пишешь мне с нежностью искренней: "мой дорогой",
Я сдержался ответить, что вовсе не знаешь его:
Он дешевле, он хуже. Тебя не достоин, поскольку ты - ангел.
Он боится испортить твою неповинную жизнь,
И внушал поначалу: "в неё, о наглец, не влюбись.
Ты никчёмный. Погубишь прекрасную душу", но вышел за рамки.

И теперь, что ни день, что ни ночь, что ни прожитый час
Он, усевшись во мне, представляет с тобой вместе нас,
И я больше дыхания жизни ценю эти сладкие мЕчты.
Ты прости, я пишу о себе нынче в третьем лице.
Если даже угасну вдали - дух останется цел,
И к тебе полетит на крылах успокоить: "сумела сберечь ты".

Он впервые увидит, как искренне плачут навзрыд:
"Мой любимый не предал, не бросил - он просто зарыт"...
И захочет вернуться назад и бороться за жизнь душивестник.
Не владев никогда ни своей, ни чужою душой,
Я к тебе и за тысячи вёрст, хоть во снах бы пришёл,
Если это мне было по силам. Но, может, мы справимся вместе?

10 декабря 14:35 2015

92. Орегон

На юге штата Орегон
Тысячелетние секвойи
Поднебье трогают рукою
Веков индейских испокон.

Дорогу можно сквозь стволы,
Их не срубая, вдаль проторить,
На зеленеющем просторе
Гнездятся гордые орлы.

То дюжий гризли, то койот
Ночами на луну из леса,
Как одержимый стаей бесов,
То плачет горько, то поёт.

По тропам ходит горный лев
За заплутавшею добычей,
Кто слаб - тот жертва: сей обычай -
Закон природы, а не блеф.

Обрывы, снег на шапках гор,
Путь в Калифорнию извилист,
Но из под солнца Юга вылезь
На дикий северный простор.

И в самый пол вдавив педаль,
Свой кадиллак рули к Аляске,
Где духов чтят шаманьей пляской.
В окно за трассой наблюдай.

Там где-то Портланд вдалеке.
Полсотни миль до побережья,
Где океана гребни режут
Прибой, стирающий пакет.

В мотеле въелась пыль в диван,
Ты не бродяга и не нищий,
Но романтичней у кострища
Зефир на прутья надевать.

В вигвам на трубку бы к вождю,
Курить за мир чтоб до рассвета,
А после странствовать по свету,
Дав простудить себя дождю.

Ты с Богом и с дробовиком -
Сидеть не страшно у обочин
В объятьях жутких звёздной ночи,
На юге штата Орегон.

8 ноября 2016 07:50

93. Зимнее

Ветер с метелью в обнимку гоняет котов до подвалов с поросших сугробами улиц,
Им не до песен о страсти, не март ведь, согреют ряды батарей.
Это людишкам, когда одиноко в постелях и холодно, хочется врезаться в пулю,
Или глушить из горла акционный дешёвый, как жизнь их, портвейн.

Видимо, я человеком родился, поскольку на шерсть аллергия, а Бог милосерден,
Но из-за зрения слабого мне револьвер не купить, спиться ли?!
Тяжко представить, что каждую осень и зиму до самой сто раз ненавидимой смерти
Буду бояться остаться один я, покуда не сгину с земли.

Зябко. Из пледа овечьего, тот что в цветастую клетку, намять бы уютнейший короб,
Старые фильмы смотреть, попивая какао горячий, весь день:
Утро субботнее сонно врастает ногами в заснеженный, солнцем оставленный, город,
Что ни напяль на себя, бедолагу, а мёрзну я нынче везде.

Спать, как сова, никуда не идти, и на девичью грудь положить, как на плаху, главу бы,
Чаще и чаще об этом порывы под ребрами хитро гостят.
Знать бы, какая из гореволшебниц в мороз потеряла в сугробе мою куклу Вуду,
Может быть, в явь на заре воплотил бы её ворожбу о страстях.

5 ноября 11:10 2016

94. Смельчак и тролли

Пару троллей вусмерть пьяных
Встретил юноша в лесу.
Смотрит, спелые каштаны
На плечах в мешках несут.

— Вот ворье! — завозмущался, —
Рощу прадед посадил,
Чтобы я в ней угощался!
Леший, прав я? Рассуди!

Только дух лесной безмолвен:
С бодуна в дупле притих.
И как будто гром без молний,
Голоса звучали их.

— Не наглей, кузен мой Билли!
— Да меня не лучше ты!
Тролли куш не поделили
И давай ломать хребты.

Пыль со лбов, как искры наземь —
Каждый грузен, словно шкаф,
А смельчак меж троллей лазил
И тащил все из мешка.

— Брат, смотри!
— Ну, это слишком! —
Злились, юношу схватив.
— Воры! — им кричал парнишка.
— Кто еще из нас воришка?
Коль не глупый, рассуди!

— Больно ведь, зачем вам нужен?
Тролль же, плоть содрав с лица:
«Будет славный нынче ужин!»
рявкнул и в мешок юнца,

Где поспевшие каштаны
Ожидали свой черед
Напрочь сгинуть в глотках пьяных.
Разевай же, тролль, свой рот!

Вором воры закусили
Или зло куском добра?
Всем под небом правит сила,
Кто сильнее, тот и прав!

15 10 2012 17:20

95. Вдовьи гроши

Отыскала мешочек с грОшами,
Возле рыночных врат, вдова.
И ворчит совесть ей:
— Хорошая,
Обо всём возопи, давай!

Верно, кто обронил — волнуется.
И не купит на ужин хлеб.
Я всё вижу, и Бог не слеп, —
Не пускала с торговой улицы.

И поникшая баба с проседью
Прохрипела:
— А это чьё?
Без того люд к наживе носится.
И упёрлись к плечу плечо...

Загремел спор хозяев найденных
Бедолагой пяти монет.
Разобрали лжецы и гадины...
И простыл вороватых след.

Не смекнула глупышка вовремя,
Не сказала:
"Нашла и прячь".
И зимою, как не иначь,
У вдовы дети с гладу померли.
Совесть — глупая. Бог — незряч.

16 сентября 03:20 2015

96. Письмо Марте

Не печальтесь, Марта Вайс!
Отбыл по военной службе
На Одну Шестую суши.
Я увижу в марте вас.

Не рискуя шкурой вниз
Сброшусь соколом над Волгой,
Где нет края у равнин.
Расстаёмся ненадолго!

Дед мой унтер-офицер
На востоке рыл окопы...
Мы исправились - похлопай,
Энгельс, детям ГДР.

Братству был бы Ленин рад.
Крепнут сил союзных звенья.
Пусть из пепла Сталинград
Восстаёт, как птица Феникс.

На плакатах: "Миру - мир!"
Там и тут по Первомаям.
Всех, кого я обнимаю,
Если есть Бог, пусть хранит.

Хоть бы вовсе никому
Не видать грибов из пыли,
Что и танки изогнут...
Марта, милая, в три вылет.

Шепчет мать:
"Вернись, сын мой!".
Я зубрю на русском Блока.
(Нас - десантников Соцблока
Ждут учения зимой).

12 октября 00:00 2017

Девятая дюжина

97. Холода

Сегодня холодно опять,
Зимы не за горами перхоть.
Я бы хотел набрать опят,
Да только с кем за ними ехать?

В моём заплечном рюкзаке
Есть место для чужой поклажи,
Но всё же ехать в лес-то с кем?
Отца не стало, стал я старше.

Друзья одни "под каблуком",
Другие вечно на работе.
Как в одиночку далеко
Идти мне? Черти в грусть заводят.

Семью не создал, хоть и сед.
Жить всё скучнее год от года.
Сегодня холодно совсем,
И это я не про погоду.

19 сентября 03:25  2017 

98. Цепи прошлого

— Книга проклятий засалена,
Бабку сгубил кто - убью их
Жалких потомков.
— Но, Салли, мы
Может уедем из Салема,
Прыгнув в подержанный Бьюик?

Брось эту чёрную магию!
Вместе на исповедь сходим?
Служит в ближайшем приходе
Родственник дальний...
— Брось. Мэгги, я
Всё объяснял тебе, вроде.

Кровь её просит отмщения.
Правда в церквушку не прочь бы
Нам заявиться, но ночью.
— Нет уж! Порву отношения.
Иль ограничимся порчей.

Вижу помешан, смиряюсь, но
Нас упекут за решётку.
Да и вообще, не пошёл б ты?!
— Раз всё во мне так не нравится
Что ж ты со мною, Кошёлка?!

— Мама права: "Сволочь, Салливан!".
Номер забудь мой, но помни
Кто бы и как там не помер,
Дело тут вовсе не в Салеме,
Ум твой в безумии тонет.

— То есть врала ты всё время мне,
Что в то же самое веришь?!
— Страсть, Салли, тяжкое бремя.
— Бред!
— Кстати, поздравь, я беременна,
Только вот жаль, что от Зверя.

И притворяться не надо, что
Ты не плохой, а хороший.
Видела всё. Хватит. Брошу.
Сын твой автобусом завтрашним
С вашим расстанется прошлым.

1 сентября 07:35 2017

99. Говорящие колокола

Монах на старой колокольне,
Прогнав сорок с дощатых крыш,
Колоколами проглаголь мне:
О чём ты с Богом говоришь?

Я не плохой и не хороший.
Снедает жизни маета.
Но ломоть хлеба в чаше брошу,
Взваливши тяжести креста.

И может, на воскресной службе
В рядах последних появлюсь,
С мечтой о том, что сделать лучше
Мой нрав, захочет Иисус.

Ты только молви неустанно,
Бей, что есть сил в колокола.
И я, услышав то, устану
Жить созидая царство зла.

И что-то светлое наполнит
Нутро моё, как в полночь тишь.
Монах на старой колокольне,
О чём ты с Богом говоришь?

6 Ноября 19:00 2014

100. Сара и Пол

Небоскрёбы, бары, блуд.
Что ни девушка - то дрянь.
Поселился ты тут зря.
Или сам не меньший плут?

За карьерой не гонись,
Доллар - босс, но Бог ли он?
Сколько раз ты был влюблён?
Ну и где же все они?!

Брось испорченный Нью-Йорк,
И беги за счастьем в глушь,
Там грехи не прут из душ.
Пошлость - точно не твоё.

Жаль, что амишем не стать.
У девиц их юбки - в пол:
— Hi, I'm Sarah!
— Hi, I'm Paul, —
Жить с такой бы для Христа.

— Смотришь в Бездну или вверх?
— Вверх.
...Покуда не погиб,
Поскорее, Пол, покинь
Небоскрёбы, бары, грех.

25 июля 06:25  2017

101. Над медведицей Медведица

С топором и в рубашке клетчатой,
На обрыве держусь за жердь.
Ветер северный плачет кречетом,
Не меня ищет, ищет жертв.

Солнце пало за кромку озера,
В ноздри холод вошёл опять.
В листьях рыжих, местами в розовых,
Осень прячет кусты опят.

Зелень глаз, как и пряди чёрные
Сжали сердце. Плоть страсть жуёт.
— Слышишь эхо? Спустился с гор не я -
Стая волчья. Не брось ружьё.

(Угли расшевелили палкою
Оттирая озяблость с лиц):
— Знаешь, это и есть рыбалка, Юль.
Ревновала зазря. Не злись.

Над медведицей спит Медведица,
Полумесяц ласкает гладь.
Поцелуй на щеке отметился -
В спальник лезь, обнимай и гладь.

Мне туман размешать бы ложкою,
Как в жестянке глоток ухи.
Пред палаткой края таёжные
Неисхожены и глухи.

22 августа 04:00 2017

102. Босые

На платье ситцевом - цветы,
В руках своих несла танкетки...
Я не решался долго, детка,
Переходить с тобой "на ты".

Но молвил случай - обнимай,
Я осмелел, целуя в шею.
Что, если спрятал там, в душе, я
На память голос твой и май?

Всю срисовал тебя на холст
Воспоминаний о прекрасном:
В очах закат и губы в красном,
Сквозь платье - кожу, в полный рост.

Вздымалась грудь  и по спине
Мурашки бегали, как бесы.
Со мною было интересно,
Ты намекала: "Будь во мне".

К устам - уста, по телу - дождь,
Кусала выпуклости зоба.
Моя намокшая особа,
От грома ли рождалась дрожь?

За стоном - стон, касаний сласть.
Цветы сорвать бы вместе с платьем,
Но не хотел так спешно брать я
Плод, что и сам просился в пасть.

И ты от страсти изнутри
Перегорела во влюблённость,
Бросая чахнущую робость.
(Гори, прекрасная, гори!)

Пах отшумевшею грозой
Сосновый бор под вечер в парке.
Шли по траве, нам было жарко.
Босая ты, и я босой.

6 июня 04:45 2016

103. К...

Как с кутёнком играешь при встрече -
Не давай мне надежды зазря!
Ты ведь знаешь: я крайне доверчив,
Но ведёшь эти сладкие речи.
Для меня мы не просто друзья.

За наивность карай очень строго:
Игнорируй моей страсти гул.
"Как дела?" - я отвечу - "sehr gut",
Но губами меня ты не трогай -
Их повторно забыть не смогу,

Ты в объятьях других тай и висни,
За ладони чужие держись.
Наши судьбы, увы, не сошлись -
Для тебя я как случай из жизни,
Для меня этот случай как жизнь.

22 августа 2010 10:10 2010

Редакция 3 марта 2016

104. Земляне

С тех самых пор как человек
Сгубил прародину прогрессом,
Шмыгнув в космическую бездну,
Шёл восемьсот какой-то век,
И, наконец, скитальцы эти
На неизведанной планете
Прошлись по лесу и траве.

- Жить можно тут! — кричал один,
- Почти как дома, поглядите! —
Из космолёта робко выйдя,
Другой попутчик молвил им.
И собирались на поляне
Сказать: "Ликуйте же, земляне,
Мы остаёмся - не летим!".

Их капитан повысил тон:
- Ознакомления вы ради,
Краям сим имя выбирайте.
Мы обретаем новый дом,
И стоит прежнее оставить,
Зло привносить в него не в праве
Из нас, добравшихся, никто.

Поставьте хижины свои,
Счастливой будет наша доля:
Питьё и пища, и раздолье!
Да будем жить мы все в любви!
Не повторим ошибок предков
Во имя счастья человеков —
Прочь от пролития крови.

Во имя жизни и добра —
Из чаши был напиток выпит:
"Как вам название — Египет?",
Спросили Сет, Амон и Ра.
Что на Земле случилось дальше —
Учителям известно вашим,
А мне откланяться пора.

30 ноября 04:40 2015

105. Спящий Морган

"Спасти от лютой холодины
который день уже зову!
Дождался. Больше не один я...
Вы, что, не слышите, ау?!

Да, чёрт! И не пошевелиться.
Врача! Измерьте инсулин?!
Я где? Я где?!!! Я ваши лица
запомнил", — Смит судом сулил.

Нервишки были в том накале,
что тесно стало в голове;
слетела простынь вниз на кафель...
возненавидел белый цвет.

"Проверьте пульс! Молю, не режьте!
О, Боже, смилуйся и я
в неделю раз, клянусь, не реже
мотаться стану по церквям!" —

беззвучно выл из комы Морган,
а скальпель вспарывал живот...
Не всем дано проснуться в морге
и дать понять, что ты — живой.

12 марта 05:30 2019

106. Шкатулка с декабрями

На крышу дома лесника,
что принапудрилась, как пряник,
опали первые снега,
открыв шкатулку с декабрями.

Заря по рамам и стеклу
спешит на поиски девчушки,
пред ними замершей в углу
с дымящей термосовой кружкой.

Ты, охраняема отцом,
старик тебя зовёт Берёзкой
за утончённое лицо,
за пышность локонов белёсых.

Не талым инеем моргай,
идя, то вправо, то налево,
и ветру кажется, что Кай
доселе ищет королеву.

Вернись с прогулки и друзей
под кофе выпечкою пичкай,
пересчитавшись: "Все здесь?! Все".
Не станешь девочкой со спичкой.

День — жизни светлая глава,
что в память врежется на годы:
оледенели рукава,
зардели щёки, влажны боты.

И глушь окраинную смех
с горы катающихся будит,
где в силуэт свалялся снег
похожий на зефирный пудинг.

По склонам парковых аллей,
взрыхлив сугробовые искры,
бежит напуганный олень.
До Рождества ещё неблизко.

30 августа 2019 15:35

107. По тропам отважных бродяг

Когда рабочая рутина
грызёт с восьми и до восьми
настолько на душе противно,
что хочешь в яму слечь костьми.

И спать, и спать — хотя бы вечность,
но звон будильника — набат.
И сквозь несчастье человечье
прёшь, опоздав минут на пять.

Не разомкнётся круг порочный —
работа, дом. Когда пожить?!
И не хватает сверхурочных,
чтоб измельчали платежи.

Взять и уволиться? Но банку
принадлежит от жизни треть;
паши, иначе в перебранке
с коллекторами встретишь смерть.

На ипотеку и судейство
найти ли пачки две купюр?
Хоть раз одрябший мозг задействуй:
"нет, я свободу не куплю".

Внушал начальник что мы целью
не прибыль ставим. Врёт под час.
И как разросшийся мицелий
смердит под рёбрами печаль.

Домой под вечер ноги тащишь,
затем, чтоб до утра в дыре
с чертями, с пивом, глядя в ящик,
диван продавленный стеречь?

Сбеги туда, где прежде не был,
по стопам храбрых из бродяг,
ночуя под открытым небом,
из супермаркетов крадя.

Никто тебе не будет босом,
никто налоги не сдерёт.
Сбегай от них, пока не поздно!
пока сдыхать не твой черёд!

Признайся что мыслишка гложет,
нырнуть с бетонных эстакад:
"для них я ломовая лошадь
и раб стоящий у станка".

Давай наперекор печалям
со скачек, хоть в кювет свернём?
Всего-то нужно за плечами
иметь рюкзак и смелость в нём.

Мы — пчёлы, ждут пустые соты,
но на работу опоздай
и на товарных поездах
ищи закат за горизонтом.

Луна — теперь тебе невеста;
о воле жажда, как маяк:
"в бетонный джунглях мало места
для душ огромных, как моя" —

кричи, бутылку с пивом бросив
в экран уже не голубой
и поутру примерно в восемь
все попрощаются с тобой.

В могилу те и эти тропы.
Тут — нищета, там — нищета.
Что толку ждать билет до гроба,
стремясь внести всё по счетам?

Отравлен быт рутиной серой.
Оставь былое побыстрей
и из ворованной консервы
сготовишь ужин на костре.

2 февраля 2021 12:30

Десятая дюжина

108. Долгая дорога домой

Бурбон, спаси нас от икоты,
от кары острых языков.
Весёлый Роджер высоко!
Как измотались мы за годы.

Вгляделся в нас желанный берег
во снах засмотренных до дыр,
где каждый из пропавших верит,
что есть границы у воды.

На суше — знойные красотки,
над нами — только солнца зной.
О Посейдон, на рифы флот кинь,
разбавь рутину новизной.

Оплатим золотом свободу.
Оно награблено, и пусть!
Скажи мне, слушаешь кого ты,
что нас не отпускаешь, трус?!

Иль полагаешь, что разбоем
твоих гостей опять на дно
начнём пускать? Душевноболен?
Позволь добраться в край родной...

Давай, сочти за грубияна!!!
Необходим треклятый гнев,
ведь по просторам океана
мотаться век приелось мне.

Сотри в ничто волною судно!
Ждём избавления все мы
к иным богам пойти на суд, но
тобой от смерти спасены...

Мечта — наведаться к любимым,
увидеть жён и матерей
опустошает карабины
напрасно. В каждом по дыре.

Идут года и всё угрюмей
бросаюсь дюжиною слов,
ведя напрасно споры в трюме:
— О, как же нам не повезло.

— Устали боги б изгаляться,
чиня над нами шторм и штиль.
— От судеб милости не жди.
...Мы все с летучего голландца.

1 июля 2019 11:40

109. Последняя тетрадь

Когда растащат на цитаты
тетрадь предсмертную мою
я наконец рвану на юг,
туда, где певчие цикады

не умолкают о любви,
и голос нимф межушье ластит:
"В садах Семирамидских, мастер,
букет из нежных душ нарви!

Пускай твердят все, что любовь
не фразы вовсе, а поступки,
столчёшь за рифмой рифму в ступке
и чувства свяжутся в клубок.

Тебя ль харонова ладья
крадёт у мира?! Влейся в строфы!"
и я отвечу, погодя,
что дохромал до катастрофы.

Что только между строк моих
я Дон-Кихот и Казанова,
а жизнь гниёт в плену земного,
и о небесном не молить.

О, если есть за дверью что,
то и шагну — не остановишь.
Стучится в голову оно ли?!
Штоф опустел, налейте — штоф.

Кружит и мутит — окна вглубь
меня распахнуты. Три шага
судьба всё за меня решала.
Прощай груз надсердечных груд.

Что пользы от лихих тирад,
когда меж рёбер счастья ноль?!" и
вцветают запахи магнолий
в мою предсмертную тетрадь.

6 апреля 2019 15:00

110. Я верю в страсть, но не в любовь

На смену мне придёт любой,
вы все не "жёны декабристов".
Я верю в страсть, но не в любовь,
и в эгоизм — большой и чистый.

"Мы пара" — что, ты. Оробей
шептать об этом пошлость в ухо,
будильник вздумает пропеть
и из иллюзий замок рухнет.

Всё честно — верен до зари,
а после свидимся едва ли.
Высоких слов не говори,
меня нередко предавали.

Сегодня вместе хорошо
и дай нам дьявол страсть пожарче,
но не любовь, уже не мальчик —
любовь стирает в порошок.

20 марта 2019 18:30

111. Пробуждение

Под вечер на паром спеша
из сада в слякотную пору,
мужик чрез кладбище шёл в город.
Темнело, ёжилась душа.

Ограды ржавые в корягах...
Едва протискивался меж
могил, дождь, как слеза, с одежд
катился... Верно Бог заплакал?

Взялась откуда эта скорбь?
Пронизан ею мрак и ужас...
И вот, чуть не в могилу рушась,
гость оступился и... во гроб?

Нет, слава небу, только наземь.
Кто разберёт — кругом ни зги!
Червь паранойи грыз мозги,
набросив тьму на мир, как рясу.

То тут, то там, казалось, тени!
И кто-то лезет из миров
иных... в наш. Тут ещё и рёв.
Ооо, голос это иль виденье?

— Упал на кладбище? Но - цыц!
Не ной, дурак. Всего лишь вывих,
не то разбудят мертвецы
на днях, поскольку прежде — ты их...

24 февраля 2019 00:25

112. Чудовище

Аня плачет, смотрит в темень.
Мамы нет, а скоро полночь.
По стеклу окна растений
ветки хлещутся, как волны.

Петли ржавые дверные
от беды её не спрячут.
Жаль, что не навеет сны ей
их скуление кутячье.

Некто ходит в коридоре:
что ни скрип - на сердце ужас.
Сказок страшных и историй
сколько? А реальность хуже.

Слух соседский тщетен: "Деспот
отчим Нюты". Верить? Или
не бояться? Пьянь он. В детской
пахнет колой и ванилью.

Труд ночной нелёгок вдовий,
дочь кто скроет от злодеев?
Самый главный из чудовищ
на кровати, не под нею.

Это всё не понарошку?
Зло к ней тянется руками...
Ты о чём боишься, крошка,
рассказать на утро маме?

3 ноября 20:30 2017

113. Делирий

- Нас променял на баб и спирт?!
Тебя же не узнать — оброс,
интеллигентишка-отброс.
Супруга дома ждёт, не спит,
а он до "белочки" допился.
Такого не ждала сюрприза.

- Да будь хоть сотню раз права,
прикрой-ка рот, мегера. Цыц!
Грызню услышат мертвецы
и нам тогда несдобровать...
(жену, хоть шепотом, но матом
ругал патологоанатом).

Она парировала вскользь:
- Какие, к чёрту, трупы, Вась?!
Я говорила же — не квась!
Хватил делирий... и невроз.
Но-но! Не распускай-ка руки;
(и в слёзы)
- Ты неделю в дурке!

21 февраля 2019 01:25

114. Человек в лесу

"Нервы расшатаны" - врач говорил. Я курю пар ночной. Благо тишь
Лучше глотка валерьяны. В наушники вкрался Бетховен.
Смотришь в такие моменты на небо, и кажется, что полетишь,
Если отпустишь из рук три пакета. Насупились брови.

В отпуск не завтра. На море? Куда уж мне. Хоть бы на пыльный диван.
Так и с катушек слететь в полчаса можно (хмурю гримасу).
Надо поболее кофт и трико на себя в январе надевать,
Только дошёл и продрог. Не развеяться. Знать, будет насморк.

Горестно. Мне бы хотелось иначе жить: в книгах, в театрах, в кафе,
А не с утра до заката собой наполнять энный офис,
Только затем, чтоб суметь заплатить по счетам и в кредитной графе
По окончанию месяца вышел не дебит, а профит.

Завтра к восьми на работу. Просплю! Не уволит начальник. Я зол
Был на него до сегодня в сердцах за задержку аванса.
Мне до высот управленческих не дорасти из привычных низов,
Но и ему не долезть до моих. А ещё зазнавался.

Сложное время у многих сегодня: "дветысячикризисных" зим
Выпало к ряду на плечи бюджетника, хлипкие слишком.
Чертов начальник мне на Рождество "нож с ухмылкою в спину вонзил" -
Кто-то икры не сумел взять, а кто-то подарок сынишке.

Белые хлопья в метеле по ветру, как осенью птицу, на юг
Сносит на метров пятьсот ближе к трассе и к жаркому лету,
Зябко и в шапке. Лопата погнулась. Я вражье лицо узнаю,
Что от нахала отдельно скучает в одном из пакетов.

16 ноября 23:55  2016

115. Пред воплощеньем Будды

Лишь только бы не думать о тебе
Чертовка-жизнь, что псом Аида лает,
Я бы уехал на восток в Тибет,
На северные склоны Гималаев.

В монастыре, одевшийся в тряпьё,
Сидел бы на каменьях до заката,
Смотря как время незаметно пьёт,
Как бы из чаш, и бедных и богатых.

Моё лицо бы щурили ветра,
В нирвану путь любые рвал бы путы.
Свободный от тревог, страстей и драм
Дышал бы я пред воплощеньем Будды.

Там ни хандра не властна, ни восторг,
Ни женское, и ни природы лоно...
Я бы пожить уехал на Восток
На Гималаев северные склоны.

27 ноября 23:20 2016

116.  Путешествие на небо

Игра ли жизнь и жизнь игра ли?
Кто "шах и мат" в неё вписал?
И, говорят, что Небеса
всегда кого-то забирали.
"Адам и Ева — я причём?" —
однажды каждый смертный взвоет.
По божьей ли вседоброй воле,
но время станет палачом.
Спросить "за что?!", туда слетав?
Обиду высказать системе.
Куда страшнее, если там
нет ничего, а только темень.
Не прекращаться б, оголив
свои израненные кости,
но как не бейся — все мы гости
и в землю выбежим с Земли.
Прижмёт и кажется — конец.
И сочиняются молитвы,
но ты выигрываешь битву
и вроде снова на коне.
Надолго ль? Каждого доска
накроет и тоской родни, но
мы обгораем, словно глина,
и смерть торопимся искать.
Над нами треснул небосвод,
суля напасти и другие.
Рисую дантовы круги я
и так хочу не выбрать свой.
Того гляди в последний путь
скрывать волнения под насыпь...
Давай оставим что-нибудь
в напоминание о нас им?
Слезами горькими потеть
худой обычай. Счастья мне бы
и верить: "свесим ноги с неба,
когда устанем от потерь".

21 августа 2021 01:40

117. Световой год

К ней световой летело год
Письмо в два слова, в пол абзаца:
"Скорей садись на космолёт
И поспешай ко мне лобзаться.

Реалистичность галограмм
Тебя живую не заменят.
Как над Землёй Альдебаран*
В ночном во мне твой облик светит.

Порой сажусь я и лечу
Навстречу космосу, в огромность,
Но груз тоски моей ничуть
Не маскирует невесомость.

К иллюминатору плашмя
Я припадаю полусонно,
Ты — мысли все внутри меня,
Но горе в том, что мир огромней.

Эксперименты не идут,
Идеи рушатся в зачатке,
Как от неведомых простуд
Изнемогаю мерно тут.
Видать, во мне — тебя нехватка.

Изобретатели в чести:
Умы — алмазы, злато — руки,
Но не смогли изобрести
Какого средства от разлуки.

Мне неприятен кислород,
Дающий жизнь, когда не вместе...
Скорей садись на космолёт",—   
К ней световой летело год
От мужа на чужой планете.

4 Июня 18:50 2015


=========

*Альдебаран — одна из ярчайших звезд на ночном небе, находится в 65.1 св лет от Земли.

118. Не ты

Не убивай в себе хорошего,
Цинизмом множества плохих.
Про справедливость невозможную
Пиши картины и стихи.

Не предавай в себе наивного,
Что верит в долгую любовь,
Но заливает раны винами,
Отдав симпатию любой.

Не погуби в себе ты честности,
Что невозможно подкупить,
Ведь лёг закон в карманы тесные.
Ты правду, друг, не погуби.

Не очерствей на сострадание,
Когда все брезгуют БОМЖа,
Ведь в сотворённом мироздании
Всего прекраснее душа.

Что пользы если станет пошлою,
Она средь прочей темноты.
Не убивай в себе хорошего,
Ведь ты плохой, уже не ты.

14 Декабря 2014 09:50

119. Верю!

Налив горячий чай из термоса, где гжель
Украсила его дюралевые стенки,
Прочти в моих глазах:
"Светло так на душе,
Когда ты не чужой, когда ты с близким с кем-то".

Сидим напротив мы Им сотворённых звёзд,
И звуки рощи дикой, слушая, болтаем:
— Боишься, что тебя так далеко завёз?
— Чего? — ответишь — мы дружны, как волчья стая.

Дыши на облако и смейся до зари.
Всё завтра будем ведь, как сонные тетери.
— Ты веришь в счастье, друг? — мне будешь говорить,
И наконец-то я тебе отвечу:
— Верю!

9 июня 02:20 2017

120. У осени голубые глаза

Я помню как ветра глас ветру сказал
На ухо со-свистом в полголоса:
"У осени, брат, голубые глаза
И огненно рыжие волосы."

Родная, и тут мне представилась ты,
В полыни косою нескошенной,
Где были окрасы твои и черты
Исполнены свежестью осени.

И ветер бездомный присел на крыльцо,
Ютясь, рассказать о любимой мне:
"У осени в ярких веснушках лицо.
На лютую зиму не выменяй."

Западали, с неба ниц, прямо на дол
С листвой хлопья снега колючие.
И, тотчас, я понял что в осени той,
Ты самое-самое лучшее.


21 07 2011 03:00

Редакция 2014 04 29

3 редакция: 24 октября 2016 15:40
Незначительные правки ритма.

Одиннадцатая дюжина

121. Свистать всех наверх!

— Набрал на шхуну пушкарей,
И абордажников пригожих.
Пускай меж туч взовьётся Роджер!
Свистать наверх всех поскорей!

Не штиль на море, в небе гром!
И зубоскалят нам акулы.
Но, хоть от жути сводит скулы,
Пускай придаст отваги - ром!

Не пожалеем лить в моря
И вражьей, и своей мы крови ж,
А значит, наживём сокровищ!
Смелей сушите якоря!

Пока во взглядах пыл горит
Лихой, отчаянный и пьяный,
Найдём себе мы в дальних странах
По паре знойных сеньорит.

Кому шрапнелью выбьет глаз?
Кому ядром отнимет ногу?
Такая участь, слава грогу,
На сушу не спровадит нас!

Будь каждый лют, как хищный зверь,
Морским волкам робеть негоже!
Пускай меж туч взовьётся Роджер.
Немедля, всех свистать наверх!

5 марта 02:10 2017

122. Ведьмино сердце

Снилось намедни мне,
Будто бы ведьма Тьме,
Молвила: будет влюблён.
Рядышком в зеркале
Призраки бегали,
В танце кружились со злом.

Крепко в объятия,
Словно проклятие,
Чувства схватили в кольцо.
Видно мишень их я.
В том отражении
Видел своё я лицо.

Сон прошёл — сну финал
Вместе с зарёй настал,
было всё как и всегда.
Право не верилось,
Только вот встретилась,
Вскоре, мне ведьмочка та.

Очи бездонные,
Локоны тёмные,
Пряди свисали на лоб.
Глянь — совершенна но,
Лишь за окном темно,
Тотчас ложилась во гроб.

Выл ей: "не отпущу!
Ведь по ночам грущу",
Но уходила она.
- Тьму не расспрашивай.
Для счастья нашего
Буду с тобой до темна.

Как в самом вещем сне,
Чтобы всегда быть с ней
Гроб тот я испепелил.
Ниц сокрушившись в грязь,
Ведьма расплакалась:
- Что ты, глупец, натворил?!

Я ведь, за дар любви,
Тьме на своей крови,
В том, что умру поклялась.
Ведьму не скрыть гробам.
Нужно прощаться нам.
Клятва вступила во власть.

Впрыснула в тайну я,
страх расставания... —
(Свой к себе вызвал я гнев).
Только взошла Луна,
Тотчас во прах она
пала, мгновенно истлев.

Завеселилась ночь,
Не исчезая прочь.
До сих пор ведьму люблю.
А в сердце не пусто,
Раз ведьма на чувства
Жизнь променяла свою.

Я знаю, что скажешь!
Упрёком накажешь,
- Ведьмина в этом вина.
Накликала беды.
Вини в колдовстве ты!
Сможешь ли Ты, как она?!

P.S.
Ведьмино сердце хотело и хочет,
безумно любил чтобы кто-то его.
И от того, у зеркал, каждой ночью,
Она затевала своё колдовство.

Душами властвовать было ей мало.
Желала любить, но так, чтоб до конца.
Ведьмино сердце, к несчастью, не знало
О том, что любовь разбивает сердца.

Январь 2009.

Редакция 22 мая 2021 02:35

123. Давай цветными будем в мае

Твой шёпот сладостней свирели,
стони — мешай соседям спать.
А с лепестками от сирени
мы и в хрущёвке примем SPA.

Давай цветными будем в мае
и включим чёрно-белый фильм,
друг друга нежно обнимая
на берегах дешёвых вин.

Построил дом на побережье
герой красивого кино.
Экран глаза слезою режет.
Смотри — панельки за окном.

Заметишь всё в глазах погасло:
- Я нищ и не окончил ВУЗ.
- А ты и есть моё богатство! —
и я в улыбке расплывусь.

Целуешь.
- Стервам — рестораны, —
как в утешенье говоришь.
И воспарим мы утром рано
встречать зарю на склонах крыш.

12 мая 2021 12:20

124. И я тоже

Здесь намного спокойнее стало, чем было хотя бы с утра,
если будет минута зайди, но мне в принципе похуй.
Привыкай — у тебя впереди ещё будет немало утрат.
Хочешь знать от чего до недавнего было мне плохо?

Со здоровьем не очень, в кармане дыра, да и в целом пиз*ец.
Идиоты твердят "позитивнее будь, ты угрюмый",
но сегодня ко мне приходил до бела поседевший отец
в первых раз рассказать что скучает... и я тоже умер.

16 января 2021 01:05

125. Побочный эффект

Ужасно вёл себя и позвонил отец мне,
сказать сердито в трубку: "всыпать бы ремня".
Я растерялся, как не раз бывало в детстве;
дрожу, а он шагает пряжкою гремя.

Кривой знакомый силуэт я вижу мутно;
за горло комом леденящий страх берёт.
Таблетки выпали из рук и почему-то
мне захотелось жить; кладу два пальца в рот.

За штору прячу рюмку с выпивкой и может
ремнём не выпадет с размаху по лицу,
но стойте!!! Можно пить с моей небритой рожей
уже как десять лет... известно мертвецу.

"Мне тридцать два. Отстань!" — в пылу кричать хотелось
и прежде старшим я перечить не привык,
а нынче — разве в поздний час родится смелость,
когда один стоишь среди теней кривых?

Хандра страшнее или дьявольская ночка?   
Взмолись стоящему у двери сатане.
Терять родных и до могилы в одиночку
идти по жизненным путям непросто, нет.

Опять израню душу и болван-психолог
потратит целую субботу на меня?
Тяжёлой поступью шаги скрипят из холла.
Шепчу: "на пулю бы пилюли обменять".

Что это — блеклый след былой душевной травмы?
Даёт побочные эффекты горсть пилюль?
Тошнит. Как дотянуть хотя бы до утра мне?!
"Ты умер, папа! Умер!" — вою и блюю.

13 февраля 2021 13:30

126. Манускрипт

Говорила с натугой тайная
Надпись в книге заклятий проклятых,
Археологу Эрнсту Леманну,
Что в пустынях живёт пять лет:
— Ради вышнего, не читай меня,
Без того - кровью алой полито
Лоно мира людского, бренного,
Теми, кто оживал во мгле.

Но, узнаешь ли - что начертано,
Не вникая в пергамент, в надписи,
Где оставили нам в наследие,
Их сгубившее зло, жрецы?
"Да исчезнет со света - тщетное!"
Перевёл муж учёный с радостью,
И погасла свеча последняя,
В пирамиде, где мертвецы.

6 октября 06:20 2015

127. Трактирщик

Косматый трактирщик не так уж давно
Под звуки волынки столь хрупкой
Вливал из мехов обветшавших вино
В покрытые плесенью кубки.

Себя вместе с выпивкой всем раздавал.
Радушие не для особых!
А нынче в подвале таверны вдова
Рыдает над крышкою гроба.

Волынщика кельтская песнь не слышна,
И чарки скучают по элю,
Как будто все пинты допиты до дна,
И звуки умолкли, и трели.

И нет рядом путника ни одного:
Гурьба посетителей разом
Дня два как решили туда ни ногой,
его сторонясь, как заразы.

О, знал бы усопший при жизни своей,
Чем люд после смерти отплатит,
С лихвою бы брал с досточтимых гостей,
Купая ладони во злате.

И нынче обшили бы шелком внутри
От гроба дубовую крышку,
Но был бескорыстен косматый старик:
Сие опрометчиво слишком.

Из мира духовного выйти б и впредь
Копить и копить, что есть силы.
Но ежели здраво на всё посмотреть,
Что именно взял бы в могилу?

Усилия смертных, увы, без плода:
Потомки жнут всё, что мы сеем.
Ещё ни один человек никогда
Отпора достойного смерти не дал,
Хоть был добряком, хоть злодеем.

Но, право, печальнее прочее здесь:
Играем всю жизнь, как на сцене,
В любовь, в добродетель, и в дружбу, и в честь,
И пока у тебя хоть что-нибудь есть,
Тебя уважают и ценят.

Но только проходит дыхания хрип
Иль радости время уходит,
То гаснет у всех окружающих нимб:
Мол, даже не знались мы вроде.

Одни лихоимцы крадутся, как тать,
Чтоб в счет состраданья взять плату,
И те нынче скрылись куда-то,
И только вдова не притворно рыдать
Осталась в таверне проклятой.


2012.

Редакция 2021 31 мая.

128. Человек на табуретке

Темно на кухне, как и в сердце, и
однообразна дней возня.
Хандра-волчица люто зверствует:
— Нельзя так более, нельзя.

На табуретку, как на лестницу,
влезай с усталостью в груди,
не то, чтоб ты решил повеситься,
а в люстру лампочку вкрутить.

30 января 19:15 2016

129. Победители драконов

Как в старых сказках говорится,
И не прибавишь к ним ничуть:
Уж если ты рожден не принцем,
Тебе с драконом не сразиться -
Лишь принцам подвиг по плечу!

И так что сей пшеницу скромно,
Вставай доить коров с утра,
Паси овец на склонах горных;
А победители драконов
Тот скот съедают на пирах.

Секиры куй, мечи и копья,
Как и подковы для коней,
Готовь им всяческую снедь,
А рыцари пусть, хмуря брови,
В оброк с тебя взимают медь.

Будь в страхе перед ними честен
И пыль сдувай с их тучных лиц.
Корит - и пусть! - твоя невеста
Тебя за то, что ты не принц.

И сыновья твои, все трое,
Не на тебя похожи, но
Прости и верь в то, что герои
Достойны пить твое вино.

Всю жизнь героем был по сути ж,
Но кнут и плетку сам создав,
Коль хочешь быть слугой, то будешь.
Одно запомни: страшных чудищ
Никто не видел никогда.

15 мая 2012 10:00

130. Охотничья избушка

У края вересковой пустоши
Изба старинная гниёт:
Старик, плечо фуфайкой устлавший,
Хромая, ломится в неё.

Вослед ему спешит медведица,
Как будто хочет разорвать.
С испуга дед по хате мечется -
Ружье спадает на кровать.

Неуловимый запах пороха
От рук охотничьих гневит...
И с каждым вздохом, вскриком, шорохом
Зверь помышляет о кровИ!

Он через миг - не краше падали,
Останки челюсти крошат.
Патроны из ладоней падают
На шкуры пары медвежат.

28 декабря 00:30 2015

131. Губы в красном

Губы в красном,
Стянут лиф,
Ты - прекрасна,
Я - ревнив.

Вниз по плоти
Кружева...
Кругом ходит
Голова.

Носик пудри,
Только чтоб
Спала кудрей
Прядь на лоб.

Вся сегодня
Хорошей...
Кто охотник?
Кто мишень?

Шаг налево -
В сердце нож,
Помни - гневом
Мстят за ложь

Очи страстны -
В них огни.
Ты - прекрасна,
Я - ревнив.

4 июня 19:30 2016

132. Вдовец

На поминках пил до рвоты,
И слезу пускал вдовец,
И во тьме узрел кого-то:
- Ты вернулась?! Наконец.

Ожиданием измучен,
Зная, милая, тебя —
Портишь всё ты нравом сучьим.
Не пожить мне без бабья.

Думал, всё — навек свободен.
Отмечал, пускал слезу,
А теперь смотрю, и, вроде,
Черти в дом тебя несут.

Проницателен я? В точку? —
И включилась пара ламп,
Вся в слезах стояла дочка:
- Ну и сволочь же ты, пап!

22 мая 10:10 2016

Редакция 2021 22 мая 07:30

Двенадцатая дюжина

133. Интернатура Лины

Дежурит нынче в морге Лина,
С интернатуры юный врач,
Где едкий запах формалина —
Её спокойствия палач.

И мнится девушке усталой,
Как средь мерцающих огней
От ламп висящих в форме палок,
Под простынями на каталках
Лежат следящие за ней.

Скользит по коже некий холод,
И жмётся ужас ко груди,
Где с два десятка трупов голых
Лежат кусками взаперти.

Шум, словно гвалт, секундной стрелки
Она считает и молчит.
С такою практикой калекой
На душу станут и врачи.

В безумство путь весьма не длинен —
И в стрессах, и средь неудач.
Ну, а пока дежурит Лина,
С интернатуры юный врач.

3 Февраля 20:00 2015

134. Молитва за пищу

- Глаза твои как чистый изумруд,
В ночи сверкают, при зверином рыке,
Но пулею серебряной убьют,
Тебя однажды, волколак великий.

Пока терзай ты плоть покорных жертв,
Ведомый силой тёмною, подлунной.
Но, знаю, человек в твоей душе!
Хоть до него добраться очень трудно.

А я не воин, я простой  монах,
Тебе со мной не сложно поквитаться.
Но я прошу, испытывая страх,
Не предо-мной, пред Господом покайся!

Ешь плоть мою, и душу разорви.
Я не боюсь потери жизни этой. -
И волколак, набросившись, завыл,
Без Отче наш монахом пообедал.

22 Сентября 2014 23:30

135. Ничейный край

Родимый холод узнаю,
Слепят заснеженные виды -
Наш ледокол идёт на Юг,
До побережья Антарктиды.

Там, где полгода нет зари,
На отдалённейшей из станций,
Оставят вечный наст бурить
Учёных, будто бы скитальцев.

Во стужу сможешь - выживай?
А не сумеешь - будет орден.
Не разложившись года два,
Ты пролежишь там, словно в морге.

Костюм полярника нелеп,
Я с виду как пингвинчик Ваня,
Но керосин везём и хлеб,
А значит, как-нибудь протянем.

Мы скалы Огненной Земли
С их дюжим лежбищем тюленей
Намедни спешно обошли.
Наш ледокол зовётся "Ленин".

В порту приписки: семьи, дом.
На фотокарточки глядим мы,
Чтоб воротиться в порт потом,
Когда домой отпустят льдины.

Вот-вот реветь начнёт пурга,
Укрыв вагончики по крышу.
С природой нынче во врагах
Мы все пребудем в жажде выжить.

Заглохнет старый вездеход
Раз этак ...надцать на морозе,
Как бы ни тяжек был поход -
Никто товарищей не бросит.

Весною нам в обратный путь,
А нынче - дай Господь отваги,
И мы откроем что-нибудь,
По крайней мере спирта флягу.

В ничейном вселюдском краю,
Где государств нет, Глав и свиты,
Родимый холод узнаю
Слепят заснеженные виды.

2 января 17:10 2015

136. Человек-человек

На шоу помпезных спасают порой
Герои планету от супер-злодеев,
И каждый мальчишка, как супер-герой,
Мечтает прожить, эти игры затеяв.

Один надевает магический плащ,
Другой — маску чёрную, полон отваги.
И ждут сверхспособности юные маги,
А ежели нет их — пускаются в плач.

Растут с ожиданием чуда юнцы,
Как будто за них совершат добродетель,
Иные: герои, солдаты, отцы.
Детьми остаются подросшие дети.

Найдётся ли в наш — потребительский, век,
Где в пафосе всё нарочито-нескромно,
Безликий герой — Человек-человек:
Кормящий котят и ютящий бездомных?!

5 Сентября 15:25 2015

137. Unter den Linden
 

На Unter den Linden
В аллее пьём ром.
Прекрасная Линда,
Мне завтра на фронт.

Жди труп белокурый.
Вернусь я. Молчи.
Будь проклят наш фюрер,
Что нас разлучил.

Когда руку вскинешь,
Приветствуя: — Heil !!!
Чьей волей погиб я
Ты не забывай.

Из жизни я выйду
Твоей... Всё пока...
На Unter den Linden
Допив свой бокал.

25 Августа 2014 01:00

--------------------------------

Унтер-ден-Линден (нем. Unter den Linden — «Под липами») — один из главных и наиболее известный из бульваров Берлина, получивший своё название благодаря украшающим его липам.

138. Сталинградская битва

Скосил ряды солдат седой мороз неласково,
Мы все в аду, похоже, встретим Рождество.
Сейчас бы к Ирме Браун пиво пить с колбасками,
К чертям - от Волги прочь, в уют, во глушь баварскую,
Но примерзает к пальцам в Сталинграде ствол.

Румыны-трусы пали, венгры, "макаронники",
Хотя бы взять один проулок! Тщетный труд.
Коль так продолжится, то немцы перемрут.
Ни шнапса, ни ушанок нет, ни даже бронников,
А злые орды русских прут и прут, и прут.

В ушах контуженных губной гармошки пение,
Когда на время унимает ярость враг,
Проклясть войну стократ в те самые мгновения
И храбрым хочется. Частит сердцебиение
Под завывающее страшное: "ураааа!!!".

А фюрер, сволочь, где?! Он в бойне не участвует!
И с неба в помощь нам не скинет ничего.
Нас окружили. Бьют. "Стоите насмерть?!" Властвует.
Скосил ряды солдат седой мороз неласково,
Мы все в аду, похоже, встретим Рождество.

27 декабря 01:30 2015

139. Качается шпиль

Качается шпиль Петропавловской башни,
Снарядов разрывы, вздымается пыль.
Не страшно погибнуть, не выстоять страшно.
Качается шпиль.

Идут пятисотые сутки блокады,
И сотни похлеще ещё впереди.
Огонь из зенитки по "Мессерам" - гадам
Упрямо веди.

Свинец на разорванном пасмурном небе
Рисует то стаи ворон, то петлю.
Над мёртвою дочерью матери лепет,
Ей шепчет: "Люблю".

И голод, и холод, и трупы повсюду,
И варят на ужин детишкам ремни.
Я верю в победу, не веруя в чудо.
Господь, извини.

И словно тогдашние твари - тевтонцы,
Оскалы сломают о храбрую Русь,
Те, кто заслонил над Россиею солнце.
В окопе — клянусь.

Мы их остановим, снеся до Берлина
Из ада разрухи свинцовую пыль.
Но нынче победа куётся в руинах —
Качается шпиль.

11 Ноября 17:55 2014

P.S. Посвящается героям обороны Ленинграда.

140. Зорро

Он искусно шпагой крутит,
Маска Зорро на лице.
И злодей, поднявши руки,
Прочь бежит, покуда цел.

В пышных платьях сеньориты
Замирают у окон.
Богачам кричит «Мы квиты!»,
И его уносит конь.

Буква «Z» на вражьих пузах,
Бравый мститель наш герой,
Но прожить не мог бы в узах
Даже пару вечеров.

Он кумир, но, право слово,
Стоит маску снять ему:
Подмастерье, сын портного,
Неприметен никому.

Вечерами плач гитары
Слышен в комнате его:
Он возлюбленной не пара,
За душою ничего.

Говорил - отец зазнобы –
К ней бедняк не подходи!
И уныние, и злоба
У юнца живет в груди.

Анне, кто он есть, не видно,
Ищет не его она.
Как подружки сеньорита
Только в Зорро влюблена.

- Мы с тобой никто, и хватит
Серенадами томить! –
Та ждала чужих объятий,
Он ей молвил «Извини».

И вино лилось по коже,
Липла грусть к его очам.
Почему-то Зорро тоже
В эти дни был очень пьян.

Догадайся! Ну, попробуй!
Только Анне невдомек.
К сожалению, зазнобе
Рассказать всего не мог.

Ремеслу чертовски верен,
Но как только с кем беда,
Шпагу в руки и за двери.
И злодеи кто куда

Разбегаются как бесы
От монашеских молитв.
Не берет себе ни песо –
Бог ему благоволит.

И опять сердца красоток
Похищает невзначай.
На него шериф охоту
Раз не первый учинял.

Завершалось все позором,
Осушеньем крепких вин.
Бедняков защитник, Зорро
Как всегда неуловим!

Про него слагают песни,
Но ни слова нет о том,
Как же быть героем, если
Для любимой ты никто.

22 11 2011 23:10

141. Одиночество в ночи

В спальне твоей под кроватью кто?
Тайною сей вмял в объятья пот.
Лижется бязь о твои мольбы.
Ты же, боясь, прогнала мой пыл?!
Я мог сказать:
— Не дрожи. Я здесь! —
В ямы в глазах погружаясь весь.
Хнычешь? Не ной! Тьма в Ад влазит в пять.
Нынче одной безопасней спать?
Выйди-ка в жуть полнолуния:
— Видишь сижу на полу не я?!

16 октября 20:20 2017

142. Молись

Молись за него, молись.
Он втайне от прочих кается,
Из топких болот пытается
Душою метнуться ввысь.

Пропащим зовёт родня,
Соседи зовут пропоицей,
По пьяни стыдливо молится
Порою в исходе дня.

Рукой утирая нос,
Он, как не в церквях, конечно же:
— Прости, Иисусе, грешного! —
Рвёт пряди седых волос.

Бьёт совести крепкий хлыст.
В испуге мужчина крестится,
Боясь, что решит повеситься.
Молись за него, молись.

21 октября 15:40 2015

143. Клятва на крови

В неравном сражён политрук.
Потомкам свободу подаришь?
Сберечь поклянись, верный друг,
священное слово "товарищ".

Стучат с барабанами в такт
сердца, от утрат обессилев,
но в пламени вражеский танк,
господ возвращавший в Россию.

Звучит атакующих клич,
врезаясь осколками в память,
и значит недаром Ильич
Искрою разжёг в сердце пламя.

Скривлён окровавленный рот
от крика "ура". Весь в золе я.
А где-то колонны на фронт
уходят от стен мавзолея.

Нас меньше на двадцать бойцов
чем было ещё на закате
и вьюга мужское лицо
суровой слезою окатит.

Восстал партизанский отряд,
за дымом увидевший солнце,
и слушает флаг Октября:
"Клянёмся! Клянёмся! Клянёмся!"

17 января 2021 22:20

144. Скорбный день

Девчушка юная разутой
идёт по снегу в скорбный день,
хотя бы платьице надень.
И помутняется рассудок.

На труп синюшный сядет овод.
Кто из врагов и нижних страт?
Жизнь начинает с утрат,
или закончиться готова?

На партизанской шее стянут
петлю под лай собачьих свор,
где передёрнутый затвор
хрустит, как будто бы костями.

Сгорела школа, но немецкий
преподавать не прекратят,
губя, как в тазике котят.
Амбар колхозный, кровь на фресках.

Делили мать с братишкой выстрел.
Зубовный скрежет. Стисни боль.
На пряжках фраза "с нами Бог".
Не зря был папа атеистом.

Едва-едва прикрыла груди...
зияет рана на плече.
Маячат остовы печей
в прицелах танковых орудий.

Среди Иванов ищут Мойшу,
где рвы — оледенелый гроб.
Девчушка падает в сугроб,
откуда встать уже не сможет.

29 ноября 2020 16:45

Тринадцатая "чёртова дюжина".

145. Чёрная полоса

— Врёшь напрасно о любви мне.
Видел я тебя с другим.
Вы в кафе глушили вина,
он просил твоей руки.

Полагала не узнаю?
Грош венчанию... Развод?
Закорючка прописная
в ЗАГС-е не засохла, скво!

Не люблю фальшивой скорби.
Фото свадебные зря
разложила наши. Гордость
мне велит их расшвырять!

Нынче, помнишь, годовщина.
Я готовился, но брошь,
Лиз, фамильную не трожь.
У тебя другой мужчина.

До сих пор ушам не верю!
Друг старинный за спиной
у меня с моей женой
шашни крутит, лицемерит.

Называла гада "милым",
про мою твердила смерть.
Подло. О супруге нылась?
Подойти к вам не посмел.

Это всё из-за прописки?
Или мало получал?
А казалась ближе близких,
и такое... Отвечай!

Притворяешься оглохшей?!
Плачешь. Плачь, не жаль ничуть.
Наше станет вашим ложем?
Даже думать не хочу...

Клонишь, всё-таки, к разводу?
Сохранить семью не смог.
...Стоп. Очки где... А чего ты
обвела мои все фото
чёрной траурной тесьмой?

13 декабря 2017 10:00

146. Заброшенный абортарий

Хоть и заброшен абортарий
каталки ржавые гремят
ночами, стукаясь бортами;
младенцев души ждут ремня.

Стихают в перепуге мыши
покуда в проклятой дыре
по коридорам дети ищут
их погубивших матерей.

Неужто, только ради мести?
А, может быть, шептать "люблю"?
(На полночь рушится теней сеть
и проклинает страсть и блуд).

Никто их не поставит в угол
покуда не взойдёт заря.
...Там нет машинок, нет и кукол,
не видно плюшевых зверят.

Раз исчезают к свадьбе принцы,
сознавшись: "тоже из плутов",
с того ли счастье материнства
не ценит более никто?

Ведь можно стать и в одиночку
кормящей.., что не из убийц.
Ничей сыночек или дочка,
из полутьмы смотря, сопит.

Врачи спасают жизни, или
звать палачами их пора?
Как уж в углях, вертясь в могиле,
коллег стыдится Гиппократ.

Но толку мало хмурить брови -
плод вынут, оцинкован гроб;
им шмат кого-нибудь в ведро влить
раз плюнуть, вырвав из утроб.

Хирургу выдадут зарплату,
быт без забот получит мать,
а жизнь отняли это ладно;
не так и сложно отнимать.

Скажу брехню: что, если суд есть
верховнее суда в Москве?
Хоть перед ним, глупцы, спасуйте,
ворча: "не ладим-то мы с кем?!"

Но чёрствость не изменит вера,
морали голос под ребром;
смотря на них и люцифер зло
мешает в Корвалоле бром.

Гордиться ими он и рад бы,
да только сам давно отец:
"Не мне судить мерзавцев, правда.
Антихрист, деточка, ты здесь?

Душонки жарить, может, хватит?
Ведь обожжёшься, мой мастак." —
и подготавливает в аде
таким особам VIP-места.

Не пар из уст у духов - дым ли?
Что не сидится-то в раю?
Давно живых следы простыли...
Детоубийство в их краю

не порицается. В почёте
свобода выбора за тех,
кто выбрать и не мог. Плечо смерть
любому тронет, а затем

в живот воткнёт младенец скальпель
в котле кому-нибудь из них.
По капле жизнь в утробах сталь пьёт
и ныне, лют размах резни.

Не многих совесть тёмным прошлым
в кошмарах пробует изъесть.
...Хоть абортарий и заброшен,
а до сих пор в нём кто-то есть...

28 февраля 08:40 2018

147. Врачебные ошибки

По заброшенной больнице,
Бродят призраки. От боли
Им в гробах своих не спится.
Всё твердят они: — Сестрица,
Мне не тот укол вкололи.

— Врач с анализом ошибся,
Я найду его - подонка! —
В абортарии кружИтся
Призрак мёртвого ребёнка.

Щуплолицая старуха,
Не ходячая, немая,
Притащив усопший дух свой,
В морг местечко занимает.

Утомлённый произволом,
С шерстяной петлёй на шее,
Парень, там где венеролог,
Весь гниёт, не хорошея.

Дух бездомного рыгает,
Пред приёмной сгустком крови,
Но никто не помогает,
И никто не похоронит.

Дед, держась за поясницу,
Ковыляет в Ад неспешно.
По заброшенной больнице,
Бродят призраки умерших.

25 Сентября 2014 04:45

P.S.
Жертвам врачебных ошибок посвящается.

148. Две России

Сегодня он проснулся в парке
в одном из русских городов,
шумели скейтеры и панки.
Менты не спят, не спи браток.

В кармане — пыль, в разгаре лето.
Нет ни работы, ни жилья.
Он, ставший жертвою жулья,
обзавестись не смог билетом.

Теперь по улицам кочуй,
ища случайных подработок
в столице до седьмого пота:
"О, как же я домой хочу."

Пешком дойти ли до Поволжья?
Задаром поезд не везёт
и если очень повезёт
в ночлежку к бомжикам положат.

"Правь на успех в себе настройки"
от гнева скулы задрожат.
Подзаработал бы деньжат
когда б не кинули на стройке.

Зря за рублём подался на спор,
уж лучше гнить в родном селе.
Вернуться б, дома веселей,
но как назло утерян паспорт.

Стоит перед стеклом витрин
и неудачник и разиня.
И там и тут — одна Россия,
а жизни разные, смотри.

3 ноября 2020 20:55

149. Исход

Устав от нищенских зарплат
и недожития до пенсий,
спиртягой с Колою напейся
и окунай лицо в салат.

"Я никогда к вам не вернусь!" —
кричи хрущёвкам из панелей.
Довольно. Выпили-поныли
и обругали власть и Русь.

И невозвратный взят билет,
и все уплачены налоги,
а вот и трапа склон пологий.
Прощай, матрёшка... и балет!

Когда сбегаешь от беды
обычно грезится о шике,
но как живут в Москве таджики,
так будешь вскоре жить и ты.

Куда намылился?! Да, стой!!!
Едва уедешь заграницу
и мука в сердце загноится,
хмеля по Родине тоской.

2 ноября 2020 05:25

150. Исповедь провидца

Скелетами заржавленных провинций
накушалась богемная Москва,
где мёртвый Хаксли исповедь провидца
читает у немцовского моста.

Кто от Совка безвинно пострадал и
в соцсеть запОстил "зацените look",
плакат поднимут, будто бы Родари
их не в томаты записал, а в лук.

За всеми сауроновое око
следит, как сатанинское дитя:
что ни случись — осветят однобоко,
и тут же однобоко освятят.

Глядишь на припаркованные Bentley
и думаешь: "Отчизна не умрёт",
а где-то на намыленные петли
чиновники высчитывают МРОТ.

"Веду на свет вас в атомной золе я!"
мелькает в политической жаре,
и ясно, что хозяин мавзолея
пенсионерам не даёт жиреть.

Чумные, пир и поп на чёрной мессе,
и не восходит алая заря:
над тем, кто не вписался в рынок — смейся,
но очень жаль последнего царя.

В скафандрах перекаченные морды
среди москальских, а не русских лиц,
торжественно пугая "это Мордор",
кого-то в автозак вести взялись.

Но возле ГУМ-а гей в потёртом Gucci
в народец выйдя, как за палисад,
страдает о стране своей могучей,
где враг Ассанжа звёздно-полосат.

- В чём сила? В правде?
Спорят:
- Правда в силе!
Надменно смотрят в сторону Мытищ,
а где-то настоящая Россия
мозолит руки за пятнадцать тыщ.

4 октября 2020 08:00

151. Бальзаковский возраст

Через трубочку цеди
алкогольный анальгетик,
раз одна на всей планете
ты осталась к тридцати.

Это был нелёгкий год:
ни семьи и ни карьеры,
и свернёт с тропы не к херу
жизнь, а нахер. Жмётся кот.

Вот бы в детство — кушать мел,
прыгать вдаль через резинку,
где ты беззаботна, Зинка.
Страсть у взрослых на уме.

И не хочется дышать.
Нравы ласк оральных ниже?
Над романами из книжек
плачет бабская душа.

Ты для них одна из курв,
что сгодится к водке с Колой
и пропишет венеролог
раз в полгода новый курс.

Кто был бывшим, те — козлы,
ну а будущие — принцы.
Брось в местах интимных бриться,
чтоб доступною не слыть.

"Всю себя я им дарю!" —
шоры с глаз ещё не спали,
кто тебя уводит в спальню,
не уводит к алтарю.

У подруг от тугосерь
суета и ипотека
нервы жрёт, а ты в аптеку
жрать идёшь от сук и стерв.

Гром в межрёберной глуши —
средь знакомых, как в пустыне,
не поможет и пустырник
сколько капель не глуши.

По соляриям и SPA
в Инстаграме дуешь губы
и всю ночь торчишь по клубам,
лишь бы рядом кто-то спал.

5 июля 2020 23:40

В дополнение немного прозы. 


152.1. Чудовище

Из фургона мороженщика, в котором негромко звучала жутковато-загадочная мелодия, наподобие той, что играет в музыкальных шкатулках, крепко сложенный парнишка лет восемнадцати выволок чёрный холщовый мешок. Шмяк-шмяк по зелёному газону до самого лаза, в подвал, тащил, бережно ухватив за один из концов.
— Чудак, вряд ли привёз коробки с прохладными сладостями: пахнет духами, — подумал соседский пёс и начал тявкать. На удачу похитителя никого иного в округе не было.

— Уа,кх... йа взе?! — через какое-то время, лёжа связанной скотчем на кровати в комнате без окон, попыталась прокричать молодая особа с растрёпанными крашенными волосами, но не смогла, помешал кляп. Одно движение, второе, голова кружилась и всё словно в тумане. Было трудно пошевелиться, но внезапно пробудившийся инстинкт самосохранения помог нащупать в кармане разодранных джинсов телефон. Скотч был раскушен, и от кляпа освободилась. Девять один один, но:
— Чёртов мобильник! — сеть не брала, — Давай, ну давай же!!! Есть!!! — вскричала девушка. Гудок раздался.
— Все операторы заняты, подождите на линии. Нам очень важен ваш звонок.
— Проклятье! Ну же, Господи, помоги, я никогда не буду гулять вечерами... — проскулила несчастная. И "Аккумулятор разряжен" — как насмешка свыше — отобразилось на мутном экране, который освещал стены почти уютной комнаты, обклеенной фотографиями жертвы. Вот она, улыбчивая, на пляже с подружками играет в волейбол, вот в школе на занятиях, хмуро насупила брови над партою, а вот в ночной сорочке - у окна...
— Боже, он следил за мною, — подумала девушка, в испуге закрыв рот ладонью, чтобы не выдать своё пробуждение. Маньяк, должно быть, где-то рядом.
— ...Аллооо, помощник шерифа слушает, говорите! — донеслось из полу-охрипшего динамика.
— Помогите мне, Господи, помогите... Он где-то рядом...
— Мисс, что случилось? Ваш адрес, имя и фамилия?
— Чёрт подери, я не знаю, где я, меня похитили. Я - Ребекка Монро, Блеквуд авеню 2734.
— Вас плохо слышно, повторите, алло, — доносилось в ответ.
— Чёрт, чёрт, он где-то рядом. Я не могу говорить громче. Меня похитил какой-то псих в форме мороженщика, когда я прогуливалась от грёбанного... Алло, алло?!
— Мы постараемся отследить ваш звонок, не вешайте трубку. Мимо чего вы прогуливались?
— Я вас не слышу... — телефон погас.
Заскрипела деревянная лестница, шаги... И, пугающая длинная тень появилась в свете ручного фонаря, Ребекка забилась в угол, зажмурилась от яркого света, и, несколько странно моля о пощаде, кричала:
— Ты кто, чёртов псих?! У меня мама юрист, тебя посадят на электрический стул! Не подходи ко мне, пожалуйста! — и плакала от безысходности, готовая раскромсать ему лицо одним маникюром.
— Электрический стул - это на колёсиках чтоб кататься? У меня такая машинка была на пульте. Ну, как была? Есть, — и, чавкая, — Будешь сэндвич? Он вкусный, — включился свет, и голос робко заикавшегося юноши продолжил:
— Я Сэмюэль, но мама меня звала Сэмми.
— Что?! — плакала девушка, а амбал продолжал не менее робко.
— С арахисовым маслом... Я Сэмми, вернее не Сэмми с арахисовым маслом, а сэндвич с ним в руках у Сэмми, вернее не у него, но у него, то есть у меня... Я Сэмми.
Наверное, надо спросить, как твоё имя?
— Чтто?! Я Реббека! — дрожала бедняжка.
— Это я знаю, что Ребекка, — промямлил парень, размахивая огромным ножом, который и правда был измазан в чём-то, вроде шоколадной пасты,
— Просто надо спросить, как тебя зовут, чтобы быть знакомыми. Ты у меня единственная девушка, — и засмущался.
— Не трогай меня, пожалуйста, — когда он склонился над нею, взмолилась, но маньяк просто положил бутерброд, уточнив:
— У меня есть ещё сладкая газировка, и не сладкая, я бы сразу принёс, но не знал какую ты предпочитаешь... Ааааааа!!! — парень начал бить себя ладонью по голове и теребить виски, ещё пуще пугая Ребекку.
— Глупый Сэмми, глупый. Вдруг она не любит сэндвич сладкий, тебе надо было сперва спросить, что она любит? Глупый, Сэмми. Они не зря тебя ставили в угол, кидаясь чем попало, смеялись над тобою. Всегда, Сэмми, всегда.
— Погоди, я кажется тебя узнала, Сэмюэль, как там... Помощник мороженщика...
— Беккер, — дополнил юноша, — глупый Сэмми Беккер.
— Ты учишься в коррекционном классе... Для психов... Ой, прости...
— Вввввсё правильно, дддля них... — тёр глаза парень, сжимая нож, —
— Они говорили, что я чудовище...
— Кто, голоса? — уточняла девушка, пытаясь пробраться к двери,
— Кто говорил, врачи?
— Дети, психи. Особенные, как и я.
Шаг за шагом, легко и неспешно продвигаясь к лестнице, приговаривала жертва, пытаясь запутать маньяка:
— Ты им делал больно, приводил сюда?
— Ннеет, нет! Они мне, не я им делал...
— Ты приводил их сюда, Сэмми?
— Больно, они делали больно, здесь! — и рукоятью ножа указывал себе на левый кармашек на клетчатой рубашке, застёгнутой под горло,
— Здесь больно. Делали. Дети.
— Сердце? Боль? Ты приводил сюда маленьких детей, для чего? — уточняла отошедшая к лестнице почти что беглянка.
Амбал выронил нож из руки и заплакал...
И, спустя паузу, вослед Ребекке:
— Я с ними делился сокровенным, много лет, а они все смеялись. Говорили, что я чудовище. За то, что люблю. Люблю...
— Их? — подумала девушка...
— Тебя люблю, а они смеялись, в классе, не здесь, "она красавица, а ты чудовище".
Чудовище и красавица, как в той сказке, что читала мама. Глумились надо мной. Никто не понимал, — лицо парня перекосила судорога.
Замешательство Ребекки не дало ей смелости выбраться, в голове звенело:
— "Убегай, соплячка, без оглядки," "больной, бедный парень" "маньяк он. Уходи пока можешь", — но дверь от подвала заперта.
— Прости, мне нельзя тебя отпускать, я чудовище, — донесся нагнавший её голос.
Сердце в ужасе сковало. Наверное, скоро конец.
Мало ли, что придёт в голову безумцу? Но, спустя половину вечера, они сидели порознь на креслах в подвале и ели подогретую пиццу с газировкой вкуса вишни, алой, как кровь.

— Ты просто не понимаешь, что у нас не может быть, как в сказке: дети, семья. Сэмми? — пыталась вразумить беднягу зазноба, — Это сказка. В жизни всё иначе. Я человек, ты человек. Нет красавиц и чудовищ. Хотя мы и разные. Что есть общего у нас, кроме куска пиццы? Но ты не отчаивайся, я всё равно могу стать твоей приятельницей, навещать в больнице. Врачи помогут. Только выпусти, если и правда любишь. ...А отношения - это другое.
— Мы разные... Сложно понять мне и меня... — парень смотрел, как заворожённый на её фото на стенах приговаривая,
— Семья и дети? Знаешь, ты всего лишь проходила мимо, а у меня словно что-то внутри переворачивалось, за грудиной, тут где "тук-тук"... Не многое мне надо.
— Бабочки в животе? - переспросила девушка.
— Слыхал об этом, но если кушать бабочек таких ощущений не бывает, проверял, а ты проходила и они во мне оживали.

Глаза собеседников на мгновение встретились, в его читалась влюблённость, а в её желание уйти и опаска, но вместо поцелуя Сэмми обронил на себя газировку, испачкавшись в алом, как ребёнок.
— Сэмми, глупый Сэмми. Всё испортил, — пеняя на себя, причитал он, как вдруг осенённый некой идеей, направился наверх.
"Переодеться" — подумала девушка, а нож, оставленный на полу так и манил использовать его против относительно доброго, но безумца.
— Заказал пиццу, чтобы меж нами было больше общего, — произнёс вернувшийся и нож сам выпал из рук почти не пленницы. Лёгкое замешательство миновало.
— Сэмми, ты не глупый, правильно, с грибами, как и прежнюю, — предвкушая приступ самобичевания юноши, промолвила, как хороший психолог, Ребекка.
— Неуклюжий растяпа, вещи по дому раскидываю, — кинулся поднимать столовый прибор,
— Мама раньше сердилась, до инсульта. А сейчас убирается тётя-опекун, это та, что печётся обо мне, но не из домика, где социальная служба. Они, как ушла на небеса матушка, сказали, что заберут меня в специальную школу, где тебя нет. Понимаешь — нет. Где я не помощник мороженщика, а значит, не подложу тебе лекарства, что выписывала злая миссис в белом халате, и мы не увидимся больше.
Правда, если у тёти не случится удара, то всё останется, как сейчас. — пространно улыбнулся парень,
— Не знаю из-за чего бывает такое, смерть - это страшно. Только мамин фотоаппарат помогает видеть мне тех, кого люблю...
А тем временем раздался звонок в дверь,
— Наверное, пиццу принесли, — пробормотал парнишка, и, подняв нож, поспешил к дверям по лестнице.
— Полиция, откройте!!! — стук усиливался. Ребекка, вскрикнув:
— Господи! — что-то поняла и помчалась вослед,
— Сэмми, стооой!
— Брось нож!!! Кому говорят, брось! — сквозь лай донеслось откуда-то сверху и на три выстрела в грудь парня, его бывшая пленница кинулась к телу, уже не только газировкой окрашенному в алый.
— Боже, нееет!
— "Стокгольмский синдром" — промелькнуло в голове стрелявшего офицера, когда девушка вопила над истекающим...
— Скорую! Чёрт побери, кто-нибудь, вызовите скорую!!!
— Пол часа езды, — промямлил растеряно полицейский.
— По-другому...
— Что, глупенький мой?
— В груди болит как-то по другому... — почти по-детски удивлялся парень,
— Держись, ты только держись, скоро врачи приедут, — стиснув зубы, гладила его по вискам.
— Помню в сказке, от поцелуя красавицы, он превращался в принца... Так не хочу быть уродцем, — и Ребекка, дрожа от сожаления, склонилась, поцеловав своего "маньяка" нежно-нежно, а слёзы всё лились и лились на капли свежей крови испускающего дух:
— Я больше не чудовище?

Послесловие:

Лучше добродетель — под маскою зла, чем зло — под маской добродетели.

22 Марта 08:10 2015

153.2. Онижедети

Иногда, чтобы одолеть зло , нужно впустить его в себя.

1 часть: "Комната страха"

В подвальном, сыром помещении приглушённый свет. Лампа качалась, свисая с потолка. Раздавались жуткие крики. В тёмно-синем фартуке, запачканном кровью, не своею, разумеется, нависал над столом мужчина с молотком и зубилом в руках. Тук-тук! Заострённая, покрытая ржавчиной железяка, с лёгкостью кромсала кость. Еле слышный треск раздавался сквозь вопль, будто одновременно резали свинью и рубили куриные крылышки на жаркое. Одна фаланга пальцев у жертвы, лежащей беспомощно, отвалилась, потом вторая. Ремни плотно прилегали к истязаемому телу окровавленной, не давая ей вырваться.

— Чёртов маньяк! Ублюююдок!!! — хрипели хором откуда-то из тени юные голоса. Видимо не одна подопытная была в том подвале. А крепкого вида, с лёгкой сединою на висках мужчина, насвистывал какую-то детскую песенку. Поразительная невозмутимость.

Менял инструменты для своих холодящих кровь экспериментов на человеческую выносливость: то зубило кромсало кость, то дрель просверливала отверстие за отверстием, то пилою отпиливал что-то. Представляете как движущееся, раскалённое сверло по дереву, вгрызается в глазное яблоко? Сперва в одно, потом слегка вязнет в вытекшем стекловидном теле и, выйдя вместе с частью зрачка, вонзается в соседнее. Наверное, жертва ещё видит фрагментами свет, движущиеся механизмы, сверкающую начищенную до блеска поверхность сверла? Потом сетчатка отрывается и вечная темнота. Жестоко? А ведь кто-то незряч с детства. Ведь и с этим можно жить? Но измученная жертва сквозь потоки сквернословия и вой уже думает: "когда же он добьёт меня? Аааааааааааааа. Нет-нет, я хочу жить. Я же так хочу жить. Я вчера ещё не села на унитаз, сегодня не поела протухший гамбургер из фастфуда. Не сходила на подработку, где мечтала бы весь день поскорее свалить оттуда. Столько дел важных."

Но тут маньяк, вытащив пронзившие барабанные перепонки два шила, вдруг берёт бинты, иголку и медицинскую нить. И начинает сшивать места отсечений, сосуды. Бинтовать. Ему, верно, не хочется убивать жертву сразу, а может и вовсе смерть - не его цель? Не дать же помереть этой тушке от потери крови? Он просто мучает, лишает каких-то чувств, ощущений, её средств восприятия мира. Напевая:

«Ты больше не напишешь,
Узнают как кто я?
Раз больше не услышишь,
И видеть уж нельзя...»

— Укин ты писых! — уже глухое тело, лежащее всё в бинтах на металлическом столе, будто взятом из морга, на таких ещё возят трупы, продолжало вопить, составлять буквы в слова, неумело, коряво.
— Колько эо буде поожаса? ока можна, укин сын?!
— Действительно, — подумал маньяк, — сколько можно это терпеть? — проворно подкрался ножом к языку, предварительно разбив зубы молотком, и вырвал то, что позволяло жертве издавать хоть как-то связную речь. Он запечатывал её мозг внутри черепа, в её уже тёмном мире, без средств связи со внешним. Изощрённая мука — растянуть страдания на всю оставшуюся жизнь. Ему определённо не нужна была ничья скорая гибель.

Сколько там прошло часов - и представить тяжко, одна жертва сменялась другою. Их было 3-4, может и больше. Пытки с каждым разом становились всё более зверскими. И проволоку, подключённую к генератору, приставлял к паху, и к вискам, превращая в овощ человеческий мозг. И паяльником вырисовывал узоры на дымящейся коже. Из него, вероятно, вышел бы дурной художник. Ну, да и ладно, у каждого своё дело. А в своём он преуспевал как никто иной.

Знаете, не обязательно отрубать руки и ноги человеку, чтобы он потом не мог передвигаться и хапать что-либо. Куда проще сделать надрез в позвоночнике и вырезать маленький кусочек костного мозга, рассекая его. И крови мало, не запачкаешь пол, и труда поменьше, да и с большей вероятностью человек не помрёт от потери крови. Можно, конечно, сломать шейные позвонки, но так - совсем рискованное дело. Одно движение лишнее и готовьте мешок извести с лопатою. А этого ему не нужно вовсе.

Интересно, собаки едят человечину — домашние, не одичавшие с голоду? Просто по полу было разбросано столько человеческого мяса. Хотя, что говорить попусту, и собаки то у него не было. Но так-то жаль выбрасывать, и убираться лень. А ведь на улицах столько голодных брошенных животных. Несправедливо по отношению к ним было бы утилизировать данную обрезь.

Цинично. Кажется цинично говорить про жалость к животным описывая истязания над людьми. Над этими пупами эволюции, сынами Всевышнего, королями пищевой цепочки. Но ведь животные почти никому зла не причиняют? За что их не любить?

Маньяк наслушался от потерпевших столько в свой адрес, что если бы все проклятия воплощались, то самым кровожадным человеком в том помещении был бы отнюдь не он.
Хорошо, что к концу процедур разговаривать могли не все.

Он поднялся наверх, принял душ, намазал толстым слоем арахисового масла горячий ломоть пшеничного хлеба, только что вынутого из тостера. Пропустил пару апельсинов через соковыжималку. Перекусил. Когда он возвращался в подвал, чтобы собрать куски мяса для корма уличным собакам, на лице у него уже не было медицинской маски , только одни латексные перчатки (какой чистюля). Его, верно, узнали жертвы, пытались что-то кричать, но кто был без язычков, кто слеп и глух. Майкл собрал в холщовый мешок что нашёл. Упаковал аккуратно инструменты. Оглядел последний раз перебинтованных жертв. И поволок вслед за собой,, по лестницам собранное, оставляя кровавый след.

Он, верно, куда-то спешил? От полиции? Скрыться от возмездия? Нет. Но куда? Может, он просто психически болен и не мог мыслить логично, но он спокойно вызвал девять-один-один. Назвал какой-то адрес. Повесил трубку и, взяв какую-то, собранную заранее, сумку, сел в серебристый Кадиллак, бросив её на заднее сиденье. Мотор завёлся с первого оборота, и дорожная пыль Вайоминга заклубилась по направлению к юго-западу.

Так просто: имея желание и всего-то несколько инструментов да подвал, причинить столько зла и ехать, как ни в чём не бывало, по дорогам бок о бок с простыми людьми, возможно будущими его жертвами.

2 часть: "The Show Must Go On"

— Том, ты с нами на уик-энд на озеро не желаешь поехать? Мы давно хотели собраться.
— Гарри, прости, совсем забыл. Это в эти выходные? У меня не получается.
— Возьмём по ящику пива, мясо на гриле, порыбачим. Отдохнёшь от дежурств, ты чего? Даже не думай отнекиваться.
— Нет, я бы с удовольствием, но, правда, не могу. Люси машина сбила.
— Сочувствую, дружище. Как она?
— Да олух какой-то пьяный на нашу улицу заехал, а Люси со школы шла, ты же знаешь, она волейболом занимается. Так мячик упал из рук, и она выбежала на дорогу, а там и...
— Ох, как это плохо.
— Ладно, обошлось малым, открытый перелом ноги в трёх местах, и сотрясение мозга.
— Ничего себе - обошлось малым. — посетовал Гарри, заказывая кофе и пончики у официантки.
— Жива, мы и тем рады: она у нас с Молли единственная дочурка. Молим Иисуса, чтобы он её поставил на ноги, — прослезился пузатый офицер полиции, кем и служил Томас Мак-Дуглас — В госпитале сейчас Люси, в госпитале.
— Ты если что - обращайся, дружище! Мы тебя поддержим, по возможности.
— Да, там счета очень большие за операцию, за пребывание и лечение. Дорого всё: страховка наша только часть покрывает.
— Чем смогу... Дружище! — похлопал по плечу Тома Гарри, присевший за стол к нему. Ланч принесли обоим.
— А тому криволапому водителю что было? Но ты его сильно не кляни, ведь нечаянно выбежала на дорогу
— Да что ему будет, накуренному малолетке, укравшему покататься папин джип?! — с сердитой досадой прохрипел Томас, прихлёбывая чёрный, крепко заваренный кофе.
— Держись. — добавил приятель. Официантка принесла счёт. За стойкой прилавка, на стене, висел телевизор, из него доносились новости.

— Вайоминский потрошитель — так назвали изверга, мучившего детей в своем подвале. Два дня назад этот человек истязал их. Одна из жертв скончалась вчера в больнице. Бедный мальчик пятнадцати лет, Дональд Смитт. Шокирующие новости. Нашим корреспондентам удалось найти родителей пострадавших и взять у
них интервью. Сразу после нас, все они в тематическом ток-шоу. Правда должна выйти наружу, сразу после рекламы. Не переключайтесь.
— Бывают же уроды! — пробормотал Томас. — Таких бы в люльках в детстве душить.
— И это говорит наш добряк. Понимаю. — поддержал его Гарри. — что только делает людей такими жестокими?
— Мало ли утырков-психопатов.
— Томи, да в наше время не было такого.
— Наше время и сейчас. — подытожил собеседник дожёвывая пончик с ежевичным джемом.
— И то верно... Началось вон! — реклама завершилась. На экране возникли лица родителей потерпевших. Кадры обезображенных жертв. Плаксивые россказни о том, какие хорошие были пострадавшие, что учились хорошо. И прочее, прочее, прочее.
Жуткие кадры, кровь, лицо обвиняемого, реклама, опять лица родителей жертв. Шоу длилось минут пятнадцать.

— Этот изверг знакомым был, здоровался с нами при встрече, улыбался! Гад! А потом, выкрал наших деток. Посадил их в багажник и увёз к себе на истязание,
- А теперь наши дети останутся калеками на всю жизнь! У Смиттов ребёнка похоронят завтра, а у нас слепой, глухой, парализованный и с вырванным языком. Как вы эту жизнь представляете? -— кричала приглашённая на шоу мать одной из жертв.
Ей вторили люди с умным видом.
— Нейрохирург, спасавший жизни на протяжении пятнадцати лет, бывший на хорошем счету в клинике, ходивший каждое воскресение на мессу. Добропорядочный налогоплательщик, а оказывается маньяк! Что если ваш сосед такой же, как и он? Как умело прячутся мерзавцы в толпе простых людей. Как страшно жить в этом озверевшем мире, — не унимались в студии.
— Ничего странного в его поведении не замечали? — спросил опрятно одетый шоумен с пластмассовой улыбкой коллегу подозреваемого.
— Он был образцовым отцом, семьянином, работником. Один воспитывал сына, жена его умерла при родах, и всё было хорошо, но сын умер от рака в тринадцатилетнем возрасте. Наверное, это и сломало психику Майклу.
— Что самое странное-ни одного привода в полицию, кроме пары драк в юности. — добавил ведущий — вот какие они - злодеи.

— Он потерял своего больного сына, и решил из зависти забрать и наших! Его бы Мэтью помер так и так, мы, конечно, сочувствуем утрате, но наши то были здоровыми и способными на долгую и счастливую жизнь. А этот безумец лишил нас самого дорогого что у нас было — наших детей. — впала в истерику семейная пара.
— Чувство вины за то, что врач не смог спасти своего ребёнка, превратило его в монстра, или же он стал хирургом, чтобы видеть кровь и раны? Что было первопричиной? — бормотал с голливудской улыбкой ведущий — это мы узнаем после рекламы. А сейчас вот его фотография: оператор, подайте её на экран. Вглядитесь в эти черты лица, этот монстр, которого ещё не знавал наш великий штат, может быть рядом с вами.
— Том, Том, вглядись! — Проголосил жующий Гарри. — Триста тысяч обещают за его поимку! Эх, жаль, Вайоминг от нас далеко! Так бы и на лечение Люси нашлись бы средства, поймай его.
— Чего языками чесать, бы да бы. Толку нет от этого, — проворчал офицер, подтянув спавший с вспотевшего пуза ремень. — И в общем засиделся я. Дежурство, знаете ли.
— Удачи тебе!
— Спасибо Гарри! Увидимся как-нибудь! Кофе был как всегда вкуснейшим. — сделал комплимент хозяйке забегаловки и вышел.
— Чего я наобещал ему о помощи, у самого дома ремонт не доделан, да и жена хотела отдохнуть съездить, — молча сетовал на себя Гарри, оставшийся доедать свой ланч.
— Можно просто не попадаться ему на глаза, на пару недель, и сам справится, — подытожил сидевший.
За окном взвыл мотор. Толстопузый коп лениво спешил на дежурство.


3 часть: "Пепел надежд"

— Прижмитесь к обочине! Немедленно прижмитесь к обочине и заглушите двигатель! — Раздалось на пустой просёлочной дороге в мегафон. Нарушитель незамедлительно снизил скорость и съехал в кювет.
— Я кого-то сбил, офицер? — донеслось из-под приспущенного переднего стекла, когда полицейский дошёл из своей машины к правонарушителю.
— Вы превысили скорость. Предъявите документы.
— Я ехал со скоростью шестьдесят миль, вы издеваетесь? Какое тут превышение?
— Не пререкайтесь со мной. Я-то лучше вашего знаю законы штата.

Сделав кислую мину, водитель протянул карточку в окно и улыбнулся натянутой ухмылкой, чтобы лицо на фото и за стеклом совпало
наилучшим образом.
— Чего это я не удивлён? Вы не местный. Откуда же вам знать ограничения штата по передвижению по просёлочным дорогам в пятьдесят миль? — устало из-за неимоверной жары подтрунивал офицер.
— Ахах. Кто же улыбается на документах? Странные вы северяне!
— Вы даже не представились мне, как полагается, и не зачитали права, — полицейский рассматривал лениво документы и что-то записывал в блокнот.
— Всё написано на значке, запомните номер! Будете пререкаться-выпишу штраф вместо предупреждения.
Но внезапно сделался серьёзным, схватился за кобуру и заорал:
— Выйдите из машины.
— Я задержан?
— Без резких движений положите руки на руль, чтобы я их видел и немедленно выйдите из машины! Ну?!
— Так без резких движений, или немедленно? — уточнил сидящий за рулём серебристого Кадиллака.

Вскоре подозреваемый был скручен и посажен на заднее сиденье полицейского седана. Никаких вам тут не зачитают прав. Не станут церемониться. Пара ударов по почкам дубинкою, наручники и мордой в капот. Это вам не фильмы с их супергероями, добряками и злодеями, где всё однозначно, очевидно, и по закону.

— Мэри. Мэри! Ты чего жрёшь опять? Ответь. Это четвёртый. Я на дороге к ферме Уильямсов, задержал того маньяка, о котором утром в новостях сообщили.
— Привет, Том, я отходила, — прошипело в рации.
— Привезу его в участок скоро. Добегался подонок. Видимо он и вправду больной на всю голову.
— Что там? Говори чётче, шумы мешают.
— Глухая блин.
— Я всё слышу, Мак-Дуглас!
— И славно! В машине задержанного была найдена сумка, в которой я обнаружил урну с чьим то прахом. Этот псих, Майкл Джонсон, с собою ещё и прах чей-то возит. Некрофил чёртов. — обернулся к подозреваемому
— Ты у меня ещё на стуле электрическом жариться будешь, урод. — и ударил его по носу.
— Что там за шум? — донесся из рации женский голос.
— Я его в участок скоро доставлю. Конец связи.

Майкл был каким-то безразличным к задержанию, верно, знал, что это случиться. Не зря же сам вызвал «девять-один-один» когда всё начиналось, почти три
дня тому назад. Но было заметно, что он всё же поник. Только от чего? Не дали осуществить задуманное? Или смертная казнь, что предвещали ему наручники? Это понять было сложно. Одни догадки.

Полицейский тем временем рылся в конфискованной сумке, видно, вина пойманного им была столь очевидна, что не стоило ждать экспертов и можно пренебречь перчатками.
— Что за журнал?
— Не трогайте, это моего сына!
— Но, но. Поспокойнее. А то сейчас впечатаю мордой в заднее стекло. — Серый, потрёпанный журнал был открыт для прочтения.

Первая запись, которая бросилась в глаза Томасу, звучала так:

— 12 Мая 2006. 19:45

Мэтью Джонсон.
Сегодня боли усиливались. Папа пришёл с работы пораньше. Я этому рад. Морфий почти не помогает. Папа обещал мне помочь, он продал наш домик в горах, чтобы оплатить новую химию. Волосы, наверное, и не отрастут. Но папа сказал, что не всё потеряно и он сделает что сможет.

24 Мая 2006.


Время не знаю сколько. Сил почти нет. Рвало весь день. Отцу говорить не хочу о многом, притворяюсь, что мне получше, но он всё понимает. Люблю и ненавижу его за его хорошесть. Люблю потому что он заботится обо мне, а ненавижу за то, что слишком хорошо. Так хочется обидеться на него, и раз никого больше у меня нет, сдаться. Боли невыносимые.

3 Июня 2006. Утро.

Море, я так хочу на море. С самого детства мечтал побывать там. С самого раннего детства. Там, верно, красиво? Я знаю, красиво. Видел по ящику. Врач сказал, что я обязательно поправлюсь. А значит, моя мечта сбудется.

7 Июня 2006. вечер.

Странные люди. Недавно говорили, что друзья, всегда звали гулять, а теперь никто не навещает. У них, наверное, свои заботы, да и зачем делиться мне своим несчастьем с другими. Живут своими жизнями пусть. Хотя обидно немного, но и шут с этим.

18 Июля 2006. 22:40

Слышал разговор отца с врачом, случайно. Мне не поправиться. Обидно. Метастазы пошли в кости, скоро в мозг и всё. Отец взял кредит. Химия очень дорогая. Я всё равно не сдаюсь. В церкви за меня молятся, говорят, но почему-то никто не пришёл навестить.

20 Июля 2006 11:00
Сосед по палате умер вчера ночью. Мигель. Мексиканец. Сын мигрантов. Родители его не смогли оплатить химию. Ему всего-то 9 лет было. Как несправедлив мир.

1 Августа 2006. Ночь.

Я дома, наверное, прощальный мой визит домой. Врачи отпустили. Отец взял отпуск, хотя до этого вкалывал в две смены.

3 Августа 2006 14:30

Подумать, только вчера приятели, а сегодня пишут и желают смерти. Верно набухались, купив через брата старшего алкоголь, и пишут. Или просто от скуки. Я сказал, что со мной, упрекнув, что они меня не навестили, а они: умри... И куча других слов. Мерзких. Как люди могут такое?
Я бы мог подумать, что люди, чувствуя свою вину, выдумывают многое, винят меня и гнобят, чтобы не чувствовать себя гадами, но я сомневаюсь, что они из чувства вины. Это скорее просто со скуки. Странные развлечения у мелких личностей.

17 Сентября. 2006. День.
Боюсь, что отец откроет мой ноутбук и прочтёт те переписки, ему будет больно. Я борюсь. Забил на них. Вчера была медсестра, симпатичная, новенькая. Вот бы я выздоровел, и она стала моей мачехой, так сказать. Видел взгляд моего отца на ней. Хотя, скоро увижусь с мамой, это тоже хорошо, но я ещё повоюю.

23 Октября...
Запись неразборчива.

Полицейский долго молчал, прочитав данное. Потом положив в сумку обратно, журнал, заметил на урне с прахом надпись железными буквами на табличке: Мэтью Джонсон 1992 14 Марта. 2006 Октябрь 24-ое...

— Знаешь, что-то живот скрутило. Чёртовы пончики с ежевикой.
Не ешь их, если представится возможность. — Майкл смотрел на офицера озлобленно, след от удара давал о себе знать. А офицер продолжал свои около-туалетные речи.
— Схожу-ка я за камень тот. — обронил как бы случайно ключи от наручников за спинку заднего сидения. И вышел, обернувшись.

— Тут океан в тридцати милях, красивый, говорят. Мы с дочуркой туда ездили на уик-энд, тем летом. — Закурил сигарету, отвернувшись от машины, где "жестокий" маньяк в его фразах всё понял между строк, и серебристый кадиллак запылил навстречу океану, увозя нашего героя, развеять с прахом мечты мальчика над водной гладью. Ведь иногда, чтобы одолеть зло, нужно впустить его в себя.

8 Декабря 2014 23:20

154.3. Несправедливость

Словно визг плачущего ребёнка, в ночи заскрипели тормоза иномарки, и что-то с мягким плюхающимся звуком, как мешок с картошкой, выпало на обочину из распахнувшейся двери автомобиля.
— Разъездились, говнюки мажористые! — жующий заплесневелый хлеб Петрович недовольно проворчал. Ему помешали рыться в помойке.
Мгновение погодя загремели бутылки и, презираемый всеми за недочеловеческую никчёмность, обросший, вонючий дед с драными баулами через плечо прихромал на перекрёсток, где стонало чьё-то умирающее тело.
— Кхе, кхр... — захлёбывалась собственной кровью юная, полуголая девушка лет шестнадцати: её бледновато-синюшная грудь была оголена, отражаясь белёсым во свете фонарей, еле освещавших дебри ночи.
— ****ец просто. Звери! — у мужика с грохотом из рук выпали пакеты на асфальт, чуть не разбив при падении полупустую бутылку самогонки, оставленную на утреннее опохмеление.
Тем временем тело едва извивалось, пытаясь выползти на дорогу. БОМЖ неуклюже склонился (было заметно, что его старческая, видавшая не одну ночёвку в подвалах и колодцах, спина еле разгибается), но, что было силы приподнял бьющуюся в агонии, пытаясь понять, где место ранения, чтобы остановить кровь. С её плеча свисала дамская сумочка, которую он без малейшего промедления суматошно, словно воришка, обшарил, но, по-видимому, юное тело его ладони привлекало сильнее...
Сворачивающаяся кровь липла к пальцам, повеяло страхом и смертью. Угораздило же беднягу. И вот, под левой грудью, на которую на ощупь наткнулся старик, он заметил торчащую рукоятку ножа. Сперва судорожно схватился за неё, чтобы вынуть, но что-то из армейских мед курсов на автомате вовремя вспомнилось... Вынимать не стал - небезопасное это дело. Несчастная девка пыталась вырываться, в полубреду решив, что и он собирается над нею поглумиться. Однако пахнущий обоссанными портками человек, сняв с себя запотелое тряпьё (вместо того, чтобы приняться за то же, что с нею совершили бывшие попутчики), для дезинфекции промочил самогоном свои шершавые руки, одежду и заодно ополоснул её грудь - и как умел заткнул одну из особо кровоточащих ран. Пальцы дрожали. Пытался разблокировать сенсор телефона для звонка в скорую. Не получалось.
— Людииии! Кто-нибудь, помогите!!! — он явно не умел пользоваться таким чудом техники и отчаянно принялся вопить на всю окраину города. Улицы были пустынными, во многих из окон не горел огонь. Никто не откликался.
Одно и то же вторил:
— Доченька, ты только держись... доченька, — переходя с крика на полушепот,
— Кхе - кх... — теряла сознание девочка. Дед прижал её к себе, весь измаравшись кровью умиравшей. Волок до соседнего подъезда:
— Людии, кто-нибудь, помогитеее!!! — пакеты со всем его нехитрым скарбом остались на дороге, где их запросто мог расплющить проезжающий мимо грузовик.
Пинал в подъездную дверь, ибо в домофоны никто не ответил.
В голове мелькало: "ладно мне, когда мёрзну зимою, не открываете, боясь что загажу ваши чёртовы лестничные клетки, но девочка-то одна из вас! Твари, одна из вас!" — и на мгновение замолчал, покаявшись в словах. Ему не хотелось бедняжку равнять с этими бездушными, целёхонькими скотами, спрятавшимися в своих уютных "крысиных норах":
— Скорую, вызовите кто-нибудь скорую! — тишина. И, сквозь биение головой о дверь, как о бессердечность, кряхтение несчастной прекратилось...
— Отмучилась... — у подъезда теперь вырывалось из груди только одно сердце. Дед мучительно осел под крыльцом, содрав вязанную шапку на запотевший лоб, и заплакал.
— Сейчас милицию позову, будешь хулиганить!
— Напился и людям спать не даёт, алкашня!!! — донеслись откуда-то сверху противные бабьи голоса.
"Вам бы так подохнуть, горластые коровы..." — с бессилием и яростью подумалось бездомному. И сжались, что есть силы, до хруста, остатки прогнивших зубов, словно что-то, уже не в первый раз, надломилось звонко в его душе.
И не то, что бы я хотел написать про безнаказанность за вечное безразличие обитателей уютных квартир, что вы - нет. На это есть посмертный судья. Но о заскрипевших тормозах ментовского УАЗика, который привёз угрюмых обвинителей человека пытавшегося ей помочь (я бы даже сказал: единственного настоящего Человека живущего, в той округе), именуемого ныне - насильником и убийцей... Несправедливость.

15 декабря 06:10 2015

155.4. Пациент Отто Ван Дилан

Предисловие.

Если ты ожидаешь от этого рассказа увеселительного времяпрепровождения, которое не существенно повлияет на твоё мировоззрение, то даже не стоит приступать к прочтению. Не хочу быть причиной твоего разочарования, ведь и без моего участия его в этом мире предостаточно. Не так ли?

Пожалуй, друг мой, Ты бы смело возразил мне мол не все же невезучи на везение и удачливы на неудачи? И правда, лукаво соглашусь я, именно лукаво. Ведь знаю, что Ты бы непременно возразил мне только в том случае, если бы не покупал объёмистую пачку чипсов, а открыв — находил её полупустой. Или влюбляясь в обаятельную девушку, ( через пол года), не находил бы себя пьяным в хлам, у друга в гостиной, пишущего ей СМС в два часа ночи, с исковерканным подсказчиком Т9 текстом: "Я не рагу без тебя".

И всё бы ничего, если бы поутру, тебя не находил друг висящего в петле. Тебя в его ванной, где твои ноги болтаются над собственными экскрементами, язык вывален, а из глаз вместо слёз сочится свернувшиеся капли крови от лопнувших капилляров. Как же: плачьте по мне, хотел красиво уйти из жизни. Где романтика? Увольте. Хер тебе — только хард-кор и мясо, дерьмо и кровища. Мрачная картина. Её бы делал немного абсурдной, но объяснял многое, на растрескавшемся экране телефона, рядом с тобою, высветившийся ответ от твоей ненаглядной. Кратко и сухо: "Это хорошо". Какое нелепое совпадение, какая досада.

Ты бы возразил мне, но твой друг увидев это, испугался бы не за тебя, а за то, что он скажет полиции. Ещё и пол отмывать половину дня, а эта морока с похоронами. Какой галстук надеть? У него же нет чёрной рубашки! Какие слова подобрать твоим старикам в сожаление, как же он их не любит. У твоего отца изо-рта пахнет твоим трупом, как с ним беседовать, но обычаи есть обычаи. Да и в лоб целовать покойника не гигиенично. Столько разочарований, знаешь.

И всё бы ничего, ведь у тебя ещё не было этой чёртовой бестии, что придёт к тебе на похороны надушенная подарком от твоего соперника, и друг ещё делает вид что твой сувенир на его День Рождения, (компакт-диск не с его а с твоей любимой группой,) не передарен им соседу.

Смело возражай! Ещё этого не стряслось. Жить можно, унывать не стоит. Жить как живёт мальчик лет двенадцати,который умрёт от рака лёгких. Не унывай пока что он прикуривает свою первую сигарету. Нужно жить, жить как живёт юная девушка что умрёт от передозировки в притоне, работая уличной девкой за дозу. Пока что не унывай, у неё ещё не провалены экзамены в Театральный Институт. Да и порноактрисы, тоже актрисы. Ведь все маленькие принцессы грезят о синематографе. Ты далёк от этого, друг, живи и радуйся, но эта чёртова полупустая пачка чипсов, как бы говорит
— парень, тебя жестоко обманут, не верь своим ожиданиям. Мир не такой каким ты его воспринимаешь.
О чём это я? Тебе не понравится мой рассказ. Всё верно: я начинаю твоё очередное разочарование.


Часть первая

Светлая, прямоугольная комната, с потолком цвета помятой фольги, производило гнетущее впечатление, будто некуда спрятаться от света, чтобы лежать как зимою картошка в тёмном уголке, обретая покой. Правда производить впечатление было не на кого — Отто Ван Дилан лежал без чувств, на неком подобии кровати. Она была приятного пастельного цвета , не совсем мягкой, но удобной. Изогнутый матрас принимал форму спины. Видать, хозяин данного помещения большой ценитель комфорта.

Источники яркого, но мягкого, не слепящего освящения прогрызались точками и полосами то из поверхности стен, то свисали с потолка, то выглядывали из укромных местечек отличавшейся необычными формами мебели. Всё было каким-то причудливым, но самым удивительно-странным казалось то, что в комнате на окнах не было окон. Лишь похожее на панно, с ежесекундно меняющимися картинами, жалюзи на прямоугольнике одной из стен.
— Где я?! — прокричал осипшим голосом очнувшийся Отто. В комнату вошли.

— Мистер Ван Дилан, как вы себя чувствуете? —
(произнёс один из двух вошедших мужчин, тех что были в светлых облачениях отдалённо напоминающих костюмы пловцов).
— Какие-то странные люди. Кто они? — решил было Отто, как один из вошедших продолжил
— Зовите меня Доктор Мюллер, а это профессор Йонс Экхман. —
Почтенного возраста, подтянутый, седовласый господин вежливо поприветствовал Ван Дилана пожатием руки. Сзади вошедших стоялая юная, стройная женщина лет 26, с золотыми волосами и миловидными чертами лица.
— Где я?! —
Настоятельно переспросил встающий с кровати.
— Лежите, лежите, вам ещё рано подниматься.
Голова "налилась свинцом", ноги онемели , и Отто присел
— Пожалуй, вы правы, Доктор. Что со мною?

— Не волнуйтесь вы так, мы вам поможем —
улыбнулся профессор.
— Какой сегодня год, месяц. Ваше любимое блюдо? Расскажите нам всё что вы помните. Нам необходимо понять что с вами произошло?

Отто насупился, отёр ладонью правой руки, надбровные дуги, зажмурился на мгновение и тяжело вздохнул —
— Мне бы самому понять что произошло?
— Давайте вместе разберёмся в этом. Не для этого ли мы и собрались? —
Добродушно подытожил серьёзный, доктор Мюллер. Женщина что-то записывала.
— Не давите, ему сейчас, и без того, не просто.
— Похвально, фрау Эмма. Вы, как никто другой из нас, правы. —
Ответил очаровательной коллеге доктор. Он был обходителен и вежлив.
Вошедшие вальяжно развалились в креслах напротив пациента и один из них изрёк
— Малый консилиум, научно-исследовательского института пятого округа, к вашим услугам. Начните по-порядку. Мы вас, внимательно слушаем, герр Отто.

— Я Отто Ван Дилан, уроженец маленькой деревушки в Лотарингии. Оттуда родом где ещё растут старинные, высокие каштаны, вдоль главной улочки. В детстве, мальчишками, мы их жарили сидя у костра. Вы когда-нибудь пробовали жаренные каштаны? — на миг отвлёкся Ван Дилан — Уверен что нет. Хорошие времена были: лазали по оврагам, прыгали с гаражей. А теперь всё прошло, как пф, как пшик, будто ничего и не было, одни воспоминания. Мне двадцать семь лет. Подумать только двадцать семь. —
Задумался Отто потирая двухдневную щетину.
— Когда вы родились? —
Сухо переспросила женщина.
— Постойте, это всё настолько важно? Если нужно, прочтите в моих водительских правах. Или вы настолько плохо считаете, доктора-учёные? —
Пациент с досадою и неким подобием утомлённой ухмылки развёл руками. Ему верно было невдомёк для чего такие расспросы. —
— 78 года я. Тысяча девятьсот семьдесят восьмого, 6 Февраля. Шестое Февраля идёт вслед за пятым, учтите. Ещё я кто-то там по знаку Зодиака, а по жизни человек. Запишите, девушка: Че-ло-век. С большой буквы. Вот так. —

К изумлению Отто, женщина производила вид, что записывает каждое им произнесённое слово. Чудаки.

— Чем вы увлекаетесь, род занятий, хобби. Вы ещё не рассказали нам про ваше излюбленное блюдо. Это каштаны? Продолжайте. —
Перебил учтиво Мюллер, И тут же, немедля, Отто продолжил повествовать собравшимся свою автобиографию.
— Я простой голландец, в третьем поколении живущий в Германии, по профессии электро-монтажник. Работаю в фирме дяди моей гражданской жены, в девичестве Лилиана Дюнкерк. Она бельгийка. Да, бельгийка. Мы давно не можем завести детей, это нас сплачивает. Ей, по-видимому, жаль меня, а мне её. —
Будто бы сам себя уверяя в этом, рассказывал сидящий на кровати.
— Мы с нею познакомились на пивном фестивале в Баварии, лет пять, или шесть тому назад. Она была хороша, чертовка. Чего стоит один только вид, её сиреневого платья с широким декольте, а завитушек в волосах, и цвета неспелых слив взгляда голубовато синего. Уверяю вас, я сразу потерял свой ум.

Живём мы с нею, не так чтобы душа в душу, но у нас уютный двухэтажный домик. Знаете такой город Штутгарт, в Патагонии. От нашего дома открывается прекрасный вид на пойму Рейна. Ох, старик Рейн. Сколько ты повидал на своём веку? —
Вздохнул Отто пересев с одного края кровати на другую. —
— Если бы не служба в Бундесвере и командировка во Вьетнам, то всё было бы почти идеально. Я бы не пропустил время когда наш с Лилиан сынишка пошёл в садик, как он учился говорить, ходить. Первое "папа". Чёртова война. Вас устраивает такая биография, я теперь могу идти домой, господа-хорошие?

— Отнюдь. Не смущает. —
Сидящие напротив отвечали говорящему —
— Она должна смущать вас, Вас — наш дорогой друг. Ведь как мне подсказывают, Патогония в Аргентине. Бундесвер не участвовал в войне во Вьетнаме, что была до вашего рождения. И как вы могли пропустить взросление сына которого никак не могли завести, с Лилиан Дюнкерк - главной героиней романа Ремарка "Жизнь взаймы"?
Надеюсь вы понимаете, что и Штудгарт стоит не на Рейне. В какой же дом вас отпустить нам прикажете? —
Подытожил седовласый профессор, опрокинув мимику Ван Дилана в шок.
После чего Отто смог произнести только —
— Я любил шницели с ячменным пивом, шницели что готовила Лилиан. —
На пару минут в комнате воцарилась мёртвая тишина.

— Какой прелюбопытнейший случай, но мы вам непременно поможем, милейший. —
Прервал паузу Доктор Мюллер. Его слова звучали мало обнадёживающими, но и они были как подпорки для прогнувшейся под тяжестью собственных плодов , старой, изъеденной гнилью яблони. Именно таким ощущал себя разум Ван Дилана: прогнувшимся под тяжестью плодов своих фантазий, которые ещё пять минут назад казались ему столь реальными, и вот его разум стал изъеден и стар. —

— Да, да, да. Можете даже не сомневаться, герр Отто. Наши возможности колоссальны. —
Сострадательно добавила фрау Эмма.
Во взгляде Ван Дилана проблеском мелькнул еле уловимый уголёк надежды. —
— Надеюсь это правда , а не мои фантазии, но я читал в каком-то журнале, что нынешняя медицина, да и наука в целом, шагнула далеко вперёд. О, если вы сможете мне помочь, я буду по гроб жизни вам бесконечно признателен.

— Нынешняя наука и правда ушла далеко вперёд. — ухмыльнулся профессор добавив с некой толикой серьёзности — но ещё не мало предстоит, чтобы "дойти" туда куда мы -учёный люд ведём Человечество.

— Вы правы, правы доктор. Ведь вы доктор? — обратился Отто к перебившему его.
— Скорее исследователь, но в некотором роде да, будь по вашему - я доктор.
— Так вот, герр Экхман, к примеру мой сосед, уж не знаю истинны ли мои воспоминания, но он долгое время болел язвой желудка. С юности его безуспешно лечили, то один врач , то другой, назначал разные методики и диеты. Причитали что у него эта хворь от нервов, от острой пищи (которой, к слову, Густав любил набить брюхо), лечили - лечили и всё безуспешно. И не поверите, пару лет назад, некий учёный муж, сделал открытие что причина язвы желудка вовсе не неправильное питание, или систематические стрессы , но банально - инфекция. Да-да инфекция. То ли, хелико бактера, то ли хэлк бактера. Непривычное нашему слуху название. И что бы вы думали, пропил он курс антибиотиков и здоров как бык. Ест что душе угодно. Чему искренне рад. А сколько лет его мучили врачи. Врачи, они как древние бродобреи, утверждают что могут помочь, мучают-мучают, а потом хвать и оказывается совершенно не так врачевать надо было. Про лоботомию  и прочие варварства медицины я и упоминать страшусь. — Отто Ван Дилан перешёл на громкий шёпот и вкрадчиво добавил — вы , уж пожалуйста, не уподобляйтесь им.

Сделал небольшую паузу. И как ни в чём ни бывало подытожил
— Как же хочется кушать. Как я понимаю, я тут не на пару часов? Когда обед?
— Я как знала — вмешалась фрау Эмма — обед уже несут.
В ту же секунду открылась входная дверь и в помещение вошёл рослый юноша в синеватом костюме, с керамическим подносом в руках. Он прошествовал до кровати , возле которой стояло нечто напоминающее прикроватную тумбочку. Молча положил поднос и удалился.

— Верно мед.брат. — подумал Ван Дилан — На подносе румянился, сочный шницель, от одного аромата которого громко урчало в животе. Подле него стоял бокал со вспененной жидкостью, запахом и насыщенным цветом напоминающая не фильтрованное, светлое пиво. Отто не верил своим глазам, но и пара жаренных каштанов, с вкраплением угля и сажи, и приятным запахом костра, тоже лежали на подносе в котором отражался потолок цвета мятой фольги.
— Вот это я понимаю - уход.
Добавил ошеломлённый пациент. Герр Мюллер как мантру повторил ещё раз
— Мы вам непременно поможем.
— Приятного аппетита. — и герр Йонс Экхман, вслед за коллегою, поспешил отличиться воспитанностью.

Всё как полагается: и вилка, и нож были под рукой. Отто Ван Дилан с неимоверной жадностью приступил к трапезе, будто он не обедал целую вечность. Кусок, ещё кусок. И всё бы ничего. Но когда дело дошло до выпивки, обнаружилась досадная штука, в бокале плавали щедро всыпанные, сырые ячменные зёрна.

Отто отпив поперхнулся
— Что это?!
— Но вы же любите пиво с ячменём?
Донёсся взволнованный голос сидящей поодаль ото всех светловолосой женщины.
Она явно замешкалась. Отто обратил на неё свой взгляд и хотел было попросить стакан воды, недоумевал от такой оплошности. Мол сырой ячмень в пиве, ахах. Кому скажи не поверит. Но на мгновение опешив резко вскочил обронив поднос, в одной руке его была вилка, в другой посеребрённый нож. Губы женщины не шевелились, но она говорила.
— Что-то не так? —
Спросил профессор.
Отто стал пятится пока спиною не упёрся в панно мерцавшее разными картинами.
— Я только заметил , что слышу ваши речи, но ваши губы остаются без движения. —
Отто объяла холодящая душу дрожь, по спине как тараканы проползли мурашки. Пятится было некуда. Его собеседники встали , их движения были плавные и пугающие. Они становились всё ближе и ближе.
— Мы вам поможем. — звучало как заклинание — Не волнуйтесь.
Панно упало, Не громко звякнуло и потухло. Запахло горелым.
Пациент нервно отдёрнулся, и обернулся. Пред его лицом был квадратный иллюминатор, в котором виднелись очертания небесных тел и рукотворных, и нет. Что-то мигало в темноте его глуби.

— Мы вам поможем. — опять это — мы вам поможем. — звучало за его спиною.
В мыслях Ван Дилана промелькнула вся его выдуманная и не выдуманная жизнь, со всеми телешоу и дешёвыми сериалами про инопланетян.
— Всё встаёт на свои места —
Подумал Отто. — меня похитили, стёрли память, Что со мною будет. Зачем я инопланетянам, для опытов? — мысли разрывали его сердце биением и чувством страха.
— Не волнуйтесь. Мы люди. Мы вам поможем. —
Донеслось в последний раз и чья-то рука упала на плечо Ван Дилана.
Он рефлекторно обернулся, удар.
Рядом стоял с добродушной улыбкой профессор Экхман.
— Вы люди? — растеряно переспросил пациент, его дрожащая рука сжимала трапезный нож что вонзился прямо в сердце профессора.
— Как же больно. — посмотрел на своё нелепое ранение Йонс Экхман. И добавив
— сейчас 4367 год от Рождества великого Галилеянина. — пал замертво.
Женщина закричала на непонятном языке, губы её наконец-то зашевелились. С ножа капала кровь.

Часть вторая

Когда из помещения, двумя вошедшими роботами, многим напоминающими людей, было спешно вывезено на летающих, как бы на магнитной подушке, носилках, тело профессора Экхмана, герр Отто обронил нож.

Странно, его никто не арестовал, не бросил на пол скрутив руки за спиною, или испепелив каким-нибудь оружием будущего вроде лазера, не бранил последними словами. Все были обеспокоены тем, что в каком-то эксперименте , что-то пошло не так. В свою очередь, Фрау Эмма немного успокоившись, поправила за ухом какой-то микро-прибор, напоминающий маленькую клипсу и снова заговорила на понятном Ван Дилану наречии.

— Мы понимаем вашу обеспокоенность. И смею заверить, что принимаем все необходимые меры.

Со строгостью посмотрела на доктора Мюллера и сделав кивок головою, как бы откланявшись, размеренным шагом покинула помещение. Планшет с записями остался у неё.

— Полагаю многое прояснилось, но ещё большее требует прояснения. Присаживайтесь, герр Отто. — промолвил в меру спокойным и рассудительным тоном доктор Мюллер.

— Мы проводим эксперимент. — он под руку проводил дрожащего пациента на кушетку, что стояла поодаль от иллюминатора и нам уже знакомой кровати. Отто робко присел.
— Над кем эксперимент?
— Над вами, герр Отто.
— Почему именно надо мной, чем я примечателен?
— Вы меня не верно поняли — добавил доктор — над вами - над людьми древности.
Мы изучаем ваш образ жизни, культуру. Поведение в разных ситуациях. Нам любопытен ваш менталитет. — доктор Мюллер плавно жестикулировал, потом достал некое подобие ручки, на конце которой светился лазерный луч вместо чернил, тонкую керамическую пластину, и добавил
— не изумляйтесь, я отмечу время продолжения нашей беседы.

— Вы создали машину времени, как я очутился тут? И почему именно я? Я простой электро-монтажник, ничего путного, кроме пошлых историй завсегдатаев пабов, вам поведать не смогу. ни о культуре, ни о чем бы то ни было другом, что вас интересует. Верните меня домой, пожалуйста. — Ван Дилан на пару мгновений сделал сердобольное выражение лица, но заметив что улыбка не спала с ямочек на щеках доктора , дополнил недоумевающе
— И чем же, столь развитой цивилизации как ваша, стали так интересны "люди древности", даже не привычно о себе помышлять как о древнем человеке, но всё же , доктор, чем?

— Машина времени! Ооо, это и в наши времена ещё только мечты и удел для писателей фантастов. — оппонировал собеседник — конечно доказано, ещё в "бородатом" 3765-ом Френсисом Ли-Нгуеном, доктором физических наук, что время это материя, но мы до сих пор не научились её отматывать назад, или вперёд. Извините, что говорю с вами не научными терминами, вам они будут не понятны, как птичий язык.

Кстати, о птичьих языках: наши технологии позволяют, каждому кто подключён к системе, понимать все языки что известны людям. Это так сказать, если бы вашего века Интернет был подключен напрямую к мозгу каждого человека. В свою очередь, в который вживили с колоссальным объёмом памяти флеш-карты. — доктор перекинул ногу на ногу — понимаете о чём я толкую? Получается некого рода телепатия. Любой язык, любая информация и всё всегда "под рукой", как бы сказали древние.

— Для чего вы тогда записываете? — скабрезно перебил Ван Дилан.

— А вы наблюдательны. Похвально-похвально. — доктор Мюллер отложил ручку и планшет, встал из удобного кресла и подойдя к иллюминатору, что - то там разглядывая, как бы философствуя добавил
— тупой карандаш лучше острого ума. Любая система может дать сбой и вся информация будет утеряна. Мы научены горьким опытом вашей погибшей цивилизации, уважаемый Ван Дилан.
— Погибшей? Вы так и не сказали откуда я. — любопытствовал пациент.

— Всему своё время, герр Отто, всему своё время. — Мюллер то любовался видами космоса, то отвлекался на Отто. Взгляд и речь его были рассудительны и мудры
— Мы так сказать, исследуем причины которые заставили ваших собратьев уничтожить мир в котором вы жили. К сожалению, после ядерной зимы 2160х, мало чего осталось. В частности, не повреждённых радиацией цепей ДНК в клетках погибших, но мы нашли ваши образцы и воссоздали вас целиком. Ооо, нет, не подумайте это не банальное клонирование из клетки в эмбрион и далее. Это научный прорыв! Мы воссоздали вас целиком из одной клетки вашего мозга. Полностью, с тем же нейронным путём в сером веществе, а значит с теми же воспоминаниями. Разумеется, радиация не прошла бесследно и генетический принтер, не смог скопировать вас в точности, от того и путаница в ваших воспоминаниях, но и это прорыв в науке. — герр Мюллер подошёл к Ван Дилану , нагнулся к нему и глядя прямо в глаза произнёс
— Вы бесценны!

У Ван Дилана пересохло в горле. Наклонившийся снова блеснул своими ямочками на щеках, отошёл. Он явно был в превосходном настроении. И будто бы и не было ножа в сердце профессора.

— Странные люди. — подумал пациент, внимательно слушая рассказ того, кто мог пролить свет на происходящее вокруг.

— Бесценны. Да-да, именно так. С помощью вас мы поймём как не допустить повторения трагедии. — Мюллер насупился — тогда выжило не более пары сотен тысяч человек. Кто где, кто в бункерах, кто в пещерах, кто в рудных шахтах. Многие умирали от облучения. Сползала кожа, выпадали зубы, волосы. Рождались дети с немыслимыми уродствами, не подумайте не монстры, хуже. Кто без глаз, кто с двумя головами. Каково родителям видеть как мучается их ребёнок, вы представляете?! Многие умирали, очень многие. Страшная трагедия, проклятая война. Многие виды животных и растений, рыб и насекомых навсегда исчезли с лица земли. Вирусы и грибы мутировали, начались страшные эпидемии, среди тех кто выжил, после ядерного апокалипсиса. Тогда наши предки, прячась от радиации в шахтах и везде где-придётся, поклялись никогда, слышите ни-ко-гда не воевать друг с другом.

— Разве возможно не воевать? Ведь столько противоречий, национальных, социальных, политических разногласий. Один хочет жить за счёт другого, а другой с этим мириться не желает, или даже на бытовом уровне, на уровне ячеек общества, одна семья богата, другая нет, зависть и вражда. Войн и борьбы избежать невозможно. — перебил Отто. На что доктор Мюллер потряс пальцем перед собственным носом и добавил

— Вот, ваш менталитет. Видение мира глазами древних людей. Сынов примитивного, варварского мира. Именно он весьма нам интересен для изучения. Интересен как биологу опасный вирус. Понять, и обезвредить. Сделать вакцину. Если можно так сказать.
Вот смотрите, уважаемый Ван Дилан, любая война это борьба, борьба за что-то... Верно?

— Разумеется, за ресурсы.
— А что такое ресурсы? — Отто с любопытством слушал говорящего — Ресурсы это дома, механизмы, инфраструктура, плодородные земли, руды и запасы, а самый ценный ресурс это человек. Его время, труд, мысли. Сколько он может сделать полезного, если ему просто не мешать, не мешать а лучше помочь, но вдруг поссорился кто-то с кем-то и война. И вот люди из-за нехватки ресурсов развязавшие её, рушат города, отравляют природу, губят миллионы жизней таких же людей как и они. Безрассудство. Не считаете?

Рано, или поздно наступает перемирие, и все эти несчастные калеки остаются на руинах пропитанных горем и разбитыми надеждами, надеждами на жизнь лучшую. И эти несчастные, с неугомонным рвением, начинают отстраивать , то ради покорения чего и враждовали. Отстраивают, потому что удел человека созидать, а не рушить. Но, по злой иронии собственного безрассудства, о котором я упоминал, восстанавливают мир для новой войны. Круг замыкается.

Даже у преступности корень лежит в нужде. Дайте человеку то, что он желает и не будет вражды и зависти. По крайней мере, её станет меньше, как и следствие зависти и вражды - преступлений.

Как вы не могли понять, что враг человека, не человек. Враг Человечества это нужда. А нужда это болезни, старение, смерть, тяжёлые условия труда, низкая его производительность. — доктор Мюллер увлечённо разглагольствовал, глаза его "горели" — в ваше время сотни миллионов людей голодали, жили без крыши над головой. Вы не умели лечить эффективно практически не одну болезнь. Подумать только, люди трудились с утра до вечера, на нелюбимых работах, ради пищи. Ваш мир был полон горя и страдания, но вы были заняты враждою.

Это же безрассудство, ведь при всём при этом, в те стародавние времена, было предостаточно и чистого воздуха, и воды, и красивой природы. Живи, твори, изобретай. Древние люди жили почти в Раю, но своей глупостью превратили его в Ад, а мы получили самую что ни на есть выжженную пустыню, но мудростью превратили её в цветущие сады.

Герр Мюллер сделал глоток оставленного пациентом, недопитого пива с зёрнами сырого ячменя.

— Пересохло в горле что-то. — продолжил свою познавательную речь —
— Нашим праотцам понадобились сотни и сотни лет, на то чтобы победить избыточную радиацию. Чтобы из необитаемой пустыни, северного полушария Земли , воссоздать былое, и превзойти достижения прошлого. Они поставили своим девизом приобретение знаний. Целью своего существования: прогресс, ради процветания. Они начали практически с нуля и создали мир в котором нет многих "недугов" общества, которые были у древних людей.
А между прочим, практически все ваши знания были на долгое время утрачены. Ваш Интернет и все сервера, где вы хранили информацию просто были уничтожены войной. Мы собирали по крупицам уцелевшие страницы книг и карты памяти. От того мы всю важную информацию дублируем выжигая на кремниевых планшетах. Они не подвержены времени и сбоям систем. Тупой карандаш лучше острого ума.
— сделал ещё один глоток из бокала. Как Отто перебив спросил
— Я ошеломлён, просто слов нет. Но расскажите, всё-таки подробнее, о достижениях вашего времени?

— Понимаю ваше любопытство, а изумление тем более. Ну скажем, выпил бы я из вашего бокала в ваши времена, а у вас был бы вирус Могилёва-Грачницкого, то я бы с большой вероятностью, через пару лет, заболел бы онкологией. И ваши врачи ничего путного не могли бы сделать. Они бы травили меня химией, или вырезали поражённые клетки, и в лучшем случае бы отсрочили на пару десятилетий мою мучительную смерть. Уверяли бы меня что моё несчастье из-за канцерогены, радиации, всякого рода излучений, наследственности, кто-то бы даже повёл к заклинателям. — ухмыльнулся, с ощутимой досадой герр Мюллер — и никто бы не знал истинной причины. Ваше общество примитивно.

— Что же является причиною рака, вы его побороли? — с серьёзностью спросил пациент доктора, тот ответил.

— Это семейство вирусов открыли пара учёных по фамилии Могилёв и Грачницкий, в далёком 2436 году, в честь них это семейство вирусов и названо. Тогда как-раз была эпидемия онкологии. Все грешили на последствия ядерной зимы. — Отто немного заёрзал — Вы не пугайтесь, данные вирусы жили бок о бок с человеком издревле, даже относительно ваших времён издревле. Просто от плохих условий жизни, в те времена он быстрее губил многих из людей. Знаете, что бы вам было понятнее, это как ангина. Вот если кто чихнёт на вас у кого простуда и вы отсидитесь в тепле, за чашкой травянистого напитка, попершит в горле, и отпустит, но стоит вам после инфицирования ОРВ пойти на холод, или поесть сладкий лёд, то ангина и две недели дома, лёжа плашмя, вам гарантирована. Без надлежащего лечения, разумеется. — добавил говорящий.
— Но не значит что поедание сладкого льда причина ангины. Так же и в случае с онкологией: канцерогены, излучение и прочее, только провоцируют вирус на развитие, путём снижения защитных сил организма. Даже это не совсем обычный вирус, он не просто живёт за счёт клетки жертвы, но и превращает клетку в себя самого.
Как бы попроще сказать: фрагменты его ДНК встраиваются в ДНК жертвы и меняют его шифр, в результате клетка становится уже "врагом" носителя и губит его. — вздохнул доктор
— Он был во многих, пока не научились с ним бороться.

Ваша медицина была примитивна, это варварство. Не устану это повторять. Начиная с 2106 года, ещё до открытия вируса, лечили рак заражая неимоверно большим количеством доз ослабленного вируса кори, больного раком. Вирус накапливался в поражённой раком клетке и губил её. Но это варварство, так как многие умирали не выдержав данную дозировку и сам по себе вирус конкурент не убивал вируса Могилёва - Грачницкого, но лишь отодвигал на некоторое время появление нового очага. Я молчу про химиотерапию. Она лучше чем ничего, но это всё малоэффективно.

В наше время, в просвещённый 44 - ый век, ты ложишься в капсулу и луч медицинского сканера уничтожает в организме всё представляющее, хоть малейшую угрозу здоровью, расщепляя на кварки и собирая из них полезные молекулы и клетки. Всё это дело получаса и практически безболезненно. Прослушали пару песен, отдохнули, а вас тем временем вылечили практически от любой поломки в организме. И , заметьте, всё абсолютно бесплатно, ведь здоровый гражданин приносит больше пользы обществу, чем хворающий. Мы очень долго и упорно шли к этому. — глаза герр Мюллера "загорелись" ещё жарче
— этот тернистый путь, путь к бессмертию, ведь человек умирает не от старости, а от болезней.

— Вот сколько мне можно дать лет? — полюбопытствовал герр доктор.
— Не более 40-ка, или лет 35.
— Мне уже семьдесят четыре, юноша, семьдесят четыре. А нашей фрау Эмме 51, На сколько она выглядит, чертовка, на 30?
— Я бы дал её не многим более 25-ти — поправил Ван Дилан.
— И я о том же, и я о том же. — донеслось до ушей пациента.

Господин Мюллер о чём то задумался.

— Много ли человеку нужно для счастливой жизни? Быть здоровым, долголетним, чтобы его любили конечно же, заниматься любимым делом, вдоволь покушать и утолить жажду чистым питьём, крыша над головой, да хорошее образование. Остального он добьётся сам.

Наше общество и поставило целью давать необходимое людям. Поставило знания на службу человеку. И теперь у нас всё это есть. Технологии подарили нам изобилие, роботы заменили нас на не творческих работах. Человек создан творить, а не быть рабом. У нас миллиарды учёных и деятелей культуры и ни одного раба однообразных действий на производствах. Это ли не счастье?

В наших учебных заведениях учат тому, кем человек хочет стать, а не тому кем он должен быть.
У нас нет умышленной преступности, ибо система всё знает. В каждом гражданине микрочип.

— Это же несвобода. — возразил Ван Дилан — микрочипы это несвобода.

— Нет, мой любезный собеседник, это настоящая свобода. Система контролирует нас, мы систему. Мы и есть система. У нас нет ошибочных приговоров по преступлениям, преступления совершаются только по нечаянности. Они крайне редки.
В нашем обществе существует тысячи тысяч программ помощи в той, или иной ситуации и если чип отследит возникшую проблему, то агенты: соцработники (либо люди трудящиеся по призванию души, либо дроиды) свяжутся с вами и предложат десятки программ помощи.
Ведь почти любая трудность у кого-то уже случалась и легче её решить учась не на своём опыте. Учёба нужна? Пожалуйста. Мед.помощь? Не проблема. Юридическая, творческая, любая. На все жизненные ситуации система ответит и подставит плечо сограждан. Как писал Дюма , ваш современник почти что, "один за всех, и все за одного". — герр Мюллер ободряюще подмигнул правым веком.

— И всё таки, как вы объединились все, ведь "каждый кулик хвалит своё болото". Тот же национализм, или религиозные , либо политические распри...
— Национализм это инстинкт первобытного человека. Его мотивация такова: кто не в моей пещере живёт, тот отберёт моего мамонта. Кто не похож на меня, того следует опасаться, он не из моего рода, у него другая пещера, он пришёл отнять мою самку и унести бивни что я раздобыл.

Религиозные распри? — недопонимая задумался герр Мюллер — зачем враждовать из-за того, чего не видишь, из-за того что не можешь ощутить?

— Вы пережили религиозные предрассудки? — перефразировав полюбопытствовал Ван Дилан. Доктор отвечал.

— Между верой и наукой нет противоречий, они не вступают в прямое противостояние, а значит конфликт меж ними это варварство, варварство которое можно преодолеть. Наука даёт ответы там где может объяснить, она описывает законы по которым устроен мир. Вера же даёт утешение и надежду там, где наука пока что бессильна. — итожил доктор Мюллер — Вера говорит кто создал мир и для чего, а наука рассказывает как всё это работает.

Про политику и говорить стоит ли? У нас нет разногласий, мы все равны, каждый гражданин. Каждый изобретает, а не трудится. Кто-то лучше, кто-то хуже. Самые полезные открытия и плоды творческой мысли внедряются. Жизнь становится легче. Мы называем это перфекционизм - стремление к совершенству.

Повторюсь: разум дал нам технологии. И теперь, если любой гражданин может клонировать себе ребёнка с тем разрезом глаз и цветом кожи, с каким пожелает и потом научить его и себя любой культуре, зачем ему быть расистом? Теряется нужда выживания и людей объединяет общая цель, а будь мы разделены на нации и страны, (как в ваши варварские времена), то ничего бы не добились, двадцать миллиардов умов и рук сделают больше, чем сто миллионов думающие о войне с другими "стомиллионниками".

— Допустим. Нет вражды меж вами, но если вы встретите инопланетян, агрессивных и варварских, тех которые погубят вашу мирную цивилизацию. Как обезопаситься? —

Герр доктор пожал плечами
— Прежде чем искать разум на других планетах, нужно убедиться что он есть на твоей. — взор Миллера излучал мудрость — К тому же, вне земной цивилизации, мы до сих пор никого ещё не встретили.

— И всё же, что если... — не хотел угомониться Ван Дилан.
— Высокоразвитые цивилизации тоже дошли бы до идеи мирного сосуществования во-имя прогресса, а более низшим по развитию не до нас, они поди заняты ядерными зимами, истреблением друг-друга.

На миг задумались оба. Герр доктор продолжил:
— Да и Вселенная бесконечна. Если погибнет наша цивилизация - не беда. Где - нибудь в глубинах бескрайности будем сидеть такие же мы и спорить об этом, но у тех нас всё непременно сложится удачливее.
— А Вселенная и правда бесконечна? — не унимался пациент.
— Ооо, мой любознательный Отто, она как вселенная во вселенных. Каждый атом это те же звёзды с планетами. В том микрокосмосе есть свои атомы, а на них , на нано-кварках свои планеты и звёзды. И видать, где-то там, во-глуби стоит такой же я и повествует о иных мирах. И так до бесконечности. Представляете - мир в мире, вселенная во вселенной.
Да и освоили мы, с горем пополам, ещё только малую часть Млечного Пути. И всё бы ничего, но и вся наша вселенная с её биллиардами галактик всего лишь маленькая песчинка в другой мире мега-вселенных.

У Отто Ван Дилана перехватило дыхание, он был потрясён услышанным.
— К сожалению, дальше нескольких звёзд от Солнца мы ещё не долетели. — с немалой толикой горести и досады посетовал доктор.
— Скорость света, проклятая скорость света. Как её превзойти?
Мы можем расщепить любой объект на фотоны и кварки, и отправить лучом в любую точку вселенной где есть приёмник частиц, и там собрать в той же последовательности кварк ко кварку. Но мы не можем, пока что не можем, — исправился Мюллер — не можем превзойти скорость света. Между тем, 100 000 лет нужно свету чтобы пересечь одну только "песчинку" - Млечный Путь.

— Неужели, в вашем мире всё идеально и нет неразрешимых проблем, где "ложка дёгтя"?
— Всё неотделимо и восторги и огорчения и терзания и довольство. Везде есть и минусы и плюсы, но мы уверены что хоть и не сможем построить идеальный мир, но построим его лучшим чем он был прежде.

Мы вернули к жизни миллионы видов живых существ, которых уничтожила война, а значит мы в ответа не только за человечество, но и за всех землян. — на мгновение прервался доктор , потёр лоб и продолжил
— Вы ели животных, убивали ради развлечения, ради одежды. Мы выращиваем пищу в лабораториях - не убивая никого. Наш мир гуманнее.

Вы говорили о свободе, но ваша свобода это просто наплевательство, наплевательство всех на всё. У нас общество всегда подставит плечо помощи. Всегда. — утвердительно посмотрел на пациента господин Мюллер.

— Вы лишали свободы преступников, казнили их, не решая проблем что сподвигли их на совершение преступления. Мы же не рубим ветви, а выкорчёвываем корни. А тем кто совершит правонарушение, мы создаём виртуальный мир, симулятор реальности, где они живут так как им полезно. Не мешая обществу. И им хорошо, и нам. Мы гуманнее.

— Я спросил вас про "ложку дёгтя", не юлите. — критично настаивал Ван Дилан.
— Бессмертие. — отвечал доктор — это и польза и вред, и минус, и плюс.
Мы можем разобрать человека на частицы меньше кварков и собрать их в той же последовательности, с тем же нейронным путём, а значит с тем же мировоззрением. И вроде всё хорошо - издревле бессмертие мечта человека, но мы из того же количества материи можем распечатать сотни одинаковых личностей. И кто же из них есть настоящий? Вдруг мы умираем при расщеплении на микро - частицы, а собирают уже не нас. — мучительно нахмурил брови герр Мюллер — Вот в чём дилемма. — Достал из под ворота висящий на шее кулон голубя, поцеловал его и дополнил
— Только великий Галилеянин утешает в такие моменты.
В помещении на пару мгновений стихло.

Спустя некоторое время, герр Мюллер предложил Ван Дилану пройтись, осмотреть космическую станцию.
— Каково это целую жизнь летать в безвоздушном пространстве? — не унимался с расспросами Пациент.

— Искусственная гравитация творит с мировосприятием чудеса, не даёт нам понять что мы в невесомости. Это всё равно что жить внутри огромного кольца, или с внутренней стороны яичной скорлупы, которую быстро раскручивают, а тебя по инерции придавливает к её внутренней плоскости. Каково мне летать на станции, спрашиваете? Земля тоже летает в космосе. Просто там больше мест куда можно сходить, относитесь к этому проще. К тому же, если мне не изменяет память, я посещал цветущие земные сады в том году, на праздник весеннего равноденствия. Да и никто не мешает мне уходить в иллюзорный мир виртуальности, в свободное время, а там я тот кем только захочу быть. Реальная виртуальность, так сказать. — доктор был как всегда подробен и обходителен. Виделось достойное воспитание в его речах. Отто безмолвно восхищаясь следовал за ним.

Коридор был светел и просторен, возле тёмных как ночь иллюминаторов цвели растения, И вдруг, между ног Ван Дилана прошмыгнуло что-то пушистое. Пациент обернулся - надо же,енот.
— Да-да, мы их приручили — добавил доктор Миллер — не правда ли уютно?
т— Аха... — растерянно согласился Ван Дилан.
— Кстати, спасибо за восхищение моим воспитанием. Не удивляйтесь, система знает всё, включая ваши мысли. — продолжал улыбчивый собеседник. — в вашем обществе гении считались безумцами, а в честь злодеев вы называли улицы и города. Мы учли ваш печальный опыт. —
Иногда оборачиваясь, хвастал достижениями своего мира, господин идущий впереди.

— Как говаривал Жак Фреско, ваш современник уважаемый Отто, хотя вы его вряд - ли знаете: "Всё зависит от воспитания, если бы вы жили среди индейцев Амазонки и у вашего соседа висели на кухне высушенные головы врагов, то вы бы занегодовали? Конечно! Почему это у меня только пять голов, а у моего соседа двадцать". Воспитание очень важно, мой преображающийся из варвара, друг.

Или как говаривал Ницше о сверхчеловеке: "человек это то, что нужно превзойти" — не унимался герр доктор.
— тот же Герман Гессе писал: "человек это всего лишь, плевок природы в сторону сверхчеловека". Вот мы и пытаемся, так сказать, "доплюнуть" человека туда, за грань, в светлое будущее.

А у вас они считались безумцами, что Ницше, что Есенин, что тот талантливый доктор который придумал стерилизовать поверхность рук врача перед операцией, или родами, чтобы пациенты не гибли от горячки. Из какого же мы варварства вышли, Боже мой. — посетовал на прошлое врач.

Пред ними открылась дверь-купе, как бы врастая в стену и их взору предоставилось просторное помещение, похожее на кабинет. Какие-то шнуры и трубочки свисали от приборов. Возле светящегося кресла, стояли двое.

Их лица озарялись неоновыми отблесками, из=за которых Ван Дилан не сразу признал в тех двоих фрау Эмму и...
— Господи! — он прикрыл рот ладонью, чтобы не закричать. Пред ним стоял улыбавшийся профессор Йонс Экхман.

— Не слабо вы меня потрепали, голубчик. Не слабо. Но как видите я жив и бодр. Спасибо своевременной помощи и нашим достижениям. — замолвил герр Йонс
— знаете, Отто, прежде мы делали нано-роботов что чинили организм человека, но их возможно перепрограммировать и получились бы тогда нано-дроиды - вредители. Из соображений безопасности, мы отказались от них, ещё три столетия назад. Будущее за лучевой терапией, она может расщеплять и собирать, расщеплять и собирать. — продолжал увлечённо профессор, смотря на какой-то прибор.
— присаживайтесь в капсулу.

Пациенту вежливо указали на кресло. Герр Мюллер и фрау Эмма, были увлечены какими-то приборами.
— Имена у нас другие, не привычные вам, просто для удобства общения с вами мы представились так — мельком обмолвился профессор.
Ван Дилан осторожно погрузился в светящуюся ёмкость, мало напоминающую кресло. Началось.

Пациента как бы сковало, но выраженной боли он не почувствовал.
— Что со мною?!
— Не волнуйтесь, мы вам поможем. — отвечал профессор стоя рядом.
— Я не могу пошевелиться, что со мною?! — не унимался Ван Дилан , хотя и губы были его обездвижены, но мысли услышали все.
— Виртуальный мир, знаете ли, виртуальный мир. Вам в нём будет значительно лучше. — сердце Отто колотилось как мотор.

— Но я же бесценен? — громко сопротивлялся мозг пациента — я же бесценен для вас!!!

— Не переживайте вы так, голубчик. — как бы по-отцовски , успокаивал господин Экхман.
— для науки вы сохранитесь. Мы вас переклонируем. — сделал прокол в области левого запястья пациента.
— Всего лишь пункция ДНК, как комарик, раз и всё. — добавила фрау Эмма.
— Ваш мозг знает больше чем должен, он не пригоден для изучения. Мне жаль, но вы варварского воспитания человек и мы не можем подвергать опасности наш стремящийся к вершинам совершенства мир, вашим мировоззрением. — сочувствовал герр Мююлер сидя за вычислениями.
— мне правда жаль с вами прощаться, но так должно быть...

Герр Отто Ван Дилан хотел было закричать, возопить к их состраданию. Его пугала неизвестность последующего. Итак не мало свершилось за день. Как вдруг его разум провалился в какую-то густую темноту, похожую на длинный предлинный тоннель со светом в конце. Бешеная скорость, полёт, головокружение. Он кричал, но его не было слышно. Провал.

— Васечкин, а Васечкин?! — какая-то толстая женщина с неприятным запахом изо-рта и непомерно большим количеством дешёвой косметики на лице склонялась над ним. Заспанные глаза открылись.

— Где я? — произнёс на незнакомом доныне ему языке герр Отто.
— Вставай же, пора на процедуры!!! — рявкнула женщина. Белый халат её был не многим менее светел, чем обшарпанная побелка на потолке, та побелка что с потёкшими жёлтыми пятнами по углам. Они будто бы повторяли пятна от кофе на воротничке и рукавах её халата. Ван Дилан в панике соскочил
— Где я? —— Кровать заскрипела.
— Сегодня компот на полдник и печенье. Ты любишь печенье, Всечкин? — как бы шантажируя произнесла медсестра. Её щёки спадали волнами на жирные складки подбородка.
— Я герр Отто Ван Дилан, где я?! Разбудите меня, Мюллер, слышите, это не та фантазия!!! — вырывался наружу из себя пациент. На крик медсестры, вбежали два крепких амбала и скрутили его.

— Как вы не понимаете, я Отто, мне нужно в будущее. Мне тут не лучше.
— Да-да, ты Отто, Васечкин, Отто. Только не волнуйся так, а то будет бо-бо. — противным голосом причитала толстуха.

— Вести на процедуры? — спросил один из амбалов.
— Да. К Наполеону и Бисмарку. — кивнула медсестра, достав из кармана пачку с чипсами. — Вчера с ножом для масла набросился на доктора, сегодня тоже капризничает. Разочаровываешь ты нас, Васечкин, ох как разочаровываешь. Жаль отменили лоботамию, полезная штука была — добавила полная женщина.
Пациента волоком из палаты потащили два амбала, приговаривая
— Мы тебе поможем больше не устраивать таких сцен. Ты у нас получишь. —

За спиною у Отто шла медсестра, в руках её шуршала полиэтиленом полупустая пачка с чипсами.
— О, эта чёртова полупустая пачка чипсов. — подумал Ван Дилан.

P.S. Жизнь — сплошное разочарование.

 8 Августа 2014 03:45

156.5. Ловец бабочек дневники Бертольда Бауэра

Предисловие:

Кто есть человек - творец обстоятельств, или обстоятельства творцы Человека?


Дневник первый:

Эра великанов.


Насколько себя помню, в те давно минувшие, добрые времена, когда все взрослые были ещё не мною, и я не одним из них, когда все они несмышлёному мальчишке, ещё казались такими мудрыми, справедливыми и всемогущими. Они, ставившие какие-то огромнейшие и мне недостижимые и не понятные цели на жизненном пути — помимо, весёлых и не очень, игр с утра и до вечера, казались знающими о мире куда больше тогдашнего меня, видевшие его за горизонтом холма, отделявшего наш маленький хутор от прочего ещё неизведанного мною мира. В те, стародавние времена, когда под прибитыми к полотну с крапинками звёзд сизыми тучами, ходили усатые великаны, и самый несокрушимый и могучий из них, разумеется, был моим отцом. А ужасные монстры таинственного Подкроватья и чудовища, шуршащие ночами в полотняном шкафу, боялись единственного рыцаря подлунного королевства — моей теплорукой матушки, приходящей ко мне рассказать на сон грядущий очередную историю в свете тусклой лампады. Она вершила своё почти волшебное таинство едва ли не каждую тёмную ночь, без которого я не смел бы, смиренно сопя, отправляться в потусторонний мир сновидений, проверять всё ли верно рассказал "мой теплорукий рыцарь", и не утаено ли от меня чего?

Признаюсь честно, дивный мир Морфея был откровенен со мною. О, эти яркие сны, они всегда столь неповторимы лишь в раннем детстве. Сновидения, где солнце обнимало каскады лучезарных красок, проливающихся на увлекательные сюжеты слышимых мною басен. Таких удивительных снов, как и прочие повзрослевшие дети, я уверен, не видывал больше никто и нигде, но не станем, опережая ход событий, забегать вперёд.

Итак, в стародавнюю "эру великанов" я был ростом с половину шуршащего ночами шкафа светловолосым мальчуганом с россыпью коричневых, как хлебные крошки ржаного силезского хлеба, веснушек на половине лица и плечах, гоняющимся по склонам окрестных холмов, которые цвели ковром полыни и алого клевера, за стаями вольных бабочек, для своей, тогда ещё совсем скромной, энтомологической коллекции.

Я, бывало, по лугу, играючи, гнался за ними, словно щенок серого волка за котёнком, ещё не умеющий убивать, но уже испытывающий охотничий инстинкт. Моим оружием против этих прекрасных ангелокрылых созданий, был с изъеденной временем марлею сачок на тонком деревянном прутике, а клеткою - стеклянная баночка с сетчатой жестяной слегка проржавевшей крышечкой. Увлекательнейшее и, наверное, безобидное занятие.

Всё о чём тогда нужно мне было заботится - это изображать сладко спящего каждый раз после обеда, и успеть отведать первым кремовые розочки, с испечённого руками матушки на рождество, или какой иной праздник, яблочно—имбирного пирога. Да так, чтобы никто не прознал во мне виновника сей маленькой проказы. Почти беззаботное детство.
Можно спросить: тогда стоя у самих истоков, кем же я мечтал стать, что совершить мне грезилось? Нередко и сам я задаюсь этим вопросом. Вероятно, тот юный мальчуган, ходящий в серой клетчатой рубашке и потёртых шортах с вечными запачканными пузырями на коленях, думал, что он уже есть и никем становиться ему не предстоит. Тем более бесполезно было бы узнавать в каком городке и местности они с семьёю проживают, и какой сейчас год и день недели, ведь всё летосчисление тогдашнего меня умещалось на пальцах правой ладони. Был четвёртый год от моего рождения, и второй день после того, как мама испекла свой фирменный пирог, а жили мы в стареньком, но опрятном домике у быстрого ручья возле зелёных холмов. Куда позже я узнал, название родного местечка, предместья Кёнигсхютте-Обершлезен в верхней Силезии — язык можно сломать. Не правда ли? Итак, мы жили в четвёртом году от рождества Бертольда Бауэра, в типичном немецком белёном двухэтажном домике, где заваленный барахлом тесный чердак служил и местом обитания привидений, кладовой и вторым этажом, этажом, прятавшимся под черепичной серо-терракотовой крышею, что сползала на стены украшенные коричневатыми рейками, на стены, стоящие у подножия пологого зеленеющего холма, подле которого по долине протекал запруженный рыбаками ручей. Пожалуй, с этого момента я и начну свой рассказ более подробно.

Помню, как отец мой, ни свет, ни заря, каждым утром, уходил куда-то по свежей росе до городка за зелёные холмы. Путь до которого, был, по-видимому, не долог, (раз у нас не было телеги и пары даже захудалых лошадей, а папа всё равно успевал вернуться до заката). Но я всё же имел некоторые сомнения насчёт не долгого пути до него, ибо отец поздними вечерами возвращался выжатым, как жмых от яблок, пущенных на сидр, проще говоря — измождённым и уставшим. Хотя, не скрою, насколько мне приятно было замечать, что папа, даже бывавший превесьма вымотанным, при виде нас представал с радушной широкой улыбкою на вытянутом лице, красноватом от выпитой кружки пива. Он всегда расплывался в добродушном оскале, когда видел меня, стоящем на веранде в обнимку с мамою. Мы каждый раз ждали его возвращения.

Поначалу я имел смутное представление, что такое "спускаться в забой". Быть может, это значит, идти туда, где кто-то кого-то забивает? "Спускаться в забой" — странная, пугающая, но заинтересовывающая фраза. Я не редко её слыхал за ужином, когда папа говаривал:
— Сегодня, двоих ребят чуть не завалило на шахте, а завтра опять в забой... Всё-таки, Бог оберегает меня. — И как ни в чём не бывало, продолжал жевать. Видно и впрямь его что-то оберегало, хотя бы от тревожных мыслей, ибо мне в те мгновения представлялись жуткие картины: завалы, где кто-то кого-то забивал гремящею булавою. Ходы и лазы, где тролли и гномы строят подземные тоннели - представлялись мне. И среди них, один на один мой отец - добрый и могущественный великан, сокрушитель всего угрожающего и дурного.

В этот момент мама по обыкновению изрядно нервничала, не подавая вид, ненароком прервав ход моего разбушевавшегося воображения, и добавляла, привстав с места:
— Юрген, быть может, добавки? Я сегодня сготовила твой любимый десерт. Вы там толком-то и не обедаете, я уж представляю...

И, подойдя к папе с новой порцией чего-то вкусно дымящегося паром, непременно нежно обнимала отца и целовала в голову, даже как - то с материнской теплотою, будто бы мы оба всего лишь её дети, а папа просто мой старший брат.

При всём при этом возникала путаница в восприятии, кто мой отец? Сын моей маме, муж, или мой брат, а может мы с мамой его дети? Ведь она всегда говорила мне:
— А куда это пошёл наш папа? Чем занимается наш папа? Это же наш папочка...
Впрочем, справедливости ради, стоит заметить, что и отец имел схожие привычки:
— Где наша мама? Сходи-ка Берти, позови нашу маму. А чего это сготовила вкусного мама? Пойди-ка узнай, чего наша мамочка грустная? И не забудь её поцеловать от меня.

В моём детском разуме возникала некая путаница: кто же мы друг для друга? Но сердце, его не обманешь, не важно кто есть кто и как называется, оно всегда чувствовало некую теплоту и заботу. Знало точно, что это моя семья — где меня почти что семь, и я в отце и отец есть я и мама — всё одно, неделимое. Где и я великан от великана и родители немного дети, когда со мною. И ни с чем иным бы сие не спутало.

Всё, о чём знал мой отец, он учил и меня:
— Почему ветер?
— Потому что качаются деревья.
— Но почему качаются деревья? (Не унимался я никогда).
И отец с лёгкостью отвечал:
— Потому что ветер.
Но нееет, меня так просто не проведёшь. Я был смекалистым, любознательным мальчуганом, схватывающим всё налету:
— А тогда, почему и на море бывает ветер, если там нет деревьев?
Отец ненадолго задумывался и с всезнающим видом невозмутимым баритоном выдавал:
— Там ходят корабли, они и создают волны, от которых случаются бури, из-за которого на суше и качаются дубы.
И всё становилось на свои места.

Как познавательны и теплы были эти краткие, долгожданные выходные, которые были от восходов солнца и до края полуночи полны неизученного, нового, они пролетали увлекательно, но непростительно быстро. Растягивались за рыбной ловлею на пруду возле дома, где мы устраивали пикники на лужайке, жарили баварские колбаски на углях и играли в
волейбол. Или тянулись, когда мы мастерили что-нибудь с отцом, чинили домашнюю утварь, или помогали матушке по дому.
Чего стоят только одни наши воскресные походы в церквушку, когда мама была столь красива, отец величественен, а я опрятен и послушен, как никогда в иные дни. Странное и светлое чувство единства, защищённости поддержки. То чувство, которое когда ты засыпаешь в холодное время создаёт некий эффект одеяла, уюта и теплоты внизу живота, мол тебе ничего не грозит, всё хорошо, спи сказочным сном, все монстры в своих клетках. Вы бы назвали данное ощущение чувством плеча. Это, наверное, и есть настоящая любовь, в крепкой и дружной семье. Доброе было время — эра великанов.

Моё, так сказать, взросление началось, когда мне не стукнуло и пяти. Время, когда великаны стали превращаться в людей, а я в великана. Помню какую-то шумиху, каких-то гостей в доме. Нас ни с того, ни с сего навестили и тётушка Эмма Мюллер, и Йозеф Лемман — почтенного вида пузатый, приземистый, но тогда ещё великан, ростом в половину моего отца. Наши соседи жили подле нас в долине. Чем они занимались, я тогда ещё был не в курсе, да и не особо это меня тревожило. Хотя не могли не привлечь моё внимание столпотворение в гостиной, шумиха, какая то озадаченность всех и вся, некие сборы чемоданов.
— Мы куда-то едем? — спросил наивный мальчик взрослых.
— Едет твой папа, — расстроено изрекла взволнованным голосом мне матушка.
— Мама, мама!
— Чего сынок? Мне некогда, извини, я собираю папу в дорогу. Прости, дорогой, иди поиграй во что-нибудь.
— Мама, — не унимался я.
— Ну что тебе?
— А что такое война?
Мамино лицо немного побледнело, она обратила на меня внимание более пристальное, присела на колени и крепко меня обняла. Посмотрела в лицо, обхватив мои виски тёплыми ладонями. Как сейчас помню её взгляд.

— Дядя Йозеф сказал, что началась война.

— Это плохая вещь, это разлука с нашим папой. Это когда хорошие рыцари воюют против плохих, чтобы из тёмной башни освободить принцессу. Когда... — еле подбирая слова, объясняла матушка.
— Почему ты расстраиваешься, — я перебил маму, — ведь наш папа хороший рыцарь, а хорошие рыцари всегда побеждают. Вот дядя Йозеф так и сказал с улыбкою
— Война! Наконец-то война. Зададим этим лягушатникам, - правда, я ещё не понял кто такие лягушатники. Это вроде троллей, злых великанов и тёмных рыцарей?
— Да, сыночек. Хорошие рыцари всегда побеждают, — вытирая растёкшуюся косметику, приговаривала мама.


На мой первый юбилей отца уже не было дома. Это, наверное, раннее отрочество, вроде раннего остеохондроза, только в плане преждевременного взросления. Странный всё-таки термин "преждевременное взросление", это вроде старения, только без морщин и залысин. Было немного грустно. Особенно, когда по воскресениям мы ходили на службу одни, и на пикниках не разводили костра и не удили рыбу, а просто сидели с мамой и смотрели на закат.
Из её кратких рассказов я знал, что где-то там, где уставшее за день солнце касается поверхности земли, мой отец бьётся с гигантскими монстрами с лягушачьими лапками и зелёной кожей. Герр Юрген Бауэр не мог проиграть, ведь он самый отважный, добрый и сильный рыцарь которого видели мои очи.
Мой первый юбилей, после которого придётся считать летосчисление на обеих ладонях - значимое событие. Чуть не забыл о нём, как я мог? Я всё-таки верил в чудо. Наивный мальчик, надеялся, что его отец найдёт силы победить всех кровожадных монстров, освободить принцессу и, оседлав огнедышащего дракона, прилетит к нему на день рождения, но этого так и не свершилось. Видимо, хоть я и не столь сильно верил в это, не достаточно сильно хотел. Иначе, почему это не сбылось? Тогдашнему мне было невдомёк:

— Мама, а почему папа не вернулся, я так просил этого, так желал. Меня не слышит никто, ни Бог, ни Санта Клаус?
— А чего ты больше всего просил у Бога? Сильнее всего и сокровеннее? Чтобы папа приехал? — спросила мама, пониманием озадачив меня.
— Нет. Чтобы ни один меч плохого рыцаря не повредил ему, — мы обнялись и смотрели куда-то вдаль.
На день рождения прошедший, на мой первый юбилей о коем я и упоминал, мне подарили друга. Пожалуй, лучшего друга, который у меня был, но я тогда ещё не понимал этого. Воспринял его появление как попытку мамы отвлечь моё внимание от тоски по отцу, бьющемуся на фронте. Но постепенно этот вислоухий проказник. Непонятно какой породы, щенок, мне стал самым близким существом, после родителей. Я назвал его — Томми.


Когда мне было грустно, он выделывал какие-нибудь выкрутасы, бегал за мячом, или неуклюже валился с кушетки на пол, насмешив маму. Я шёл куда - либо и он со мною. Он убегал, и я шёл его искать. Мы были «не разлей, вода». Когда мы уходили на воскресную службу, он послушно, поникнув хвостом и ушами, оставался дома. Ему было настолько грустно и одиноко, что, завидев нас вдалеке, он мчался со всех четырёх собачьих лап к нам навстречу, как бы улыбаясь и тряся мордою. Бросался нам в ноги и радостно скулил. Он очень скрасил мою тоску по отцу. Я бы сказал: собака не просто друг человека, она и есть "Человек".

Помню испуг ворчливого почтальона, приезжавшего к нам, на странного вида велосипеде с большим передним колесом, привезти газеты и может быть и какое-нибудь письмо, когда к нему навстречу выбегал радостно лающий Томми. Почтальону были невдомёк игры моего пса. А я чувствовал, что он как бы читает мои мысли и знает, что я жду весточки с фронта.

Так продолжалось из месяца в месяц, почтальон разводил руками, оставив пару газет и уезжал, а Томми лаял во след. И только в одно пасмурное утро, когда я как по привычке вышел к приехавшему с поникшим взглядом, а Томми устало скулил на крыльце от непогоды.

— Вам письмо. — промолвил дядя в потёртом камзоле. Это был один из самых счастливых дней после моего юбилея — папа прислал весточку о себе и запоздалые поздравления в картонной коробке, что лежала на почте. Отец подарил мне механическую железную дорогу, но она мне была ценна больше как напоминание о том, что он не забыл, что с ним всё в порядке, что он скоро вернётся, ведь Бог уберёг моего отца от меча плохих рыцарей как я и просил, а значит и вторая просьба осуществится. Моему счастью не было границ.
Шли дни, недели... Месяц сменялся месяцем. Мне стукнуло 6... Потом и второй пальчик на второй руке пришлось загибать, но ни весточки с фронта, ничего. Я стал понимать немного больше. Замечал, как мама вздрагивает при виде приехавшего почтальона, казалось, она боится получить известие с фронта сильнее, чем рада была бы ему. Старое письмецо было зачитано ею почти до протёртостей и дыр, пропитано слезами и омолено тысячью молитв. Я, только ради того, чтобы его прочесть и научился читать, по правде говоря. Сперва по слогам, неумело, путаясь, не понимая почерка, а потом бегло, почти как взрослые и всё благодаря одному лишь письму, где не было указано обратного адреса.

И однажды сбылось худшее. Почтальон с парою сопровождавших его лиц, принесли данную моему отцу медаль, сказали, что он герой. И маленький пожелтевший конверт, от которого мама плакала всю неделю. Пал смертью храбрых. Ни гроба, ни останков, ничего кроме "пал смертью храбрых." Приходил дядя Йозеф, наш сосед, высказать соболезнования, а тётя Эмма и другие утешали маму.

— Может ошиблись, может ещё вернётся. Ведь и такое бывает? —- Шёл восемнадцатый год.
После того времени и Томми слёг и заболел, его рвало, он не мог больше бегать, быть мне утешением. Наверное, смерть не ходит одна. Ветеринар сказал, что это была чумка. Жалко, очень жалко. Так я узнал, что такое смерть. И к моему величайшему стыду, по потере Томми я сокрушался куда сильнее, чем по отцу. Эта жизнь странная штука, вроде всего лишь пёс, а так привязаться. Быть может я не благодарный и жестокосердный? Или из-за того, что таил надежду, что отец ещё вернётся, и просто ошиблись, выслав не ту похоронку. Не мог же Бог не услышать мои молитвы? А Томми умер на моих руках. Шёл 9 год от моего рождения, ознаменовавшийся Версальским мирным договором — победою плохих рыцарей, а, значит, принцесса останется в тёмной башне навсегда.

Меня мучили сомнения, или плохие рыцари это мы, или зло может одерживать победы. Где же Бог? Моя бедная мама не могла найти правильные ответы на мои повзрослевшие вопросы, пронизанные чем-то не детским. Старшие уже не казались мне мудрыми и справедливыми. Они всего лишь большие дети, стоящие перед огромным неизведанным никем миром, простирающемся дальше всех им известных холмов. Я был уже другим, что-то во мне переменилось, не заметно, как бы вскользь. Детство умерло в моей груди вместе с этими смертями, но они же и породили другого меня в моём разуме. Так завершилась эра великанов.

Дневник второй:

Эмилия.

Нам не хватало денег мне на учёбу, чтобы отдать в школу, а школа для бедняков была далеко от нашего местечка. Поэтому я худо - бедно учился дома. Благо от отца осталась неплохая библиотека. Странно, скажете: шахтёр, а образованный человек? И такое бывает, поверьте. Времена наступали нелёгкие, сказывались последствия войны. Матушка, фрау Эмилия Бауэр, была неплохой швеёй и славилась в соседнем городке своей работой, брала много заказов на дом. К тому же у нас имелся небольшой надел земли, где мы держали кое-какое хозяйство, я же был хотя и юным, но усердным помощником. Тем и выживали.
Распорядок дня не отличался разнообразием, с утра помогал по хозяйству, днём прогуливался подле дома, где был занят обычными делами, присущими первооткрывателям своей жизни, а под вечер садился в отцовской библиотеке за книжками.
Вспомнить только: этот аромат пыли, от которого хочется закашляться, лишь достанешь с дальней полки завалявшийся том, а шелест пожелтевших от времени страниц с растрёпанными уголками, резь в покрасневших глазах от освящения тусклого, пренеприятнейшая дрожь по всему телу от касания пальцев о шершавую бумагу — схожее чувство испытываешь, только когда карандаш скребёт под ладонью писца. Столько противоположных друг другу переживаний от обычного вечернего чтения, не считая смысловой нагрузки от изученного. Полезная вещь, обогащающая. Мне особо нравилось читать про мореходов, необитаемые острова и прочее. Иногда мечтал убраться от всех подальше туда, где небо сливается с гладью океана, чтобы жить предоставленным самому себе, но максимум, куда я мог выбраться - это в город за хлебом, или ещё за каким провиантом. Было немного досадно.
И то: каждый раз, посещая булочную, или лавку мясника, я воображал себя матросом, спущенным в шлюпке за провиантом на остров, а дома меня ждала моя команда и, конечно же, капитан - всё в одном лице. Всё-таки у того отрока, была богатой фантазия, жаждущая романтичности и некой сказки.
Жаль только, что мои россказни станут с каждым пережитым мною годом, событием и разочарованием всё прозаичнее. Учтите это. Как странно, прозаичность в прозе. А бывает ли поэзия в ней? Жаль, что в жизни её слишком мало.
К нескрываемому сейчас сожалению, с каждой прочтённой мной книгой я узнавал о данном мире всё больше и больше, и уже не загибал пальцев, отсчитывая летосчисление; замечал то, что раньше меня не касалось. Эдак в 19-м году, ближе к осени, к нам стали относится люди куда хуже, чем прежде. Продавцы в булочной косились на меня. Соседи перешёптывались. В самом городе была какая-то суета и волнения. Как-то я вернулся домой с прогулки по холмам, что считал своим излюбленным делом, помимо чтения, разумеется. У нас сидел в гостях дядя Йозеф, но лицо мамы было невесёлым. Как сейчас помню их разговор:
— Вы считаете, нам лучше уехать?
— Для вашей безопасности это было бы благоразумным решением, догогая моя. Да и Бегтольду будет лучше жить в гогоде, где есть школа, свегстники его, — (дядя Йозеф всегда очень смешно картавил, — А моё пгедложение выгодно вам, я иду на встгечу, заметьте, как дгуг вашего отца.
— Мы подумаем над вашей ценой, любезный Йозеф Лемман, — отвечала мама.
Было заметно, что никуда ей уезжать не хочется. Однако, ходили слухи о скорых погромах, в коих и решится судьба нашей малой Родины, где ей оставаться.
Но через пару недель всё-таки свершился переезд. Мы оставили дом и почти всю мебель. Семейное гнездо было продано, аисты разлетелись искать лучшую жизнь.
Сперва намеревались перебраться в Кёниксберг, к моей престарелой бабушке Эльзе Бауэр; как можно догадаться по её фамилии — матери отца. Но к тому моменту Восточная Пруссия уже была разделена с основной частью Германии, вновь образовавшейся Польшей, а мы как раз и бежали от волнений, охвативших верхнюю Силезию на почве неприязни поляков к немцам. Пшеки более ста лет ожидали времён, когда немцы ослабеют и не упустили своей возможности обкромсать Германию, при том, разумеется, что державы-победительницы им подсобили. Куда же они без них? Кишка тонка!
Как хорошо, что я понимал куда больше, чем сверстники моего возраста. В противном случае, как объяснить не сформировавшемуся подростку, почему он не может увидеть бабушку? Из-за того, что некие дяди во власти, безусловно, справедливые, разделили границей семью? И зачем ему куда-либо перебираться? Он ведь знает каждого монстра в своей спальне, с каждым нашёл общий язык. А там, в новом доме, всё начинать по-новому? Изучать шкафы и углы тёмные — кто тут: тролли или иная нечисть?
Но нет, мальчик; не бойся монстров под кроватью, все они над нею, в тебе. Бойся обстоятельств, которые выпустят их наружу.
А, в общем, политика - жестокая вещь. Живёшь ты, никому не сделав дурного, ловишь бабочек, читаешь книги, а тут раз-и "жить вам здесь небезопасно".
Матушке, как я понял значительно позже, не хотелось подвергать опасности моё будущее, перебираясь в Кёниксберг. Да и эти унизительные досмотры на таможне. Ты едешь из своей страны в свою же, а тебя проверяют чужие. Обидная и досадная вещь. Хотят -пропустят, захотят - нет. Поражение Германии отражалось на жизни обыкновенных граждан.
В итоге мы перебрались в глубинку нижней Саксонии, от греха подальше. Где на вырученные от продажи дома деньги - ввиду инфляции или хитрости нашего друга семьи - с горем пополам наскребли на тесную комнатушку в клоповнике на окраине провинциального городка.

Гиперинфляция, кредит, демилитаризация — подумать только, столько новых слов я узнал именно во время переезда.
Сперва это были просто слова, которыми пользуются хмурые взрослые в очередях. Слова, не имеющие смысла, лично мною пережитого. А потом, с годами, и даже вовсе по прошествии нескольких месяцев они обрели эмоциональные очертания и во мне.

К примеру, инфляция - это когда у тебя было вечером на батон хлеба, а утром - только на половину от него. При том никто ничего не крал, и обвинить в воровстве некого. Кредит же - это когда ты брал на кусок колбасы у того, кому обязан вернуть уже целую палку; но когда приходил к мяснику, то мог себе позволить только облизнуться в сторонке и пойти в булочную, и если тебе повезёт успеть до нового витка гиперинфляции, то ты покупал батон и нёс его домой с противоречивыми чувствами, и радостью, что утолишь голод, и страхом, где наберёшь на возврат заимодавцу Про демилитаризацию - и говорить-то горько. На словах: пацифизм, миру-мир и дружба, а на деле... Вчера твой отец был героем, потому что бился за Родину, а сегодня он - подлец и злодей, по той же причине. Странный мир взрослых принял меня очень рано в свои ряды.
На окраине Бремена, в местечке Дельменхорст, не то, чтобы в трущобах, но на улице для низших слоёв общества, мы и поселились. Обшарпанные стены, с облупившейся от времени краской, комната в три шага на пять и удобства во дворе, да соседи: не то-выпивохи, не то-кто похлеще. Ветераны войны: без ног или рук, ходящие там и тут, кто на костылях, кто на некоего рода деревянных колясках, похожих больше на доску с колёсиками. Огромнейшие очереди голодных детей за бесплатной похлёбкой — вот что ждало нас, а не спокойная жизнь, в которую мы бежали.
Библиотеки отцовской, к сожалению, у меня уже не было. С собою я смог захватить только пару книг про приключения на море и сборник сказаний о подвигах рыцарей. Благо, в школу для бедняков определиться мне удалось почти сразу.
Хотя, стоит заметить: мне было непривычно общество сверстников, да и восприняли они меня — домашнего мальчика, весьма холодно; но забрасывать учёбу из-за этого я не намеревался.
Путь от дома до школы занимал не так много времени; и всё бы ничего, да ссора с одноклассниками и неприятие ими меня отражались на мне синяками.
Странное развлечение у более крепких ребят: задирать слабейшего. Может быть, они самоутверждались за мой счёт? Мстили мне за моё интеллектуальное превосходство и знание манер? Возможно. Мне были по вкусу иные развлечения. При финансовой возможности, которая была крайне редкой, захаживал в бременский
зоопарк.

Мне нравилось изучать поведение животных: я во многих из них подмечал поведение моих знакомых. Вон обезьяна, хвастающая сочно-алым камешком перед сородичем, а вон... Хотя нет, это уже человек, что хвастал перед другом чем-то приобретённым. А вон среди прайда львиного самый сильный становился вожаком, и все его боялись, но никто не любил. Или это опять из человечьего мира параллель?

Однажды мама заболела и мне пришлось брать управление домом на себя — ходить в магазин, убираться и подрабатывать, кем придётся, а, как правило, только на "принеси и подай" меня и брали за смешную оплату, которой едва хватало на чечевичную похлёбку и булку зачерствелого хлеба.
Как же едко-неприятно вспоминать многое из прошлого, но иначе-никак, ибо забыть не проще, чем вспомнить. Это - и драки после школы; за то, что я, маменькин сыночек, раз у меня нет отца. И презрительные взгляды состоятельных горожан на мальчугана, натирающего "хозяевам жизни" ботинки после учёбы, на окраинах Бремена, и пьяные морды спящих в салатах в летних кафе, где мы с одноклассником собирали целые кусманы мяса из недоеденных блюд. Всё потому, что редко могли позволить заплатить мяснику, только на Рождество, и то не всегда. Проклятые двадцатые.
Видели бы вы лицо Эриха Майера — местного колбасника, когда я заявился к нему, выклянчив у матушки на пол фунта подкопчённых сарделек.
— Тебе чего, мальчик?
— Мне одну сардельку. Если можно? — Он считал, считал (чёртова гиперинфляция) и обсчитал себя, оставив мне почти всю сумму, что у меня была, хотя её бы и на пол сардельки едва хватило. Я же, не будь дурнем, встал в очередь, попытать счастья ещё раз:
— Мне 10 штук, на все, — И подал ему сущую мелочь, по тем временам, пару миллиардом марок. Ох, как он бранился:
— Чтоб глаза мои тебя не видели, оборванец!!!

На радостях я купил хлеба и бутыль молока, да и побрёл домой.

Забавный случай. Жаль, только, по пути домой мне встретились возле городской ратуши, странного вида женщины со словами:
— Дай мальчик погадаю? Позолоти ручку? Беда ждёт тебя, ой, знаю-знаю, вижу её. Проклятие на твоём портфеле, покажи что там?

Отрочество - это то время, когда ты уже способен постоять за себя, но не способен подраться. Так я познакомился с новой формой несправедливости, а точнее - с беспомощностью в отношении её. Подумать только: ограбить сорванца, спешащего домой; да и грозиться ещё, что если расскажу кому-то мне несдобровать. Взрослые женщины - и такая низость.
Вернулся расстроенным. Хотя знавал ли я тогда расстройство, или настоящее оно было впереди? Дома меня ждала картина чего-то непонятного и мерзкого. Какой-то мужчина, одетый во всё чёрное, чья чёрная шляпа висела на гвоздике перед входом в нашу комнату, обнимал мою маму.
Наверное, не весь стыд был ими растерян, коль они, опешив при виде меня, остановили своё срамное действо.
— А как же папа?
Единственное, что я смог вымолвить сквозь слёзы, как девчонка.
Неловкая сцена. Не находите? Никто ничего не ответил, мужчина вышел из комнаты; в коридоре я слышал их перешёптывание:
— Он и после гибели отца привязан к нему.
— Нам не стоит видеться, чтобы не травмировать твоего сына...
Мама еле слышно плакала, но вечером, когда моя обидчивость и эгоизм были умилостивлены жалостью к ней, состоялся серьёзный разговор, из которого я понял одно:
— Папа всегда будет в моём сердце, но нам нужна помощь, мы одни не справимся. Даже гвоздь вбить некому. А Эохим Шульц - состоятельный господин, да и с женою у них не ладится. Он не заменит тебе папу и не встанет на его место, но нам бы стало жить куда легче.
- Я с тобою, как со взрослым. Ты понимаешь, Бертольд?
Я, конечно, понимал не всё; да и как может всё понять мальчуган, который живёт в пору, когда ещё искренне верит, что никогда не женится. Да и посягательство на место моего отца в семье - это как нарушение всех табу и осквернение святынь. Одна только жалость к матушке унимала мой эгоизм, над которым я рассуждал с половину ночи.
— Ради одного меня она должна жертвовать своей
личной жизнью? Но ведь это так противно: "личная жизнь" — противилось что-то во мне, но ей он не люб, только расчёта ради. Странные взрослые: из-за расчёта идут на сделки с судьбой, будто жизней много у них, а не одна. Что если от благополучия и жизни зависят? А даст ли данный незнакомец ту спокойную и уверенную жизнь, за которой мама и увозила меня в Бремен? Хотя - будь что будет.
Не могу знать: то ли из-за моих переживаний, замеченных взрослыми, то ли из-за чего иного, но Эохим Шульц больше не объявлялся в нашей тесной комнатушке.
Какое необычное имя - Эохим. Запомнилось мне.
А через полгода родилась Эмилия.




Дневник третий:

Эпоха великих потрясений.


Ума не приложу — кто же был моим лучшим другом? Вспоминаю себя, вспоминаю в том возрасте, и никак не могу понять этого. Я, конечно, общался - с переменным успехом-со сверстниками и в школе, и со двора, даже с мест подработок куча знакомых было, но так чтобы кто-то из них мне стал настоящим другом-не припомню. Друг ведь-это больше, чем просто собеседник и компаньон по прогулкам в выходные? Тем более лучший. Он ведь такой один должен быть. Тот, кто не предаст, в трудную минуту всегда будет поддержкой! А временных попутчиков, вонзающих нож в спину при удобном случае, насчитать можно и с дюжину дюжин. Временные люди, как бы мелькнувшие в моей жизни. Хотя, если поразмыслить, - всё временно, и мы тоже-не более, чем мелькание в истории. И всё же мама, лучшим другом, возможно, была мама?
Или не стоит столь строго оценивать дружбу? Приятельство — оно, наверное, тоже достойно того, чтобы его упомянули в дневнике? Так вот: был у меня один приятель, соучастник моих юношеских чудачеств и рвений. Конрад Вейсе. Да, именно так — его звали Конрад Вейсе. Темноволосый щуплый парнишка, с угловатым вытянутым лицом. Мы вместе учились. Всё прозаично. Никаких, сколь бы то ни было любопытных, истории насчёт нашего знакомства поведать я не могу, ибо и нечего рассказывать. Он был обычным юношей, из не менее обыкновенной семьи, родом из Бремена и в иные места до того времени не выбиравшийся. Он и я — пара приятелей со схожими книжными увлечениями, правда, вкусы у нас на литературу разнились. Какие? Уж и припоминать лень, столь незначительные детали. Помню только, что из прочитанного им, он всегда говаривал
— Мы должны превзойти себя; сегодня ты тот, кем завтра быть не должен, главное -это ставить цели и развиваться. Иначе и жить скучно, и тебя раздавит груз изменившегося общества, ты станешь несовершенен и слаб для противостояния с ними. Вот ты кем хочешь стать, Бертольд?
Так и хотелось ему ответить, как и считал в детстве: "Я уже есть, чтобы кем-то становиться",-но я, как правило, не вдавался в рассуждения на данную тему.

Мы вместе ходили искать подработать. Он, как и я, не гнушался физическим трудом, но время шло, и пришла пора ехать поступать. Время выбора профессии. Мною учителя были всегда довольны, не так, чтобы я учился на отлично, но общий язык с ними найти всегда умел. Сказывались моя начитанность и не конфликтность, что само по себе редкость в школах для бедняков. Но, увы, для того, чтобы поступить и жить вдали от дома-нужны были куда большие средства, нежели я мог заработать. Да и матушке одной с маленькой Эмилией на руках было бы нелегко. Конрад же не был обременён предрассудками о чрезвычайной важности семейной взаимопомощи и поддержки, и, ставя саморазвитие превыше всего, с лёгкостью оставил семью (а благо она у него была полной) на попечительство случая, и, конечно же, доверил всё в руки заботливого отца. Университет был в Мюнхене. Так наши пути с Конрадом Вейсе на время прекратились.

Сперва я немного тосковал, а в моей манере-привыкать к людям, но потом повседневные заботы вычеркнули из моей жизни юношество. К тому же приболела сестрёнка.
С каждым днём ей становилось всё хуже. Бедненькая моя... Денег на врачей не хватало. Взять их было неоткуда, и с работой было туго. Чёртов двадцать девятый год. В газетах писали про мировой экономический кризис, пришедший к нам из Америки, который позже прозовут у них "Великой депрессией", но нам не привыкать к тяжёлой жизни. За десятилетие после войны мы повидали и не такое. Жалко только Эмилию: бедняжка таяла на глазах-а мы ничего не могли поделать.

Матушка продала всё, что у нас было в комнате, даже обручальное кольцо у местного ростовщика, но и того не хватало на оплату услуг лекаря. Печальная картина-слышать матери от доктора:
— Вы слишком затянули, мы мало что можем теперь.
Эмилия осталась калекой: потом хромала всю жизнь на одну ногу, благо хоть выжила. как спала лихорадка, но Давид Хейфец, хоть и не помог почти, оплату взять за свои услуги не постеснялся. Как задумаюсь-аж досада горло обжимает тисками. Каково жить девочке, потом женщине, хромою? С уродством? Это не парень: почесал между ног и красавчик. Она у нас росла умницей, добрейшей души и наивности. На прогулке наступит, помню, на жука, нечаянно-и плачет. Я говорю: что стряслось? Ушиблась?
— Неть, Берти, я убиля его. — и пальчиком мелким на жучка под сандаликом, да в слёзы.


Воистину дети — цветы жизни, как написано где-то, а цветы нужно беречь от многих бед, чтобы они выросли цветущими , и не зачахли. Увы, средств, чтобы уберечь, у нас не нашлось вовремя. Как знать: может, придя врач на неделю раньше, удалось бы вылечить без тяжёлых последствий мою милую, любящую поиграть в жмурки кудряшку Эмми.
Так и влачились недели, месяцы, если не годы-в неуёмной погоне подзаработать, чтобы выжить. Угрюмые будни, проведённые в очередях на бирже занятости, или ещё где, где мимо бедняков, ищущих работу, прохаживались, брезгливо косясь, фрау в меховых манто, и герры в изысканных костюмах, сверкающие начищенными туфлями. Благо, на выходных парочка радостей скрашивала жизнь: утром на мессу, где пастор убеждал собравшихся, что не всё уж так и худо; а ближе к вечеру по кружке пива в соседней с домом дешёвой забегаловке, где, напротив, после веселья одолевало уныние, серость и обыденность начала тридцатых.

Какая-то несправедливость царила кругом: бедняки и те, кто может себе позволить многое. Безногие ветераны лет сорока, просящие милостыню на оживлённых улочках, да резвые мальчуганы, почти стыдящиеся того, что они немцы, не знающие счастливого детства и не верящие в светлое будущее.

Примерно в это время к нам пришло письмо из Кёнексберга, о смерти нашей любимой бабушки от её опекунши, но мы, ввиду отсутствия средств на дорогу и прочих обстоятельств, не смогли посетить похороны. Да и на границе нас бы задержали, и мы всё равно не поспели бы. Обидно было до слёз.

Где-где, а у нас, и особенно в нашем доме, и правда была самая великая депрессия, причём-не как за океаном, только экономическая: это депрессия народа, не знающего, для чего жить и к чему стремиться, но почти в один миг это изменилось. Эру великого разочарования сменяла эра великих надежд.
Это было, как вихрь прохлады во время жары. Или глоток свежего воздуха в душном, прокуренном помещении. Как ураган среди затишья. Будто огонь, испепеляющий затхлую сырость. Впервые его речи я услышал по радио, его речь транслировали с какого-то стадиона, уж не припомню ни даты, ни места.
Все прочие, из его круга, говаривали о свободе, о праве выбора, о многих других вещах; и только он говорил о Германии, о великой Германии, о немцах - не как о народе, обречённом на вечное раскаяние, а как о народе, униженном незаслуженно. Он говорил о возрождении, которое так было нам необходимо.
— Вам пятнадцать лет обещали свободу и многопартийность, а дали нищету и разруху, страну, где немцы ходят в слугах у пришлых! Капиталистический, буржуазный мир, думающий только о наживе, который породил безработицу и развал.
Это правительство, эти многочисленные партии рвутся отдавать репарации, накладывая на плечи миллионов немцев контрибуции, не думая, что лежит на столе у простого Ганса! Они больше думают о чужих, чем о собственном народе. А если они не думают о собственном народе, то мы подумаем за них! Никакой дани! Воевали не одни мы-и не одним нам расплачиваться за войну!
Они создают сотни партий: партия такая, партия другая, и сталкивают их по классовому, или местячковому принципу "я рабочий, а я предприниматель" — "я баварец, а я прус", это принцип известный с древности "разделяй и властвуй"!
Если ваш брат станет много работать и заведёт себе большое хозяйство, станет выше вас классом и богаче, он разве станет вам врагом?! Или если ваш брат переедет из Баварии в Саксонию-он тоже станет вашем врагом?! Все эти разделения создаются теми, кто желает нас разобщить и властвовать над нами!
Вы говорите: "борьба классов" — мы отвечаем "одна нация! Вы
говорите: "я баварец, я саксонец" — мы отвечаем — "один народ!" Вы говорите: "многопартийность и свобода грабить и эксплуатировать" — мы отвечаем: "одна партия, один фюрер!".
Им нужны выборы для того, чтобы побыть у власти, наворовать, не выполнить ничего из обещанного, и уйти на следующих почивать на лаврах проклятия, а мы готовы отвечать за свои слова и приходим к власти не на год, не на десятилетие! Мы построим великую империю, придя к власти навсегда! Мы не ведём к власти социалистов, или демократов, мы ведём к власти — немцев.
Пока вы увлекаетесь буржуазной демократией — властью капитала над людьми, или коммунистической заразой о равенстве всех народов, один маленький народ грабит нашу великую Родину. Кому принадлежат заводы, магазины, всё сколь нибудь значимое в этой стране? Евреям!
Когда я воевал на фронтах первой мировой, мы стояли на чужой земле, ни одного солдата вражеского не было на земле Германии; и только из-за вредительской деятельности евреев, стоящих у верхов революции, наша страна пала, обрекая народ на эксплуатацию "свободой". Истинная свобода - это быть хозяином на своей земле и жить ради процветания твоего народа!

Мы не будем сталкивать вас по классовому принципу,как бы и хотелось нашим врагам, ибо одну стрелу сломать куда проще, чем колчан стрел. Мы не позволим превратить Германию во вторую Россию, где столкнули народ меж собою, а к власти пришли сионисты. Мы поддержим только немцев, всех чужеземцев из страны выгнав хоть на Мадагаскар, но сперва пусть они работают и вернут всё, что нажили за наш счёт! Ведь евреи-это та нация , которая никогда не работает сама, а подчиняет других своим нуждам и амбициям. Даже посмотреть на их праздник пейсах — избавление от рабства отмечают, хотя единственных раз, когда евреи работали-это их рабство в Египте! Их никто не звал в Германию, и значит мы - тот народ, который повторит заслуги египтян, научив паразитов жить собственным трудом.
Буржуазия говорит о пацифизме, боясь новой войны, мы тоже против войн, но говорим — Германия превыше всего!
Мы соберём всех германцев под одной крышей, в отчем доме, где они будут хозяевами, а не ходить в холопах у кого-то. Мы-величайшая нация, давшая миру славнейшие умы философов, поэтов, музыкантов и полководцев. Мы непременно возродимся и победим всех наших врагов. Я клянусь моему народу, что положу свою жизнь на алтарь данной победы
И поэтому, если социализм-то национальный, если национализм то - социальный!
Один народ, одна нация, один фюрер!

Зачастую, если политик декламирует речь, это не значит, что он знает, о чём говорит, но означает лишь то, что он умеет говорить. Это был совсем иной случай. Здесь было именно то, что народ хотел слышать, оно совпадало с чаяниями людей. Говорящий был великим оратором, видящим путь к тому, куда вели его речи. И оттого, на площадях, перед ним, всегда все дружно кричали: Sieg Heil! — «Да здравствует Победа!» И вскидывали руку от сердца к солнцу, как древние гладиаторы перед императором в Колизее, не хватало только фразы: "идущие на смерть приветствуют тебя". Новая империя - в наших мечтах, как символично.

Да здравствует победа! — и взмах десятков тысяч рук от сердца к Солнцу. К солнцу, как казалось, великого и светлого будущего для некогда униженного народа. Тогда я был очарован его речами не менее других, его звали - Адольф Гитлер.

Он мне напомнил плохо запомнившегося мне моего героя - великана отца; но слова словами, а жизнь пока что к лучшему не менялась. Так что охваченность моего сердца речами о возрождении Германии оставались словами, пока я не увидел изменения в своей жизни.
Тридцать второй, тридцать третий год — судьбоносное время, выборы, перемены. Но я был увлечён странной влюблённостью, и нет, не в пришедшего к власти, пока ещё далёкого фюрера. Эта самая удивительная влюблённость: я увидел предмет своего обожания по случаю моей поездки в бременском трамвае, куда я намеревался попасть и какие дела мне предстояло совершить, я напрочь забыл при виде её. Стройная юная
девушка - на вид лет восемнадцати, в ситцевом платьице в синий горошек на белом, светлокудрая, с бездонными глазами. Я видел, как воруют конфеты дети из лотка в магазине, видел, как оборванец хватает рульку колбасную и бежит, а в погоню за ним пускается толстый полицейский, или сын мясника, неуклюже поскальзываясь на мокром асфальте; видел, как красиво говорят политики, набивая карманы при этом; но я впервые видел, как воруют сердце. Незаметно, взглядом, равнодушным и холодным взглядом. Да так искусно, что и гнаться то не за кем, хоть и очень хотелось. Она вышла на следующей остановке, верно и не заметив меня, а я, болван, онемевший от потери сердца, сробел, и только по ночами сотни и сотни раз выбегал вслед за нею в своих снах, но было уже поздно. Оттого многие потрясения в тогдашнем обществе мной были не особо замечены, ибо моё потрясение было более значимым на тот момент.

Совсем незаметно для себя, без особых усилий, я нашёл подходящую работу: на стройке новой дороги, идущей из Бремена, чему был искренне рад, хотя поначалу платили немного. На улицах стали появляться марширующие колонны СА, свершались первые еврейские погромы. Еврейские погромы - это не когда евреи кого-то громят, как может показаться исходя из названия, а когда магазинчики и мастерские, принадлежащие семьям не немцев сжигались, или бились их витрины, но поначалу просто рисовались звёзды Давида на стенах возле тех мест и каждый немец мог знать, что у этих людей лучше ничего не покупать, ибо покупая, ты поддерживаешь "пьющих кровь" из вен германского Рейха, рвущегося к возрождению. Удар по торговле - наверное, существенный удар по евреям, ибо за свои немалые уже годы я не встречал еврея-крестьянина, или еврея-рабочего. Сплошь торгаши и ростовщики, да медики с юристами. Отчего и верилось мне речам фюрера, и не вызывало во мне никакой жалости к тем, кого лишают имущества. Ещё большей симпатией к национал-социализму я проникся, когда пришло извещение о предоставлении государством мне и моей матушке, как вдове ветерана, павшего смертью храбрых на фронтах первой мировой, что воспитывала маленького, больного ребёнка - Эмилию Бауэр, лучших условий жилья. И пожеланием здравствовать и рожать новых сынов великого Третьего Рейха.

За всем этим скрывался конфискованный дом зажиточного еврея. Дом, который разделили меж двумя семьями немцев, куда мы и вселились; хоть и не очень огромное жильё, но в сравнении с нашей обшарпанной комнатушкой это были просто хоромы. А, по иронии судьбы, (всё-таки есть справедливость в жизни — тогда я подумал), прежним хозяином дома был пузатый ростовщик, именно тот, которому мама заложила обручальное кольцо в тяжёлые времена. Участь выселенного я не знаю, но, верно, трудовой лагерь его изменил, куда его и направили на перевоспитание. Как нам сообщалось.

Как мы могли быть против? Нам казалось это рукою справедливости. Да и обида и ненависть горели в нас наряду с верою фюреру, которые подкреплял свои слова действиями.

Наконец-то Эмилия стала ходить в школу, мама трудилась на открывшейся фабрике швеёй, а я строил дороги. Жизнь потихонечку налаживалась.

Из месяца в месяц, из года в год, гордость за страну росла в нас. На стене появился портрет вождя. На окнах-красные флаги с паутиной свастики, а у кого-то и повязки с нею же. Строились заводы, пропали безработные, бедных стало меньше, а тут ещё и армия стала крепнуть. Фюрер обещал собрать всех немцев под одной крышей, и мы поняли, что это не просто слова; когда в Рейнскую демилитаризованную зону вошли наши войска, а потом и Австрия с Судетами стала частью империи. Благосостояние простого народа росло, наряду с тем, как мы крепли по всем фронтам.
Примерно в это время, в Апреле 1938-го, мой давний приятель Конрад Вейсе, вернее уже в чине штурмбаннфюрер СС, мой бывший приятель, повстречался мне в пивной Бремена, где народ гулял по случаю дня рождения фюрера. На моё удивление, он окликнул меня, похлопал по плечу, полез обниматься с криками
— Сколько лет, сколько зим, Бертольд?! — я тоже был неимоверно рад нашей
встрече. В ходе
беседы мы раз пять осушили кружки за здравие нашего фюрера и делились друг с другом новостями: кто кем стал, чего добился. У моего старого приятеля явно было больше, чем можно похвастать, но и я рассказывал без умолку. Когда мы были в изрядном подпитии, и разошедшимися на ностальгию, Конрад мне и заявил:
— Слушай, старина, у тебя же отец воевал? Царствие ему Небесно! Выпьем за него.
— Воевал. Выпьем. — чокнулись бокалами с пенящимся напитком.
— Пошли к нам-по стопам отца, так сказать. Я вижу, ты парень крепкий, рослый, да и знаю я тебя хорошо. Ты из простых немцев.
— К вам?! — растеряно я добавил.
— Ну а что? Я замолвлю словечко кому надо, в случае чего. Соглашайся, старина, — Конрад икнул.
Мы кое-как доплелись до моего дома, напевая бравые песенки.
— "Мы будем пить семь дней подряд,
Но только вместе!
А после пустим в бой отряд,
К плечо плечу, плеч двести."

Поутру мало кто помнил, что случилось вчера, о чём вели речи, но вскоре мой приятель замолвил обо мне кому следует. Так я и встал в ряды СС.

Симпатичные девушки засматривались на мою чёрную, строгую, элегантную форму и светлые волосы под лаковым козырьком. Матушка гордилась своим окрепшим сыном, который ей напоминал погибшего мужа.
О, представляю, как у сестрёнки сердце распирало от волнения, когда она рассказывала на уроках, кем служит её брат. Мы, во времена моих отгулов, ходили с нею в тот самый зоопарк, в который я любил наведываться в ранней юности. Где животные мне представлялись уже не просто схожими по повадкам с людьми, а только с некоторыми: с евреями и цыганами; а немцев я представлял за дрессировщика, который призван облагородить их, укротив в них природную дикость. Но что мы, о политике да о политике? Моя дорогая Эмилия души не чаяла во мне, гордилась неимоверно, когда мы подходили за сладкой ватой у входа в зоопарк.
— Какая красивая девочка - словно ангел, жаль, что ножка хромает, — очаровательные фройляйны из очереди, пытаясь заговорить со мною, упоминали мою сестрёнку. Она же, держа меня за руку, мечтала пойти в Гитлерюгент, чтобы тоже иметь возможность носить красивую форму, а к ней ещё и галстук, но была мала для участия в нём. В Гитлерюгент брали с четырнадцати лет.

Важна ли форма? Форма, друзья мои-это только одно из многих дух захватывающих переживаний, сопутствующих службе, хотя бы вспомнить, когда мы шли строем: это чувство общности со всеми-оно многого стоит. Чувство плеча соратника. Чувство толпы.
К сожалению, служба имеет и негативный оттенок: говорят, что на полях войн солдаты становятся почти семьёй — фронтовым братством, но меня с моим товарищем юности, майором Вейсе только оттолкнуло. Да, мы по прежнему весело общались во времена отгулов, но на службе перешли на вы, и затрагивали темы, только сопутствующие нашим задачам. Это либо окончательное взросление, или же очередной этап "развития" личности Конрада Вейсе, в котором не было места внеуставным речам и задушевным посиделкам с кружкой пива когда вздумается. Больше я беспокоился за то, что я для идеологии Вейсе уже не интересен как человек, вернее, как обезьяна для продвинувшегося по эволюционной лестнице человека. Он ведь всегда позиционировал свои взгляды именно так. Но и я, признаюсь, старался не пасть лицом в грязь перед своим командиром. Верно это вождизм на микро-социальном уровне? Чтобы не разочаровать, я развивался как мог: зубрил конспекты по расовой теории, труды философов, от Хайзенгера до Ницше. А физической нагрузки в рядах Вафен - СС было предостаточно. Я достигал в этом немалых успехов. Мною можно было гордиться.
На этой жизнерадостной ноте, стоит упомянуть, что грянул Сентябрь тридцать девятого. Мы чувствовали его приближение, мы знали, что нам не позволят миром собрать все германские земли. И в один, не совсем прекрасный, день, по радио сообщили, что поляки напали на Германию в нескольких местах, и мы, из соображений безопасности, вынуждены были нанести ответный удар.

В моём сердце бурлила ярость, я рвался на фронт,
защищать интересы
национальной революции, на которую посягают извне; но, к несчастью, наш полк оставили в казармах охранять что-то, или же тренироваться, в то время когда простые Гансы и Фрицы из Вермахта и Люфтваффе ковали будущую победу. И вскоре, после молниеносного похода нашей, как тогда представлялось, несокрушимой армии-пала Варшава, и Кёнексберг — малая Родина моего отца, стала неотделима от нас Польшей, как и городок в верхней Силезии, где прошло моё детство, был возвращён германскому народу.

Представьте мои переживания: от неимоверной радости от победы и реванша, до бездонной горечи от моего неучастия в этой победе.
— Я-тыловая крыса. Я не похож на моего отца. — Тогда казалось, что скоро война кончится и мне не доведётся побывать на ней, доказав себе что и я "добрый рыцарь". А судя по тому, что одна за одной страны падали под ноги наших бравых, воспитанных чувством мщения за унижение 20х годов, солдат, всё шло к этому. И, как назло, меня и мой полк перебросили не на фронт, бить лягушатников, а отправили охранять трудовой лагерь, будто я какой-то сторож, а не воин. Где я и узнал, что пал Копенгаген, Брюссель, Амстердам, а за ним и Париж.
— Наверное, мне не удастся побывать героем, — думал я в разгар эры великих надежд и потрясений.


Дневник четвёртый:

Запах ада.


Что же я помню о лагере, о времени прохождения моей службы в нём? Лекции о превосходстве арийской расы, построения и гимны по утрам? Посиделки у герр майора за шнапсом и задушевные беседы о красоте его баварских любовниц, о великих похождениях на главных фронтах жизни, где коварный амур целит в кого ни попадя? А может, ночные караулы, где лай верных, прожорливых овчарок, добродушных по своей природе, но очеловеченных в жестокость, выискивал следы, ведущие к рядам колючей проволоки, в надежде отхватить кого-то за ногу? Это всё, конечно, эффектно и долго будет сниться мне в моих ностальгией пропитанных сновидениях. Ностальгия ведь свойственна и самым отъявленным мерзавцам и негодяям. Она - одно из немногих возвышенно-щемящих чувств, что и они испытывают. Хотя мои воспоминания о том периоде жизни больше похожи на красочные сны садиста, оживление его мечтаний и чаяний, воплощение самых ужасных зверств, что только возможно представить. Мне часто снятся горы трупов, сваленных, как расколотые на дрова чурки, у стен крематория. Исхудалые детишки, скорее похожие на живых мертвецов, стоящие перед входами в бараки. Их взгляды - идущих на смерть - изъедают меня изнутри. Не знаю, сколько из тысяч их смогли выжить: десяток, сотня? Не думаю, что больше.

А запах, этот ужасных запах, въевшийся в каждую нить одежды, в каждый уголок бесконечных помещений, в каждое мгновение воспоминаний: запах жжённой человеческой плоти. Тошнотворный аромат смерти. От него невозможно было спрятаться, он преследовал и во сне, и наяву, сводил с ума узников, постоянно напоминая, что они следующие, но ещё пуще лишал рассудка юных солдатиков, присланных отдать долг Родине. Он как бы напоминал, что и они будут гореть, не сейчас - так после жизни. Я знаю, чем пахнет ад.

Долг Родине — как это возвышенно звучит, и какие мерзкие очертания принимает. А занимал ли я у тебя хоть что-то значимое, чтобы ты имела право так изуродовать мою, некогда невинную, душу?

Не верил своим глазам. Не мог представить, что столь светлая, как мне всегда казалось, идея освобождения своего народа от власти иноземцев, идея о соитии всех - от мала до велика - сил нации на построении лучшего будущего для умных, здоровых и сильных людей, любящих свою отчизну, могла породить такие безумные - безумные жестокости.
Как же слова фюрера?! Разве он лукавил про "мы выселим их хоть на Мадагаскар... Евреи всегда нас эксплуатировали, они больше всего боятся работать, привыкли жить обманом, за чужой счёт, а трудились только в египетском рабстве тысячи лет назад. Мы заставим их отработать весь пот и кровь, пролитый нами на их благополучие. Германия превыше всего"... Неужели смерть людей поможет Германии стать великой? Неужели трупы можно перевоспитать? Заставьте трудиться, но зачем вы убиваете? Убиваете детей, женщин, стариков. Я не верил, что это по воле фюрера. Нет, не верил, или не хотел верить. Он смог поднять нас из унижения, он говорил, что заставит их трудиться и перевоспитает, или же вышлет. Он не говорил про геноцид и газовые камеры. Мне не говорили, что убийцей стану я. Вдруг это саботаж коменданта лагеря? Хотя неееет, приходят указы из Рейхкомиссариата — откуда-то сверху.

Мне было тяжело воспринимать действительность, какою она была: горькую правду о том, что люди, называвшие узников зверями, вели себя хуже самых свирепых тварей, что порождала Вселенная.
Сверхчеловек - что это? Я всегда думал, что это образованный, справедливый и храбрый человек; но оказалось, что это всего-то жестокий, циничный красавец, дымящий сигару за сигарой, пока дымится труп за трупом?! Что-то было явно неправильно в этом. Не подумайте, что я столь резко меняю свои взгляды, импульсивен и реакционен. Будто вдруг увидев смерть еврея, я тотчас возлюбил его всем сердцем, а Германия стала мне врагом - нет. Всё гораздо сложнее. Что-то пылало, бродило в моей груди. Я перерождался, медленно, но верно. При этом моя лютая ненависть к цыганам и евреям нисколько не стала меньше. На тот момент я по-прежнему не встречал ни одного из них, кто был бы мне симпатичен. Они были лишены моего доверия.
Многое зло, свершившееся в моей жизни, было на их руках, или я считал, что было. Не суть. Я ненавидел этих коварных, расчётливых, готовых перехитрить тебя в любой момент тварей. В моём восприятии жид был человеком, улыбавшимся тебе, когда ты силён, улыбавшемся до тех пор, пока с тобою не случалось горе, а в нужный момент он вонзал тебе в спину нож ради своей выгоды. Да, для меня каждый еврей был Йозефом Лемманом и тем врачом, который не помог моей тяжело больной сестрёнке, но не постыдился взять плату за свою не помощь. Каждый цыган смотрел на меня глазами толстой, уродливой воровки, обвешанной золотыми побрякушками, которая обманом ограбила маленького, голодного мальчика, нёсшего с рынка домой полбуханки хлеба и пачку чая. Я не был добряком, умевшим простить всё это. Мне не хватало на это сил. Быть может, моё горе в том, что мне не встретились на жизненном пути порядочные евреи и цыгане, евреи, пришедшие мне на выручку, когда мне было тяжело, или цыгане, защитившие меня от обидчика-немца. Но это не моя вина. Судьба ли в этом повинна, или менталитет моих обидчиков, породивших во мне зло - это риторический вопрос, не имеющий однозначного ответа. Я даже был бы очень рад, если бы та, обвешанная золотом толстая цыганка просто прошла мимо. А Йозеф Лемман, будучи приятелем моего покойного отца, павшего смертью храбрых, просто бы пропал из нашей жизни. Быть может, я бы не пошёл в СС и не видел этого зла, которое заставило меня разочароваться и в немцах. Наверное, зло в каждом человеке, а обстоятельства просто пробуждают его в нас?
Сладкая вата — горький миндаль? Правда и ложь. Что лучше? Не пошёл бы я в СС и был бы очарованным по уши идеей, не знал бы многого, как обыватель, жарил бы колбаски баварские на пикниках, и даже не задумывался ни о чём. Но, может, неведение - это благо?
Не совершив этот рывок, поленившись сдать нормативы физической подготовки, я бы не был послан сюда. Лень всегда: либо очень хороший друг, либо самый страшный враг. Сделаешь что-то полезное, и она тебе враг; совершишь то, о чём потом не раз пожалеешь и думаешь: всё-таки лень - мой лучший друг, которого я так упорно не слушал. Странная штука — лень.
Столько мыслей, Боже!
Боже? А есть ли ты? Всё мешается в комья, путается. Я, как клубок нитей, которые были бы полезны, если бы их не перекрутили хаотично.
Гордиев узел — стоит разрубить, но чем? Ролью надзирателя и цепного пса только пуще его запутаешь. Немного было во мне от отца. Мне так не хватало отваги и силы, косой сажени в плечах, чтобы стать настоящим великаном и разрубить нити, опутавшие меня. На фронт! Надо отпроситься на фронт. Там всё по чести, там всё настоящее. Сильный побеждает в честном бою. Слабый и подлый трус гибнет. И если я не смогу доказать, что я не подл, то и никто не всплакнёт горькими слезами, некому будет ждать от меня железной дороги и единственного письмеца.
До поздней ночи я ворочался в кровати: меня мучила боязнь разочароваться, я до последнего пытался верить в гениальность и справедливость фюрера и мессианство Рейха. Именно это меня и побудило, напялив начищенные до блеска ботинки и отряхнув пепел с чёрного мундира, явиться к седому коменданту лагеря.
Его кабинет был, как и все прочие помещения в лагере, с ароматом смерти и своими "скелетами в шкафах", так что изысков убранства я не заметил и описывать не собираюсь.
По привычке и уставу мы вскинули руку к солнцу, прозвучало привычное приветствие, после которого я, набравшись отваги, с долей негодования и, уже почти не теплящейся, надеждой на понимание, начал рассказывать про безумия, творившиеся на моих глазах.
— Герр штурмбаннфюрер, это не разумно: казнить всех подряд. Это более, чем не разумно, это-безумство. Мы этим вредим Германии, — уже думалось что меня разнесёт он в пух и прах, а потом вручит, как ропщущего труса, в руки военного трибунала. Я даже и не помышлял о раскаянии с его стороны, или о признании того, что Гитлер имеет иное видение, хотя за этим и шёл к господину Вейсе.

Услышанный ответ был ошеломляющим:
— Вы же курите сигары? Угощайтесь, — протянул мне портсигар, — я и сам об этом думал давеча, признаюсь, меня очень раздражает, что творится лагере. Бауэр, вы правы. Зачем это терпеть? Это не разумно, в конце концов. Зачем казнить личинок евреев, когда наши солдаты мрут в госпиталях от нехватки крови. Можно ведь их кровь переливать нашим солдатам, — подкурил мне сигару, — Завтра же я внесу изменения в распорядок, а вы, собственно говоря, по этому вопросу пришли?
Я закашлялся, будто от дыма и пробормотал:
— Мне бы на фронт. Тяжело тут.
— На фронт-это хорошее дело. Но для нас жизнь каждого немецкого солдата бесценна. Вот вам отпуск на две недели домой, а там сразу на фронт. Я вас понимаю, у нас, у тыловиков не очень чистая работа, а душа немца требует битв. Вы свободны.

Герр Вейсе продолжил напевать забористую песенку, которую мы некогда напевали, вместе идя из кабака, а нынче всё так официально и холодно. Подчинённый вышел от командира в растерянности, но цель была достигнута. Скоро, совсем скоро подлец во мне пойдёт на смерть.
И улыбнулся, за долгое время, широко, как мой отец. Только на дне моей улыбки было предчувствие, что всё скоро закончится, это вряд ли назовёшь радостью.
Я снова шёл по дороге, выстеленной смертью, от барака к бараку, где над провалившимися в глубь черепа некогда, я уверен, румяными щеками у исхудалого узника в полосатой пижаме, очи были не голубыми или карими, большими или маленькими, выразительными или не очень, в них просто неумело прятались всё прожигающие мучения, порождающие усталость и отчаяние и, как бы во взгляде забитого уличного пса проходящими мимо хулиганами, незвучный, но разбивающий вдребезги тишину, один лишь вопрос "за что?!". О, эти глаза: за ними не разглядишь ни оттенков, ни правильных черт, ничего иного. Одно лишь ощущение того, что будто все жертвы несправедливости, случившейся за тысячи тысяч лет, смотрят тебе в душу, настолько пристально, что тебе некуда спрятаться от этого взгляда. Конечно, если в тебе ещё есть хоть что-то, куда можно так посмотреть, ибо в те времена душа была не у всех. Ведь, так сложилось, что совесть и душа — редкие ценности, доступные, увы, далеко не каждому, особенно надзирателям в лагере смерти, где в погоне за стремлением стать сверхлюдьми, потеряли самую малость — потеряли в себе Человека. О, этот взгляд идущего в газовую камеру бывшего врача или плотника, юриста или безработного, любящего отца семейства или любимого сына престарелой матери с порядковым номером на чумазо-полосатой робе, он воевал с неимоверною силою слабых и униженных, с высокопробною гордынею и бутылью вчерашнего шнапса в нас, ведущих его на смерть. А где-то, всего в паре метров от него, почти рядом, но столь отличающиеся от его очей стояли твёрдо на крепких ногах, упрятанных в тяжёлые сапоги, глаза в начищенном чёрном мундире от Хьюго Босс, глаза в оправе из выцветших в процессе эволюции, светлых ресниц, иные, красивые, над холёными плотными ужинами щеками, синие с поволокою, как небо, но дно у них было иное, до него можно было достать, не утонув, а только запачкав лодыжки да кисти рук, на дне их не было видно того величества, какими они кажутся на первый взгляд. Там было мелко. И никакой даже мало-мальски симпатичной красоты не было на их дне. Я почти что уверен, что ангел, если таковой существует, пройдя мимо них, не влюбился бы. Они, как тёмный, полупересохший колодезь: ты бросаешь в него черпак, в надежде утолить жажду, а достаёшь мутную, илистую жижу, которую невозможно пить. Скверное ощущение разочарованности в поверхностном.

В одних лагерь пробудил худшее, в других взлелеял от пастей зла изуродованную, но человечность. Скоро на фронт.



Дневник пятый:

Дорога в Рай.



Среди покрытых слоем сажи бараков я шёл, собрав чемодан, для долгожданного отпуска — на фронт. Можно и так сказать: "отпуска на фронт", о фронт и испытания себя на нём были истинными причинами бегства моего из лагеря. Странное, всё же, сравнение: надсмотрщик, словно заключённый, бежит из лагеря. Это было эмоционально непросто - и впрямь словно побег. Ряды исхудалых смертников, вдали чей-то стон, а сквозь него меня вдруг окликнул какой-то неуловимо и непонятно где запомнившийся мне голос, хриплый бас откуда-то из прошлого.
— Берти?! — он был явно и рад, и немного шокирован. Я обернулся со второго выкрика, ибо поначалу думалось: меня кличат призраки сожжённых.
— Берти, это я, Эохим! Ты меня не узнал?! — кашляющая костлявая туша упала мне в объятия. Её немедленно ударом хлыста сбил с ног надзиратель, с дерзким выкриком:
— Шайсе! (мат).
— Отставить, — скомандовал я сослуживцу.
— Откуда ты знаешь меня, жид?!
— Как мама, как доченька Эмилия? — ошеломил меня говорящий, — я не мог с вами быть тогда, простите, я очень виноват пред вами.
— Что?! Что ты сказал, старый еврей?! — в голове моей били кувалды потоков крови, ударяющих о наковальни ушных перепонок.
— Что ты сказал, жид?!!! — я потянулся к кобуре.
— Не мог я бросить жену, царствие ей небесное, не мог. Прости ме... — диалог прервался выстрелом. Мои брови скривились над взглядом, смотрящим на дымящийся револьвер в моей руке. Сослуживец смотрел на меня застывшим взглядом. Я оцепенел, и только похлопывание по плечу от идущего со мною на железнодорожную станцию отпускника меня растормошило немного.
— Так с ними, Бертольд! С жидами, — хитро ухмыльнулся, — но побереги силы для фронта — это был Йонс Рюмер.
Я убил человека? — сомневалось моё сердце, — я убил?! — оно немного встрепыхалось от мук совести, — я убил отца моей сестры!!! — прогремело, будто взрыв фугаса, в моих мыслях. Так я вспомнил, что где-то под рёбрами томятся взаперти остатки еле дышащей совести. Непривычное чувство. Всю дорогу, молча сидя в вагоне, пока мы ехали от лагеря до Бремена, я размышлял об этом.
На железнодорожном вокзале меня никто не встретил, ибо известить родных о моём прибытии возможности не представилось. И как-то мгновенно стало до сдавившей горло горечи одиноко, будто я один во вселенной. Словно маленький мальчик заблудился в незнакомом районе. Оттого и промелькнула мысль:
— Представить только, вот я возвращаюсь домой, а дома никого, и встречать меня некому, — закурил, пережёвывая нервно кусок распотрошённой папиросы, — а ведь кто-то и сам не возвращается, но его ждут. Ещё поспорить можно, что из этого страшнее.
Шёл по некогда знакомому мне городу и едва его узнавал. То там, то тут были видны остовы порушенных бомбёжками зданий: обугленные, разломанные доски, кирпичная крошка, скелеты стен. Очень хотелось поскорее очутиться дома, но боязнь того, что на месте его та же картина из руин и строительного мусора, делала мои ноги как бы налитыми свинцом, отчего шаг становился грузен и не скор.
Дома была матушка, она что-то стряпала, когда раздался стук в дверь, знакомый, ожидаемый несколько лет ею.
— Неужели тот самый яблочный пирог с розочками из крема, что я ел по праздникам в детстве? — промелькнуло у меня в голове, когда я вошёл на порог, а мама стояла в дверях с испачканными мукой руками. Она обронила воздух из своих ладоней с крупицами муки и стала в слезах обнимать меня и целовать в щёки.
— Сыночек мой, радость моя, вернулся! Наконец-то вернулся! — так что вскоре мои волосы и лицо было всё в кусочках сладкого теста и в мучных белилах. От радости долгожданной встречи я тоже не мог удержать слёз, и бравый солдат в строгой, мужественной форме заплакал, словно девчонка, пришедшая домой, обиженная кем-то. Но кто же мог меня, широкоплечего, статного, хорошо сложенного молодого мужчину обидеть? Только жестокий мир, убив во мне почти всё доброе. Только жестокий мир, не менее жестокий, чем вернувшийся домой я.

С дороги меня мамина забота потчевала вкусно заваренным чаем. Я умылся, уставшие ноги слегка отдохнули, и тут со школы вернулась Эмилия — моя кудряшка Эмми, повзрослевшая, но почти не изменившаяся на характер. Слегка прихрамывая, бросилась мне на шею с радостным криком:
— Беертиии!!! — она была счастлива, как никогда прежде, в этот вечер.
Её восторженные рассказы про успехи в учёбе сменялись расспросами о моих подвигах и приключениях, но рассказать ей мне было нечего...
Она принесла галстук и долго хвасталась им предо мной.
— Берти, Бертии, меня взяли в Гитлерюгент! Там так здорово! Мы летом ездили в лагерь отдыхать, в деревню. Маршировали, песни пели у костра. Так было весело. У меня теперь есть форма, ну не как твоя, конечно, но тоже форма, — с непередаваемой гордостью звучало из её уст. Наивный ребёнок.

Если бы она только представляла всё, что видел её Берти, то не говорила бы с такой радостью о летнем лагере и посиделках у костра. Если бы она только знала, она бы не просто боялась меня, но и люто ненавидела и эсэсовцев, и Германию, и фюрера, а гитлерюгент не вызывал бы у неё восторга.
Моя родимая еврейка, единственная, за которую я бы и жизни не пожалел. Если бы только она знала...

Эмми весь вечер не унималась с хвастовством о том, сколько она вызубрила стихотворений, что выучила в школе, и какие случаи у неё произошли за время, пока меня не было. Я был поистине счастлив, если забыть на мгновение о содеянном мной.
— Брат, готовый и полмира уничтожить ради своей больной сестрёнки, лишил жизни её отца. А если бы это она стояла передо мною там, в лагере в очереди в газовую камеру, что бы делал я? Я бы мирно смотрел на её смерть? Или прекратил бы страдания выстрелом?
Когда мы поужинали маминой стряпнёй, половину бессонной ночи я терзал себя:
— Вот мой "первый хороший еврей". Может, они и правда не все такие плохие? Нет! Она не еврейка, ведь мама у нас немецких кровей, — что-то боролось внутри меня. — Посмотрели бы на это в лагере, чёртов Вейсе, ему бы это было важно? Или тоже сцедил бы кровь и бросил в печь?
Вейсе, чёртов Вейсе! Он же немец и такой бесчеловечный, с вечными своими идеями о превосходстве над вчерашним собою. Может, всё дело не в крови, а в воспитании? Аааааа! — что-то плавилось в моих убеждениях; столпы из услышанных речей фюрера, подкашиваясь, роняли положенное на них в моём уме, — Может, я ценю доброту и бескорыстие, а не ненавижу тех, кто корыстолюбив и зол.
Зол? Корыстолюбив? — спрашивалось внутри.
Будь я добр, не убил бы Эохима. Будь я не корыстолюбив, не завидовал бы счастливому детству других и не мстил бы отцу Эмми за её трагедию.
Как я могу ненавидеть зло, при этом сам, становясь злым? Противоречия, повсюду противоречия.
Мой ад был внутри, меж рёбер, бороться с которым я и пошёл в кирху, как в прежние времена, всей семьёй на утреннюю мессу.
Как пришло утро, сразу после завтрака, хоть мы и были не выспавшимися, но, одевшись, как никогда опрятно в наглаженное и накрахмаленное, втроём отправились на службу. Здание церкви было от нашего дома в паре кварталов. Его серо-бежевые стены из кирпича, готические, заострённые очертания, чем-то напоминали старые католические костёлы. Знать, протестанты многое переняли у них, хотя и боролись за отличия.
Матушка моя шла в сарафане в полоску, поверх которого была накидка из шерсти. Изящная шляпочка с витыми украшениями и туфли на каблуке невысоком, но изящном - они преображали её внешность из обыкновенной, замученной бытовыми мелочами женщины во вполне изящно одетую, уважаемую фрау, а рядом идущие прилежная Эмилия и статный юноша в парадной форме СС добавляли колорита и излишней эффектности в простой визит на воскресную службу.
— Фрау Бауэр, малышка Эмми. Рад, очень рад вас видеть,- пролепетал с улыбкою пастор, встречающий прихожан у входа, — Бертольд, вы так возмужали, истинный немец.
— Премного благодарен, преподобный.
— Благослови вас, Господь, — дополнила поднимающаяся по ступенькам старшая из Бауэров.
— Благословен благословляющий, дочь моя! — парировал, в диалоге выказывая вежливость, пастор.
Я тотчас, с почтением к сему месту, вежливо снял фуражку, покрывающую мои выцветшие на солнце волосы, и мы вошли, заняв три места на скамейках в одном из первых рядов.
Сидящие рядом и проходившие мимо нас прихожане - кто из наших соседей, кто из знакомых, бывавших и прежде на службах, - со сдержанным радушием приветствовали наше семейство. Мама была как никогда горда и довольна; Эмилия суетилась, будто кому-то хочет меня показать; я же, как и полагалось при моём образе, был невозмутим. На редкость дивное утро.
Сперва пропел пару псалмов на кафедру вышедший хор: что-то вроде "славься наш Господь" и "Иисус благ к избравшим Его". Затем, как обычно, поднялся пред собравшимися пастор и, открыв потрёпанную, с пометками на полях, Библию, начал воскресную проповедь.
— Священное писание и всё начертанное в нём истинно настолько, что мы можем и спустя тысячи лет после его дарования нам через апостолов и пророков, не усомнившись в его правдивости, видеть предсказанное в нём воплощающимся. Что-то из этого может нас, несомненно, радовать, например, весть о скором пришествии Спасителя, что-то, напротив — вызывать испуг и настороженность: это и признаки последних времён, и явление антихриста. Написано в... — пастор, наслюнявив пальцы перелистнул страницу до нужного места и зачитал покорно зевающим слушателям:
— В последнее время восстанет брат на брата, сын на отца... — и тут же давал пояснения — не сие ли случилось в России после первой мировой, когда брат убивал брата в кровопролитной войне, войне, навязанной русам жидами, ради их мировой революции. Евреями, что распяли Христа, что не приняли Мессию, ибо им привычно было считать себя избранными Богом для жития за счёт других. Но сам Иисус говорил им: "если бы Бог был Отец ваш, то вы любили бы Меня, потому что Я от Бога исшел и пришел; ибо Я не Сам от Себя пришел, но Он послал Меня.
Почему вы не понимаете речи Моей? Потому что не можете слышать слова Моего.
Ваш отец диавол; и вы хотите исполнять похоти отца вашего. Он был человекоубийца от начала и не устоял в истине, ибо нет в нем истины. Когда говорит он ложь, говорит свое, ибо он лжец и отец лжи.

А как Я истину говорю, то не верите Мне.
Кто из вас обличит Меня в неправде? Если же Я говорю истину, почему вы не верите Мне?
Кто от Бога, тот слушает слова Божии. Вы потому не слушаете, что вы не от Бога."
— Вы можете сомневаться в человеке, в фюрере, в идее, но усомнимся ли, братья, в словах Господа нашего? — как бы спросив собравшихся, возвысил голос пастор, слегка покашливая, — Вы можете не верить мне, сомневаться даже в Библии, но посмотрите, во что превратился мир, какое зло безбожества нависла над Германией с востока! Атеизм, как идея, навязываемая народу, тысячи взорванных зданий церквей, расстрелянные священники. Это не просто зло человеческое - это антихрист спустился на землю и своей тёмной силой пытается поработить свободный мир на штыках большевизма, — пастор сильнее поперхнулся, откашлялся, — Прошу прощения, простудился, надо бы к врачу зайти. И, так вот, где ваша вера?! Где?! Наши доблестные войска в ожесточённых битвах ведут борьбу против вселенского зла, а вы малодушничаете в вере! Я знаю, о чём говорю, поверьте мне на слово. Как часто вы молитесь, бываете на службе? Это и ваша битва, битва внутри вас за сердца и умы добродетельных, но беспощадных с врагами, сынами Бога и детьми великого германского рейха.
Ещё о многом рассказывал пастор и ставил в пример меня и мне подобных, как отважных сынов отчизны, как воинов Христа в борьбе с большевистским безбожием, что навязывают миру сионисты. Я слушал и слушал, а перед глазами стояла одна картина: исхудалые узники, смердящий дым из трубы и лай овчарок.
Оказывается, люди, говорящие, что они хорошие и добрые, иногда делают страшные вещи, чтобы доказать свою "доброту". К моему удивлению, проповедь, похожая на политический митинг, закончилась словом "аминь", а не выкриком "слава победителям". И на том спасибо.
Весь день мы гуляли с родными по улицам и паркам, повсюду были плакаты, лозунги, флаги, но я не особо обращал на них внимание, ведь кто знает: увижусь ли я ещё с теми, кто мне так дорог. "На фронт, скоро на фронт", — проскальзывало, и с надеждою на подвиги, и с некою опаскою, и тоскою в моей голове. День за днём я был рядом с родными; мы играли, общались, каждую свободную минуту были вместе. Иногда звуки, предупреждающие о приближении авианалётов, вынуждали нас прерваться, но и в те минуты мы были так близки, что роднее и нельзя представить. Бессонными ночами я листал те место из писания, что огласил пастор, во мне что-то скреблось, в таких случаях говорят "кошки на душе..."
— Будьте странноприимственны... Не отвечайте злом на зло... Потому узнают, что вы ученики мои, если будете иметь любовь между собой... Солнце да не зайдёт во гневе вашем... Не обманывайтесь, худые сообщества развращают добрые нравы... Ни один человекоубийца не наследует Царствия Небесного... И скажу им в тот день: «отойдите от меня, делающие беззакония, я никогда не знал вас...» — я читал и читал при тусклом свете настенной лампы, и было как-то не по себе, обличала меня каждая строчка.
Хм. И вспоминались слова проповедника: "Отец всякой лжи... Кто может поймать меня на неправде?" В следующее Воскресение я притворился простывшим и не пошёл на службу, оставшись читать писание дома, хотя честности ради стоит признаться, что большее время я провалялся в постели, как в детстве, наслаждаясь последними днями моего отгула.
Через пару дней моё пребывание в моём раю закончилось, и шумно гудящий паровоз увозил меня с вокзала на восток, оставляя на перроне слезливые взгляды родных. Меня никто не встретил, но провожали со слезами. Непередаваемое чувство нужности и теплоты увозил я с собой. О, если бы я только знал, что вижу их в последний раз, я бы захватил с собой куда больше воспоминаний, выпросив у души своей место для них везде, где бы смог.



Дневник шестой:

«Meine Ehre hei;t Treue!»



Задолго до места дислокации, ещё в пути, в тесном солдатском вагоне, пред моими глазами уже был фронт. Фронт и там, и тут, гремящий залпами орудий в моих разыгравшихся фантазиях. Фронт изрытый, наполненными окровавленными трупами, петляющими средь разрывов снарядов и шапок вздымаемой земли, окопами. Каков же он в реальности? Что там за горизонтом: армады танков, артиллерийские скелеты, груды покорёженного железа, будто бы какой-то великан дурачок в гневе молотком поколотил их все? Да ожесточённый враг со штыками в руках, бегущий на тебя с этими чёртовыми выкриками "урааа"! Ура! О, это чёртово "ура" - оно дезориентирует и наводит ужас. (Как, многим раньше, рассказывали мне сослуживцы, которые успели побывать на войне), Толпы фанатиков, не боящихся смерти идут на тебя, под пули и кричат это слово. Фронт - это место, где нет ни идей, ни философии, ни хороших, ни плохих, а только ты и противник. И кто окажется сильнее, тот и прав, тот и вернётся живым.

Впечатляющая картина, впечатляющие ассоциации, образы и сцены, но, на самом деле, этого всего я так и не увидел по прибытии нашего состава на какую-то захудалую железнодорожную станцию, на которой были только укрытый зеленью брезента военный лагерь, госпиталь, полуразрушенное село, и множество эшелонов, то приходящих из тыла, то отходящих дальше на фронт.
По прибытии выяснилось, что в моём подразделении оказалось немало старых знакомых, известных мне ещё по службе в лагере, человек пять я насчитал точно, а, значит, скучать не придётся, ведь новые знакомства мне давались нелегко. Герр оберштурмфюрер СС, некий Карл Йонер — командир нашего подразделения, сразу проинструктировал нас что к чему, куда позволительно ходить, поскольку человек, до которого часа, куда нет. Мол, партизаны нападают, беглые военнопленные шастают по лесам, или в домах симпатизирующих советской власти отлёживаются до поры до времени. Одним словом — небезопасно. С местными иметь общение не рекомендовал, ибо многие из них люто нас ненавидят, хотя это несомненно взаимно. — уточнял он.
— Позвольте обратиться, — выбрав паузу меж фразами его инструктажа, спросил я стоявшего поодаль от меня в начале колонны.
— Герр оберштурмфюрер, позвольте обратиться, — строго поправил подчинённого Карл Йонер (субординация, знаете ли).
— Виноват. Герр оберштурмфюрер. Мы надолго тут?
— Где тут? — переспросил он, как бы поучая, — в этой жизни? Или вы, как вас? — поинтересовался говорящий.
— Обер-шутце Бауэр Бертольд.
— Значит, Бауэр, — подошёл на пару шагов ко мне и, сделав паузу, продолжил напутствие, — Вы желаете поскорее попасть на Тот Свет, столкнувшись с навоевавшимся под Москвою и Сталинградом, опытным противником, или желаете принести пользу Рейху?
— Никак нет. В смысле пользу Рейху, разумеется, — замешкался я.
— Тогда не опережайте от вас не зависящий ход событий. Всё успеется. СС - это резервная армия, не забывайте! — строгость и разумность была в его речах.
Вскоре нас препроводили к месту расквартирования нашего батальона, и потянулась медленной чередою дней унылая повседневщина: никаких битв и сражений, о коих мне грезилось давеча, одни построения да патрулирования местности со вспомогательной полицией, и то, эдак, раз в неделю, по распорядку дежурств.
Как вспомню эти чёртовы патрули, в поисках нарушителей комендантского часа, рейды по выявлению партизан, как два пальца в глотку — аж тянет рвать. Они оставили от себя в моей памяти только злость на измученных лицах морщинистых старух наряду с отвратной услужливостью старосты и верных Рейху людей из местных, которые, верно, готовы были и мать родную предать на пытки и расстрел в руки Гестапо, лишь бы их шкура осталась цела и им бы позволили прислуживать германским господам, поедая куски с хозяйского стола, что падут на пол.
Разумеется, в моём описании характеров присутствует некая толика образности, и немалая толика, но уж очень они были жалкими и услужливыми, пропитанными всякого рода низостью, хотя чего ещё стоит ожидать от предателей? Только представьте, буквально вчера они жили со своими земляками бок о бок, учили детей в одних школах, ходили по одним улицам, трудились вместе, может, играли свадьбы и отмечали дни рождения, а сегодня готовы учинить казнь тех людей, кто не сотрудничал с нами. На казнь вчерашних, пусть и не кровных, братьев и сестёр — наших слуг из вспомогательной полиции. Это низко, подло и глупо. Ладно, мы пришли на чужую нам землю ради процветания своего народа, своей империи, а они убивали своих же соседей. Убивали думая, что выслужатся пред нами, и мы их станем уважать. Глупые рабы. Во мне хоть и была лютая ненависть к русам-партизанам и другим, кто бился против нас, обстреливая патрули и пуская под откос бронепоезда, но я видел как они отважны, выходя, бывало, втроём с одними охотничьими ружьями на целый отряд и ведь не сдавались, а если и удавалось нам заполучить раненного "языка", то вся ненависть мира смотрела на нас из его, под час не менее синих, чем наши, очей. Это были совсем другие люди, иная порода, как сказал бы господин Геббельс, к ним была ненависть, как к противнику, но и уважение за непримиримость и незаурядное мужество, а полицаи это те, кто не то, чтобы уважение не заслуживает, но и даже ненависти — одно презрение. Будто мы не понимали, что стоит прийти Красной Армии, данные выродки первыми нас предадут или же будут драпать при первой опасности. Возможно, это только моё мнение, но, как мне представляется из бесед в перекуры с сослуживцами, в своём впечатлении о них я был не одинок. Правда, всё командование делало верно, прагматично и с пользой, ведь не стоит мешать тем, кто может быть помощником в совершении грязной работы в нашей борьбе с общим врагом, а после, я почти уверен в этом, их бы пустили в расход, как прогнивший, отработанный материал. Никто не любит предателей.

Бывало, идёшь с автоматом в руке на очередной рейд, по краям от тебя помощнички из унтерменьшей, как между собою мы называли работавших на нас местных холуев, да лай овчарок, рвущихся с цепи и впереди деревня, избы с соломенной крышей, бревенчатые стены. Дело в том, что, когда партизаны убивали хоть одного германского солдата, за каждого погибшего из наших, приходил приказ из комендатуры, убивать десяток или два из той деревни, где были замечены партизаны. Мы боролись как могли, справедливо ли это? Не могу судить, вернее тогда не мог, я старался не думать об этом, но вечно было ощущение, что я уехал из лагеря смерти, увезя его с собою.

— На выполнение задания вам дано шесть часов, - командовал Карл Йонер.
И мы, как машины смерти, шли поспеть к установленному времени, стараясь не думать о справедливости, ведь приказы не обсуждаются.
Иногда, меж нами проскальзывали циничные шуточки, за которые мне сейчас неимоверно стыдно, но тогда они помогали нам улыбнуться, испуская из огнемётов по загнанным в сараи землякам бунтовщиков.
— Люди всё равно умрут, но убивать их нельзя. Спрашивается - почему?
Потому что ценно время, а не человек. Цените время, господа.
Странное чувство, когда ты ехал воевать с равным противником, а воюешь с женщинами и детьми тех, кого уважаешь за отвагу, но ненавидишь. Воевать руками тех, кого презираешь.
Иной раз подзовёт кто из наших, в пылу горящих изб, мелькающих как тараканы в наших ногах "услуженцев".
— Эй, рус! Я с тобой говорить.
— Ви що, пан обер... як вас там? Я не москаль, ваше високоблагородіє.
— Патроны даром не тратить, рус.
— Слухаюсь, — повинуясь, сердился мужик в крестьянской одежде, — я не москаль, — и шёл прочь.
Странные они, эти славяне, мы вот бок о бок шли - и баварцы, и саксы, и пруссы - все с немецкой кровью, а они друг другу глотки перегрызть были готовы, чтобы услужить нам.
От этого всего на душе, если она у меня ещё осталась, конечно, был какой-то невыносимый ад. Речи бременского пастора вспоминались, наши с сослуживцами ухмылки сквозь крики сгоревших людей и помнится на обратном пути встреченный у дороги, не плачущий, но и невесёлый, с каким-то не по годам взрослым взглядом, белобрысый, с рябым лицом и глазами, в которых было видно меня в детстве, мальчик. Он стоял и смотрел на нас многого, не понимая. А что если мы убили его маму и сестру? Отца застрелили в столкновении?
— За что мы принесли тебе горе, несчастный? — смотрел я на него, узнавая в нём себя.
Мне стало до того невыносимо и мерзко от моих переживаний, что я готов был провалиться под землю, под могильный холм, но мог сделать из доброго только одно: я слез с мотоцикла, и угостил белобрысого оборвыша ломтиком шоколадки, что была со мною. За спиною раздался смех.
— Бертольд, добряка играет. Ахахах. Мальчик, на шоколадку, — другие тоже ему протянули что-то, но уже с долей издёвки, стало досаднее. Я быстро вернулся к мотоциклу и спешно помчался к нашему лагерю, за мною все остальные. Мальчика этого я больше никогда не видел, впрочем, как и себя в ранней юности.
Шли месяцы за месяцами, до нас доходили слухи о победах русских, но на фронт батальон наш отправлен почему-то не был. В воздухе маячило уже не запах триумфа и победы как прежде, а предчувствие расплаты за содеянное. Хотя меня не пугало оное, ибо мы этого заслужили. Время разочарований и падения духа. Мы оказались не храбрыми воинами, где побеждает сильнейший, а всего лишь надзирателями в лагере, в котором не было стен. И, казалось, что Человек в нас давно умер, ведь пока ты не убьёшь в себе Человека, ты не сможешь убивать. Не просто сталкиваться на равных с противником честной битве, а именно — убивать. Что у нас выходило отлично.
Меж всем этим, порою, вечерами во время редких отгулов, мы с приятелями засиживались в столовой, что располагалась вблизи комендатуры. Туда захаживали и ребята из Вермахта, и из временно расквартированных войск союзников румын, венгров и прочих.

Смотрел я, бывало, за стол перед собою, а там смолистое, загорелое лицо с кудрями цвета земли и орлиным носом. Чёртовы румыны. Ходили слухи, что они трусливы в боях, но они хотя бы в них участвовали. Глупо гордится. Хотя у них не та кровь, не тот дух. Оправдывал я свои почти умершие убеждения, тем временем вспоминая эшелоны с пленными русскими, которых не отличить от меня, или Ганса с соседнего батальона, если приодеть в нашу форму, но их, как коммунистов, везли в лагеря перевоспитываться. А я-то прекрасно знал как "перевоспитывают" в лагерях. Чёртово лицемерие. Морды похожие как две капли воды с цыганами сидели за соседнем столом, а такие же как мы, но с другой идеей вбитой в голову, ехали на смерть. Какой же это расизм? Лицемерие! Везде сплошное разочарование преследовало меня.
Что стало последней каплей, вы спросите, может быть? О нет, это не лагерь и не пленные, и даже не сожжённые заживо, и не как бы мой взгляд в том мальчике, и не черноволосый зубоскал, жующий кусок жареной свинины. Иное. Более подлое. Многим более.
Как-то мы пошли патрулировать местность, по привычному маршруту, нас было четверо: Эрнст Беккер, Готфрид Ланге, Йонс Рюмер и конечно же я Берти Бауэр. Все с того лагеря в коем мне по несчастью довелось проходить службу. Верно начальство решило распределять нас по принципу "знакомый со знакомым", так проще "убивается" время во время дежурств.
Ничто не предвещало ничего необычного, если бы не фляжки со шнапсом, которые захватил с собою Ланге. Мы осматривали чердаки и сараи в "подозрительных" домах, как считалось на предмет находки в них запрещённых вещей, а по сути - из "запрещённого" находили только куски сала или ещё что на закуску. Хозяева, разумеется, против быть не смели, ведь нужды германской доблестной армии куда важнее их интересов, И всё бы ничего, если бы в одном из домов, уже махнувшие за воротник отважные солдаты не встретили юную красавицу одетую в потрёпанное временем, штопанное платьице.
— Как тебя звать, девочка? — пробормотал один из нас, но встречавшая нас испугом робкая особа не понимала наш язык, и её слова нам понятны не были, как бы мы не пытались их разобрать.
Всё что они знали по-русски, это:
— Шоколадка. Хотеть? Ням-ням.
Слово за слово, очень стремительно, мы из офицеров на службе превратились сперва в настойчивых ухажёров, затем и в насильников. Я, конечно же, не принимал в этом участия, но и бездействие сродни злодеянию, когда обижают беззащитных.
— Берти, смотри какая она брыкастая, не даётся прям, — говаривал со спущенными портками мне Йонс. Девочка, а иначе её и не назвать, ибо ей было от силы лет пятнадцать, билась что было сил, царапалась, кричала и пыталась вырваться. Звала на помощь кого-то более благородного, чем я. Ибо я хоть увидел в ней свою маленькую Эмми, но никак не смел ей помочь. Трус. Я просто трус. И наконец-то, когда кровь потекла на простынь, лишив её невинности, я прокричал им.
— Она же совсем юная?! Что вы творите, нелюди?! Я доложу в комендатуру, нельзя портить немецкую кровь смешивая её со всякими!
— Да мы только облагородим её разок. Присоединяйся, Берти! Будет весело, — девочка рыдала, но бессилие лишало её крика.
— Я не шучу! — передёрнул затвор автомата дрожащими руками. На что Йонс обернулся, с самодовольной уверенностью подойдя ко мне. Натянул портки на их место и изрёк, стоя глаза в глаза.
— Ну, стреляй. Жидёныш. Думаешь, я не слышал ту беседу? Может не только твоя полукровка сестрёнка, но и ты. А? Хочешь, чтобы об этом узнали все?! — рассмеялся мне в лицо бравый насильник и вернулся к своему неоконченному делу. Я стоял молча. Наблюдая за этой мерзостью. Я трус, я просто трус. Мне было страшно, что узнают про Эмили, и страшно было убить их, и в той несчастной девочке я видел свою сестрёнку. Из рук выпал автомат, но чего не смог сделать я, сделала хрупкая бедняжка. Из гранаты висящей на ремне со спущенных штанин одного из пыхтящих мерзавцев, её хрупкими пальчиками выскользнула чека. Хлопок. Темнота. И может так даже лучше.
Верно, часть бляхи с его разорванного взрывом ремня, на котором было выбито "моя честь - это верность" отлетело мне в голову. Честь? Верность? Сплошное лицемерие! Какие высокие слова и какие низкие поступки.





Дневник седьмой:

Внук Фауста.


Не знаю, сколько прошло времени в полубреду, с адским звоном в ушах и невыносимыми болями, но когда я разомкнул вежды, предо мною были чудесные черты, глаза и локоны, той самой девушки из бременского трамвая, к которой я долгое время хранил самые безумные, но тёплые чувства, ещё много лет тому назад.
— Я в раю? — было, подумав, что предо мною ангел воплотившийся в мою мечту, я произнёс. Она засуетилась, улыбнулась мне прекрасной улыбкой, прошептав "очнулся".
— Я всегда хотел сказать, что люблю вас, бессонными годами ожидая нашей встречи, но не думал, что мы снова встретимся, лишь после моего ухода, — не унимался я.
— "Ромео", Вы бредите — отвечала она. Я попытался поймать её руку, когда она устремилась куда-то вдаль.
— Вам ещё нельзя вставать, больной, — тут мой взгляд заметил сестринский чепчик у неё на голове с алым крестом и расплылся в улыбке. Это верно был подарок судьбы за все круги ада, через которые мне пройти довелось.
— Не уходите... — хотел, было, я произнести от нахлынувшей радости, как с ним и некое смущение мною овладело, ведь я изрёк ей живым обо всём, хотя она вряд ли восприняла меня всерьёз. И тут резкая боль пронзила мою перебинтованную голову.
— Взрыв, чёртов взрыв. Как же та девочка? Ааааа, — и тут меня, будто оглушив кувалдой по голове, покинули силы, на несколько часов обрушив в кошмарные сны.
Когда я пришёл в себя, рядом не было той юной особы, что владела моим сердцем, только какая-то толстая, старая медсестра, со скверным нравом. Я уже, стало быть, помыслил, что привиделась мне в бреду моя прекрасная незнакомка, но как выяснилось впоследствии, просто была не её смена. Я был жив, ранен, но в госпитале. Как понял из общения с персоналом, госпиталь находился в Германии. Многое пропустил я, видимо - и неделю в палатке, в том злополучном селе, под обстрелами русов, где мне было сделано пара операций по извлечению осколков, и эвакуацию раненых, где я провалялся всю дорогу в полубреду и беспамятстве, и несколько дней в госпитале по прибытии.

Последствия моего позорного ранения давали о себе знать ещё долго, мне пришлось учиться заново ходить, говорить, не заикаясь, и даже держать ложку без дрожжи в руках. Период восстановления был долгим, тяжёлым и болезненным, но я хоть и медленно, но верно шёл к выздоровлению. Мне придавало сил общение с моей прекрасной, до недавнего времени, незнакомкой. Моей дивной Греттой Мёллендорф, моей прекрасной жемчужиной, найденной мною в океан потрясений и бурь.
Поначалу она воспринимала мою симпатию к ней, как бред контуженного воина, который, безусловно, у неё вызывал восхищение, но располагая к себе не имел подтверждения правдивости своих слов. Быть может я просто ловелас и сердцеед, охотник на дамские, ослеплённые моими как бы подвигами, сердцами? А мои "подвиги" были вне сомнения, ведь, как помню, прислали на моё имя из штаба грамоту о выражении благодарности за службу. И как можно не гордится, не совсем юной, но до сих пор наивной фройляйн, таким пациентом? Ох, знала бы она, за что мне выдали благодарственное письмо... То, вряд ли бы возилась и нянчилась с моими ранами.

Когда же выяснилось из наших бесед, что она, как и я, из одного города и, то , что мы даже жили на соседних улицах, то и бременский трамвай и мой рассказ, ей затронул и расположил ко мне ещё сильнее. Всё складывалось у нас: и объятия, и первый поцелуй, так что какие бы муки совести меня не терзали, ни за что не выдал бы ей правды про мои не вызывающие уважения свершения на службе.

Я просто пытался уйти от прошлого, как только мог.
Может и правда, судьба, или сам Бог, если Он всё же есть, ко мне, наконец, изъявляет своё снисхождение, показывая на горизонте жизни просвет, в виде мирной жизни, любимой женщины и прочих тихих семейных радостей? Я ведь после ранения уже не пригоден к службе, а, значит, я не предатель Рейха, хоть и был разочаровавшимся во многом, и в немцах, в том числе. Мирная жизнь, тихая и размеренная, наполненная повседневной рутиной, изнуряющей рутиной, но столь приятной.
Неужели этому всему суждено состоятся? Как мне опротивела к тому моменту ненависть и её плоды, если бы вы только могли представить. И гноящиеся раны, привезённые с фронта, и, пока никто не видит, плачущие в курилках молодые парни, обрубленные по колени, или по пояс. Стоны и ломки, безумия, внешне целых перветиновых наркоманов, водителей из рядов вермахта, которые так увлеклись выдаваемыми чудо таблетками для бодрости, что уже в тылу, вернувшись из ада, не могли полноценно без них жить. Это тысячи тысяч покалеченных судеб. Чертова война, чёртова ненависть, проклятые множеством материнских слёз идеи, сеющие зло, стравливающие людей. Наслышан я был от лежащих со мною в палате рассказов про ужасы войны: про то, как в одном бою могли лечь костьми под могильные окопы и половина полка. И проклятия солдат вермахта, фронтовиков в адрес моих сослуживцев из СС. Они винили нас в том, что мы учиняли зверства и подлые расправы, после которых русы дрались, как звери, мстя за свои сожжённые города, а сталкивались с этой местью штык к штыку именно солдаты вермахта. Раненый человек он мало чего боится, он уже почти заглянул в глаза смерти и в палате не было опасений за критичные разговоры по отношению одного рода войск к другим. Странно всё-таки, все сражались на одной стороне, и все винили друг друга в ошибках и просчётах.

— На марше нам, водителям, давал полковой врач эти таблетки, чтобы за рулём мы не спали. С ними мы по трое суток могли наступать, подвозить провизию, а теперь я не могу без этих таблеток. Как мне жить дальше!? Осталась только одна дорога - на фронт, под пули наступающих варваров, — жаловался один.
— Таблетки? Ничтожество! Мои однополчане штабелями ложились от лавин орд наступающих "советов". Я в одном бою потерял двенадцать танков с экипажами против одного танка русских, и то, когда вы, наконец, подбили его, из люка высунулся с оторванными ногами рус с пистолетом, а последнюю пулю он оставил себе. Даже эта низшая раса способна на подвиги! Я уж и не говорю про тысячи сынов Германии павших смертью храбрых, а ты мне тут про таблетки ноешь?! Как тебе жить? Не живи, недоносок! — отвечал ему гневно одноглазый солдат с культёй вместо правой руки. На утро мы нашли нашего "незнающего как ему дальше жить" повесившимся в туалете на собственном ремне.
Я бы наверняка там лишился рассудка, если бы, спасаясь от своих мыслей, как только унялась дрожь в руках, и мне полегчало, не стал бы письмо за письмом отправлять домой, родным. Моей дорогой матушке и малышке Эмми, но ответа не было ни на одно из них. От чего становилось ещё более тревожно.
— Не стряслась ли какая беда?! Или письма не доходят. Всякое же может быть? — беспокойство, одно беспокойство. Бывало, озвучишь его и легче на сердце.
— Хороший мой, непременно навещу их, как выдастся возможность, — подбадривала меня моя прекрасная жемчужинка.
— До Бремена далёк путь. Я тебя одну не отпущу. Лучше вместе их проведаем, радость моя. Я скоро оправлюсь, — в ответ говаривал ей, крепко-накрепко обняв.
Какие-то сопли развели, скажете, может? Для меня это было как спасительная шлюпка утопающему в северном море. Ещё бы на некоторое время "моя шлюпка" бы задержалась, не дай Бог, и, может, с петли в туалете снимали бы меня.
Что я всё о своих переживаниях? Помню, вот был случай, как по мне, так весьма неординарный. Однажды меня из курилки позвал недавний знакомый с соседней палаты.
— Бертольд. Там пришли к тебе, — в моей душе будто что-то оборвалось, я схватил костыль, на коем тогда ещё прихрамывал оправляясь от ранений.
— А кто пришёл-то?
— Не знаю имени. Какая-то женщина и подросток, — пробормотал с некой досадой мне голос известившего, верно его никто не навещал.
— Спасибо, Курт!
— Иди уже. Поди заждались, — и я что было сил захромал к лазарету.
Каково же было моё разочарование, когда предо мною стояла не знакомая мне фрау и парнишка лет двенадцати. Одетые как горожане среднего достатка, опрятно и без вычурности. Их внешний вид располагал собеседника к себе, но моего разочарования это не исправило.
— Вы верно меня не знаете, я фрау Рюмер. — протянула мне руку, чтобы я её поцеловал, как полагалось по этикету в приличном обществе. Я проигнорировал данный жест, немного недоумевая. Пауза была краткой и фрау продолжила.

— Йонс Рюмер - мой сын, вернее был им... Вы же Бертольд Бауэр, я не ошиблась? — растерялась женщина.
— Вы не ошиблись, — сухо продолжил я.
— Мне неудобно вас тревожить во время вашего восстановления, — смахнула слезу говорящая, — Но мы почти ничего не знаем, как погиб наш дорогой Йонс. А это - мой младшенький... Мой единственный теперь сын, — она представила мне юношу, придвинув его вперёд за плечи.
— Рихард Рюмер, — пробубнил мальчуган, глядя с восхищением на меня и некой опаской.
— От меня вам что-то нужно? — я был неукоснительно холоден.
— Что же мы так, совсем забыла, — протянула мешочек с какими то гостинцами ближе к прикроватной тумбочке.
— Угощайтесь. Это вам для скорейшего выздоровления.
— Не стоило беспокойств.
— Но всё же... Дело в том, что мой Рихард очень любил всегда старшего брата и восхищался им, хотел пойти по его стопам, во всём подражал. Хотя, мой Йонс не отличался чем-то особенным никогда, но всё же. И вот мы бы хотели узнать, как он служил, с какими мыслями пал. Ведь вы были вместе в тот день? я верно понимаю? Простите ещё раз за мою назойливость. Мы ехали издалека вас проведать.
— Не стоило утруждать себя, — кряхтя, я прилёг на скрипучую лежанку, отбросив потёртый костыль.
Мои гости уже хотели уходить, пожелав мне скорейшего выздоровления, ибо были разочарованы моей сухостью, но вдруг я их окликнул.
— Подражал ему, говорите? — фрау Рюмер обернулась, обняв своего сынишку.
— Да, очень. Они и похожи внешне. Мой Йонси в его возрасте был таким же.
— Ну не надо вам расстраиваться так. Надо жить дальше, хотя искренне сочувствую вашей утрате, — спустя краткую паузу я вздохнул и начал некую историю,
— Йонс, он был мне почти другом, хороший парень. Никогда бы никого не обидел. Довелось нам быть знакомыми давно, ещё с предыдущего места службы. Хорошо его знаю. Всегда по дому тосковал. А помню, мы мальчика встретили на дороге, сорванца из тамошних жителей. Так Йонс первым пошёл к нему и отдал свою шоколадку... — шмыгнул я носом, — и тушёнку с куском хлеба. Доброй души человек был. Его война очень сильно изменила. Он мечтал вернуться к семье, домой, оберегать вас, но пал смертью храбрых. Я плохо помню тот день, но помните о нём только лучшее и берите с этого лучшего в нём пример, — я потрепал по шевелюре подошедшего к моей лежанке Рихарда и, улыбнувшись, добавил.
— Будь всегда достойным своего брата, — и, немного застонав, как бы от болей, подытожил:
— Простите меня, я как рухлядь сейчас.
— Мы вас утомили. Простите Бога ради. Будем молиться за ваше здоровье, — прослезилась расчувствовавшаяся женщина. И, в скором времени, они вышли вон, после чего я их никогда не видел, хотя и обещал непременно найти и проведать, как поправлюсь. Ведь Йонс был моим другом. Как я им изрёк вдогонку. Ложь во благо, знаете ли. Ложь во благо.
Я уже хотел укладываться, морила усталость, как ко мне наведалась взволнованная Гретта. Она была чем-то явно озадачена, как никогда прежде. Мялась.
Рассказывала, что совершенно случайно подслушала мой разговор, где я так разумно наставлял сына погибшего друга. Говорила, что из меня, наверное, вышел бы хороший отец семейства. Когда юлить уже не было смысла, и я заподозрил что-то неладное в нотках её голоса, она сказала, что у нас будет ребёнок и опустила глаза, ожидая мою реакцию. Странная девушка. Неужели она думала, что ребёнок нас отдалит, а не сблизит. В тот миг я впервые за долгое время заплакал от радости, нежно её, вернее уже их, обнял и был счастлив так, как никогда не был за всю жизнь.

Через несколько недель, когда моё самочувствие несколько улучшилось, немного окреп, обдумав всё и взвесив все за и против, и решил увезти семью подальше от войны, но Гретта меня не поняла, и мы впервые поссорились.
— Мирно жить, вдали ото всех? Сбежать? Отсидеться, пока Германия собрала все силы нации на тотальную войну?! Ты мыслишь как предатель! Как мыслили в 18ом году, когда мы пали. Я прекрасно помню своё детство и что пришлось пройти из-за того поражения. — не унималась она, почти в истерике. - И это мне говоришь ты - ты мой избранный, мой рыцарь, отец ребёнка, что я ношу под сердцем?! Тот, кем я безгранично восхищалась?
— Родная, ты не понимаешь...
— Не трогай меня! Я назло тебе пойду в Фольксштурм, пусть меня там бьют, но я отдам свою жизнь за Германию, и пусть тебе будет стыдно, что мужчина из нас двоих это я.
— Гретта. Успокойся, ты не понимаешь.
— Всё я понимаю, всё. Все твои упаднические речи про поражение в войне, всё я понимаю. Но мы победим, как и говорил фюрер, положив на алтарь победы все силы нации, — и тут я не сдержался и влепил ей пощёчину. Тотчас поняв, что натворил, в моих глазах было раскаяние, но Гретта лишь подытожила.
— Какой же ты слабый, — заплакала, - ударив меня ты ударил не одну меня, — и в слезах побежала к двери.
Я, что есть сил, рванулся за нею, крепко-крепко обнял и молил понять и простить. Сперва она царапалась и билась, потом утихла, и мы долго стояли, обнявшись, а я непрестанно шептал обо всех тайнах, обо всём, что я повидал и как разочаровался во всём этом. О том, что боюсь вручать жизни дорогих мне людей, моего не рождённого ребёнка, в те же лапы, в которые вручил меня мой отец, уйдя на войну.
— Я всего лишь хочу мира и покоя, того мира и покоя, которого меня лишили обстоятельства в юности. Мне немного нужно для счастья: крышу над головою и вас с моим сыном, или дочкой, рядом, — Конечно же, она всё поняла. В тот вечер мы долго беседовали. Гретта гладила меня по появляющимся залысинам и нежно целовала в щёки, губы, лоб, и приговаривала, что никогда меня не оставит. Я отвечал взаимностью.
Мы всё спланировали, просчитали. Я был непригоден к дальнейшей службе, как и упомянул ранее, а Гретта по беременности получила возможность уехать домой в Бремен, вместе со мною, где мы и планировали обвенчаться. Ибо Красная армия наступала, и мы очень боялись того, что наш госпиталь с окрестностями они возьмут. Пощады бы мне не было, ведь за все те зверства, что творила СС в России, они бы всяко мстили. Надо было бежать на запад Германии, и чем скорее, тем лучше. Что мы и сделали одним из пред-рождественских дней сорок четвёртого, собрав не хитрый скарб в чемодан и сев на поезд прямиком до Бремена. Все пропускные документы у нас были в полном порядке. Правда, по прибытии мы не узнали города, будто бы огненный дождь прошёл по нему. Сплошь руины и огрызки скелетов зданий. Я рвался найти своих родных, моя невеста своих, но оба жилища были разрушены бомбардировкой англичан, как нам сказали те, кто выжил. Семья Гретты, жившая на соседней улице с моим домом, погибла под завалами, той же участью и ушла из этого мира моя дорогая матушка. Я её так и не увидел. Да и в общих могилах найти ли кого поимённо? Нет. Благо, говаривали соседи, что малышку Эмми забрали в Берлин, в сиротский приют, но мы её так бы и не смогли найти, в неразберихе того времени, если бы даже имели возможность поехать в столицу к которой приближался враг. Вскоре пал Бремен. И множество разного рода солдат и функционеров Рейха стремились сдаться именно союзникам, боясь что Советы не пощадят их за содеянное. Одним из них был и я. Хотя многие из немцев отчаянно сопротивлялись, но силы уже были не равны.

Помню как эти вражеские - холёные, не потрёпанные войной, лица с жвачками в зубах ехали как на парад по Бремену, кто белый, а кто негр. Они, конечно же, не знали, что мы им почти что сдаёмся, они думали, что одерживают победу. В тот миг, мы почувствовали себя русами сорок первого года, которые не могли противостоять нахлынувшим армадам наших танковых клиньев, но у нас, в отличии от «советов», уже не было ни сил, ни желания сопротивляться до последней капли крови.
Душу рвущая картина: я стоял в потрёпанной форме, в колонне выстроившихся пленных, безвольно, оставив теперь уже мою уже супругу на последних неделях беременности одну, у знакомых. А мимо шла бронетехника лягушатников и янки. Как вдруг откуда-то из-под руин выбежал мальчик сорванец, лет четырнадцати, если не меньше, с озлобленно-заплаканным, чумазым лицом и обожжёнными светлыми волосами. Мальчик, одетый в потрёпанную форму Гитлерюгент, с фауст-патроном наперевес и с криком "за маму вам, шайсе!" бросился на танк. Мальчика тут же застрелили, но он успел подбить один из янковских танков, утащив с собою обгоревшего негра и пару вечно жующих морд. Это, пожалуй, самый геройский поступок полный самопожертвования, что я видел за всю войну. Никогда не забуду его подвиг, на который никто из стоявших в шеренге способным уже быть не мог. Как раз в то мгновение мне стало до горечи понятно, каково это видеть, как враг топчет твою землю, а ты ничего, или почти ничего, не можешь противопоставить этому. Вспомнились истощённые и замученные, но несломленные взгляды пленных с востока, тех, в чьих глазах читалась та же ярость с отчаянием, что и перед гибелью у того мальчугана, от которого и осталась-то только лужа крови, да взгляд синий, как небо, смотрящий прямо в Валлгалу. Бесполезная, но столь значимая жертва, не лучших времён Германии.



Дневник восьмой:

Дежавю.


Верно, есть некая справедливость, и содеянное зло иногда возвращается. Убедился я, что у судьбы, всё-таки, не плохое чувство юмора. Причём чёрного юмора, даже скорее чувство высокопробной иронии. Хм. К чему я это пишу? Ах, да — не поверите, но ещё позавчерашний лагерный надзиратель, а иначе я, сидящего во мне "недовоина" назвать и не смею, оказался вновь за колючей проволокой, только уже в ином качестве.
Что вы, не подозревайте себя в дежавю, вам ни капельки не кажется, я именно повторяюсь:
— "Что можно вспомнить о моём пребывании в лагере? " В лагере? — Верно, ибо многих бывших эсэсовцев и прочих сдавшихся или захваченных в плен из разного рода войск павшего Рейха отправили в лагеря для военнопленных, а некоторых и в особые "для разоружённых сил противника", на вторых из них не распространялась Женевская конвенция, и можно было особо не снабжать провизией, кто выживет и на том скажет «спасибо». Я как раз в такой и попал на полтора года "с хвостиком".
Чёртовы янки просто согнали в чистое поле пленных, обнесли колючей проволокой и вышки для автоматчиков поставили, овчарок в охрану, да бараки, наспех сделанные понатыкали в землю, и те - нашими руками. Рядом с лагерем тёк ручей, холмы зеленели, прямо как в моём детстве, только вдобавок ко всему вдали виднелись какие-то крестьянские постройки меж полей в низовьях Рейна.
К сожалению, более точное расположение местности, в которой мы находились, я не помню. Да и не суть оное, ибо, как я узнал значительно позже, таких лагерей было десятки. Могу обмолвиться, и то без большого желания, только о моём месте пребывания в неволе.
Мучить нас, конечно, там не мучили, и печей не было для геноцида, если сравнивать с нашими преступлениями, но померло народу немало. Кто от истощения, кто от эпидемий. Туберкулёз и холера - не редкие гости подобных, так сказать, заведений. Да и привычная простуда легко обращалась воспалением лёгких, от коего спастись было трудно и на воле, А чего говорить, о нас? Тем более "освободителям" до нашего выживания дела не было никакого, но я всему вопреки выжил. Слава небесам.
Представьте хотя бы на секунду, каково это понимать, что ты не увидел первые шаги своего сына, и первое "папа" ему некому было изречь. Но я справедливо заслужил данное наказание за всё совершённое мною. Не стоило жаловаться на суровость произошедшего со мною. Горе за горе — зло за зло. Это равноценная расплата.
Не знаю, правда, как выживала Гретта и маленький Гюнтер, но как она, бросившись ко мне на шею, сказала при моём возвращении:

— Главное, любимый мой, что ты вернулся и теперь у нас всё образуется. Непременно образуется, — долгожданная встреча. Нечего добавить.
Прошло каких-то несколько лет с триумфального начала сороковых, и, как и говаривал в своих речах фюрер, Германию и правда было не узнать, правда, несколько в обратном смысле: руины порушенных городов, куда бы мы не приехали, нас окружали сплошные руины порушенных городов. От былого величия не осталось и следа. Да и новое размежевание мира меж вчерашними победителями не сулило ничего хорошего нашему с Греттой сынишке.
Разделение на сектора под оккупацию нашей страны, в результате которой мы так и не смогли найти мою, уже верно повзрослевшую, "малышку" Эмми, окончательно убила в нас тягость остаться на Родине встречать старость. Пока всё восстановят, а если опять война? Нет, нашему любимому первенцу мы хотели иного будущего, не такого, какое подарил мне мой покойный отец. Искать лучшей доли нужно было где-то подальше от этого ещё не до конца пережитого ужаса.
Мы с Греттой оба это прекрасно понимали, и, как только я вернулся к семье и смог хоть чуток подзаработать на разборах завалов, мы купили билет на трансатлантический лайнер, в самый забитый битком эмигрирующими людьми отсек и вручили свои судьбы притягательной неизвестности, вместе с огромным куском щемящей надежды на лучшую жизнь. Впереди нас ожидали берега Северной Америки, как о ней отзывались мои лагерные охранники, - страны свобод и возможностей.
А свобода - это верх мечтаний человека с некогда порабощённым ненавистью разумом.

От берега отбытия наш корабль шёл до бостонского порта, города, чьи улицы наполненные толпами людей, жующих фразы на едва понятном нам языке, были к нам радушны, только неискренне. Знаете, как непривычно было видеть, когда тебе улыбается незнакомец, спрашивает "как дела", а когда говоришь, что не очень, удивляясь ответу, с той же неизменной улыбкой уходит. Другая ментальность. Фальшивая, но располагающая к себе простачков.
— Интересно, если янки кого-то люто ненавидят, они тоже улыбаются ему в лицо? — думал я, бывало, проходя мимо них.
Жизнь эмигранта без пачки долларов в кармане, да и с женою и маленьким ребёнком на руках, не сулила лёгкого пути. Мы, конечно, не боялись трудностей да и чего бояться людям, прошедшим самое страшное доныне? Бояться ли им изнуряющего труда по шестнадцать часов в день посудомойщицей в забегаловке или грузчиком в порту, за которые платили столько, что едва хватало снять захудалый угол в комнате и на самое необходимое из пищи. Быстро рушатся американские мечты, но наша была не о достатке, а о жизни вдали от навязанного мышления. Мечты о жизни только для себя и своей головой.

Поначалу, как нам казалось, у нас это выходило. Мы мечтали получить вид на жительство, потом и гражданство, скопить чуток денег и перебраться в глубинку заниматься фермерством. Не так, чтобы разбогатеть, продавая урожай, нет, просто для себя. Маленький участок земли, домик по центру его и, может быть, трактор для распашки — вот к чему мы стремились, не покладая рук. Ибо жизнь в шумном, портовом городе и дорога, и суетна. Уйти ото всех — наша цель. Не вышло.

Гюнтер, когда подрос и пошёл в школу, пришлось тратиться на образование и о фермерстве пришлось позабыть. У меня, к тому же, появились проблемы со здоровьем - и кашель, и слабость, боли в суставах. Полноценно работать мне оное не позволяло. Доктор, к которому я попал с горем пополам, содрал с меня кучу денег и сказал лишь, что так на мне сказывается время, проведённое в плену.
— Лечение, знаете ли, дорогое. С вашими доходами его не поднять, а страховки у вас нет. Так что выберите работу по менее пыльную, пейте отвары лекарственных трав, и живите сколько вам Бог отвёл, — широко улыбнулся, похлопав по плечу и выпроводил меня он. Я-то уже догадывался, что улыбка у них не всегда означает хорошее, и как-то не утешало меня сказанное врачом, но куда деваться? Возможности моего кошелька были ещё меньшими, чем возможности медицины.
Возможно, мне и приходилось работать на правах негров, получая несколько меньше за свой труд, чем простой Сэм, или Джек, но даже в столь покупаемой и продаваемой стране не на всём ещё научились делать деньги. И посидеть ближе к вечеру с бутылочкой пива на берегу океана я легко мог себе позволить. Как и сводить семью раз в пару недель в парк на скромный пикник, вспоминая мои посиделки с родителями. Всё, что я мог дать сыну, я старался сделать. Отцовство - инстинкт не менее сильный, чем инстинкт матери, носящей живой комочек под сердцем. Помню, все дети из местных играли в эту глупую янковскую игру - бейсбол, и только мы с Гюнтером от души пинали по обозначенным банками из-под содовой воротами мяч. Всё-таки верно кто-то изрёк, что лучшие моменты жизни купить невозможно.

И подтверждение тому на распродаже приобретённая мною сынишке на Рождество игрушечная железная дорога, ведь, как я полагал, данный подарок впечатлит его, не менее, чем меня в своё время, но я глубоко ошибался. Младший Бауэр с надеждою в дыхании, вошёл в украшенную сверкающей разноцветными огнями гирлянд ёлкой комнату, где был подготовлен сюрприз, открыл глаза и немного надулся в щеках, пробурчав.
— Я думал, ты мне подаришь собаку, — но верно заметив, что мы с мамой старались его порадовать, добавил сквозь разочарование.
— Игрушки — это для детей... Милое дело... Для детей... но и я ребёнок. Всё логично. Спасибо папочка, — и грустно улыбнулся. Он явно не хотел меня огорчить, и был неизбалованным малым, но видимо, и я тоже ценил не ту железную дорогу, а память об
отце. Память. Ведь нематериальное бывает многим дороже, того, что можно увидеть на витрине.

Годы неумолимо летели к преклонному возрасту, украшая лицо морщинами, виски сединою и некрасиво сверкающей плешью некогда прикрытое шевелюрой темя, а мечты о маленьком домике так и остались мечтами. Зато мы смогли взять небольшую квартиру в ипотеку в банке после того, как сын вырос, и мы, наконец-то, стали полноценными гражданами, а не просто приезжими чужаками. Хотя если поразмыслить, то все, кроме индейцев, коих осталось-то с горстку после их истребления колонистами, были на этой земле чужаками. Теперь мы могли бы, как и зажиточные американцы, будь у нас в предместьях Бостона загородный дом, на лужайках поднимать по утрам флаг, изображая патриотов, но до любого проявления патриотизма и сопутствующих переживаний мне дела давно уже не было. Просто эта страна приютила нас в трудную минуту и не более. К ней не было ни обожания, ни неприязни. Такое отношение верно правильное. В конце концов, наша Родина - это Земля, а не порезанные кем-то на кусочки её ошмётки, под разного рода тряпками, которые ещё именуют флагами. Для оного понимания, верно нужна зрелость, ибо в юном возрасте и ума поменьше, и кровь горячее, и не давит груз совершённых ошибок во имя чего-то светлого и прекрасного. К моему отцовскому несчастью таковым "горячим юношей" был мой Гюнтер. Не уберёг я его. Ох, не уберёг. Если бы я только знал, что он с вьетнамской войны вернётся безногим наркоманом с поломанной психикой и рассказами, как выжигают во имя демократии целые деревни напалмом. Какое-то чувство дежавю. Очередное. Оно часто посещало меня. Клянусь небесами и всем святым, я бы пошёл хоть на какие унижения перед сыном, умолял бы на коленях не идти в армию, и пусть, что пошёл бы он под трибунал, но отсидел бы пару лет, вернулся целым, а нет... Родители всегда оберегают, оберегают детей, но встретив штыки юношеского непослушания, сдаются и пускают своих отпрысков в свободное плавание в пасть обстоятельств.
Жаль, что Господь или судьба, шут их разберёт, не дали нам с Греттой больше детей. О, несчастный Гюнтер. Знал бы я раньше, знал бы... Хотя чего оправдываться? Мой пример и пример моего отца меня так ничему и не научили. Старый и больной, никудышный отец, всю оставшуюся жизнь проработавший разнорабочим, грузчиком или ещё кем-то из подобных какой возымеет авторитет? Никакой. Кто такого неудачника послушает? Даже я бы себя не послушался.
Это верно.

Сказать, что всё было плохо и мне не везло ни в чём, это означает слукавить, а лукавство я на дух не переношу. У каждого человека во все моменты жизни, как я уверен, несомненно, бывают и везения, и неудачи. Вот к примеру, найти родную кровиночку на другом конце Земли, почти ничего о его местонахождении не зная, возможно ли? Тем более, что мы почти ни с кем из старого круга общения дел не сохранили и общения не поддерживали. И то, даже через столь тонкую ниточку, как давний приятель из Бремена, семья которого и помогла выжить Гретте с малышом, пока я был в заключении. Меня по переписке с ним нашла Эмилия, моя малышка Эмилия. Отчётливо помню, когда уставший бостонский негр, трудящийся почтальоном, принёс единственным письмом извещение о прошлом, я в нём видел того чудака на велосипеде, а в Гюнтере, встретившим почтальона, узнавал маленького Берти, сидящего на крыльце в дождливую погоду. Моя милая Эмм писала, что мне за неё излишне волноваться не стоит: приёмные родители её поставили на ноги, дав хорошее образование в университете, после которого она вышла замуж за порядочного человека, от коего имеет троих почти возмужавших сыновей, но живёт, конечно, не богато. Жаловалась она, что в ГДР жизнь не сахар, нет особых вольностей и свобод, да и кругом серость и беднота. Не то, что у вас в Америке. Высказывала нескрываемую радость за меня, что я сумел уехать в лучшую жизнь и что и она так мечтала бы, если бы не железный занавес и холодная война. С ногою, уточняла, всегда приходится валяться по больницам. Врачи надоели, ей бы по профессии трудиться археологом, а её допускают только до кабинетной работы, ибо
инвалидам на раскопках трудиться нельзя. Это изматывает. Муж её трудится на заводе инженером, потихоньку живут, без особого шика, раз в пару лет выбираясь максимум в Болгарию отдохнуть на море...
Читал я сие и был безгранично рад не только за её неожиданную, и в то же время столь нужную мне и желаемую, весть о её жизни и о том, что она помнит своего брата и скучает по нему, но и за её относительно удачно сложившуюся судьбу. Что написать в ответ я думал долго. Не писать же правду про все тяготы, пережитые мною? Необходимо было слегка приукрасить, добавить какие-то изюминки в текст. Мол, живу я в просторном домище, порою катаемся с сыном на Юг отдохнуть... Хотя, нужна ли ей эта неправда? И я просто отвлёкся от повседневного, написав:
— О, если бы я был чуток помоложе... Я бы очень хотел собрать всех нас вместе где-то вдали от шумящего суетою, сотни раз проклятого миллиардами людей, мира. Собрать нашу семью под крышей уютного домика на склоне зеленеющего холма, но время, увы, не вернуть и меж нами много препятствий. Но самое несправедливое - это то, что человек не рождается дважды. Тем более в одной и той же семье, — во мне было множество ожидающих своего выхода мыслей, но я почему-то их не умел излагать на бумаге. И я отложил на некоторое время "в долгий ящик" недописанный ответ на душу согревшее письмо.
Была ли возможность у меня переменить что-то в своей жизни? Не знаю. У всех она бывает, но какой ценою? И ведь иногда, как принято говорить, игра не стоит свеч. Именно такая возможность мне и представилась однажды, эдак в шестьдесят восьмом.
Как сейчас помню, шёл я с дежурства, а тогда как раз подрабатывал охранником на складе стройматериалов, не то, чтоб большие деньги платили, напротив, но ворочать ничего не приходилось, и мои суставы были мне благодарны за оные дежурства. Так вот: иду я, значит, по Соляной улице и меня тут кто-то знакомым - знакомым голосом окрикнул по-немецки.
— Бертиии! — я сперва подумал чудится, но после настойчивого эха доносящегося из-за спины.
— Берти Бауэр, чертёныш! — и хлопка по плечу ладонью я обернулся и окаменел. Предо мной стоял изрядно потолстевший, в наглаженном костюме и с тростью, мой прежний начальник и соучастник моих древних юношеских чудачеств негодяй Вейсе.
— Какая встреча, — неодобрительно подумал я, опешив, и протянул руку поздороваться. На что мой прежний товарищ растормошил меня.
— Как я рад тебя встретить, земляк! — о себе я оного сказать не мог, но вида не подав, улыбнулся в ответ. Я уже приучился к правилам поведения местных жителей. Я и сам уже был одним из них, и думаю, мой собеседник ничего фальшивого во мне не заметил и продолжил осыпать расспросами.
— Как ты тут очутился? Как малышка Эмили, как мама, жива, надеюсь? Как ты устроился, чем на жизнь обеспечиваешь себя? — я и слова не успел ответить, как он продолжил меня удивлять своей никогда ранее за ним не замечаемой болтливостью, хотя в лагере он любил распространиться о своих любовных похождениях, как я уже упоминал.
— Какой я невоспитанный, где мои манеры? Пошли выпьем по кофе, а лучше чего покрепче, дружище ты мой поседевший?! — я готов уже было откланяться и поспешить по делам или просто домой, как последний аргумент сломил мою неприязнь перед ассоциациями с прошлым.
— Столько зим прошло, неужели не уделишь на задушевную беседу с полчаса?! — он верно и правда, был рад меня встретить. Да и мне о наболевшем высказаться было почти некому.

Взяли мы чего-то покрепче выпить, не то рома, не то огромную бутыль шнапса, и засели в дешёвой забегаловке, где сонные официантки с растекшимися тенями под глазами клянчат чаевые. Так начинался вечер переполненными задушевных бесед откровениями. К слову, мой слезливый рассказ о тяготах жизни этого вечно стремящегося вперёд к совершенствованию силы в себе человека мало впечатлил. Но на какое-то мгновение мне почему-то показалось, что Конрад Вейсе, тот самый беспощадный Конрад Вейсе, он же хулиган и сорвиголова, с кем мы гоняли себя с утра до вечера по всяким проделкам в юности, научился сострадать. Почти на все сто я уверен, что ошибался. Или это лишь подпитие тому виной? Шут его разберёт. Не важно.
Когда наступил его черёд рассказа о себе, он для приличия посочувствовал моей участи стареющего неудачника. И добавил:
— Я могу, по старой дружбе, помочь тебе с трудоустройством. Хотя бы в систему охраны четвёртой зоны нашего НИИ, там делать будешь ты и по менее, нежели на своём захолустном складе, а оплата куда выше.
— НИИ? — вскользь переспросил я, недоумевая.
— Ты даже не представляешь, чем я занимаюсь сейчас, — с неимоверной важностью он изрёк.
— Но если тебе любопытство дороже жизни, то я посвящу и тебя в кое-какие секреты, — и, заметив на лице моём нотки нервозности, рассмеялся.
— Ага! Отвык от моего юмора?! Старый ты солдат, Берти!
— Я не солдат давно. Всё разрушено и переосмыслено во мне.
— Ничего не разрушено! — строго возразил собеседник, — Ничего. Вся борьба ещё впереди. Сейчас у нас есть такие возможности, каких не было раньше. Такое оружие, какого мы не имели. Беда в том, что мы воевали не с теми. Нам, европейцам, нужно было сплотиться в кулак, всем свободным народом, против большевизма. Чего сейчас и происходит. А мы рубили головы друг другу, в итоге допустив красную чуму в города великой Германии. А если по делу, то мы в секретном отделе при Массачусецком технологическом университете, занимаемся разработкой новых видов оружия массового поражения. Только представь, если в будущем у нас будет, такой вирус, что будет убивать людей по расово-национальному признаку. Или яды, что травят человека, но ущерба природе не наносят, что позволяет в дальнейшем освоить освобождённые территории. Или лазерные лучи, что могут испепелить всю вражескую технику. А нейтронные бомбы, которые выводят из строя все пункты управления противника, или психологическое оружие, когда, манипулируя общественным мнением, можно оправдать хоть какую агрессию, или им же стравить противников меж собою, а самим только пожинать плоды их столкновения. Ядерное оружие - это не предел. Поверь мне. И мы непременно овладеем этими технологиями, чтобы стереть в порошок заразу большевизма.
Я слушал его ошеломлённый рассказом.
— Но как же лагеря для эсэсовцев, я же прошёл через них? Как же свобода и прочее?
— Система выбирает нужных людей. Вы просто не могли быть полезными в нашей борьбе.
— А ты, Конард, мог? — переспросил я.
— У меня и у половины наших сотрудников был опыт и фанатичная ненависть к коммунизму, от того мы и пригодились. Как говаривали древние "враг моего врага - мой друг".
— Лучше бы на страховки для неимущих тратились, уроды, — подумал я, ожесточаясь, но изрёк только совсем
иное:
— А как же евреи, здесь же их кучи? Или ты продал свои убеждения горстке жидов и сионистов во имя успеха и тёплого местечка?
Вейсе нахмурился и язвительно изрёк:
— Я дважды не предлагаю. Хочешь подыхать, еле концы с концами сводящим нищим старикашкой, подыхай!
— Я хочу умереть, оставшись собою, — допил я последнюю рюмку, ударив о стол, опуская её, и вышел вон.
Я шёл домой в ужаснейшем разочаровании, в осознании того, что так и не сумел убежать от системы. Системы, которая лепила людей, манипулируя ими на всех частях известного человечеству света под не важно какими флагами и речёвками. Припоминались мне и ещё недавно развешенные повсюду в магазинах и барах надписи: "только для белых", и в автобусах: "чёрные едут, стоя", и школы с раздельным обучением по расовому признаку, запреты на зачисление в институты негров, и "охота на ведьм", учинённая маккартистами по выявлению инакомыслящих. Что если чёртовы янки, паразиты, живущие на чужой земле, смогли осуществить то, о чём помышляли доктор Геббельс и иже с ними, причём гораздо раньше оных? И правда, схожесть до слияния неотличима, лишь стоит отбросить напускную мишуру реклам и слоганов. Хотя нет! Мы, немцы, освобождали свои земли от чужестранцев, но увлеклись, попав под дурман бесчеловечных идей, а оные жители, будучи никем не порабощаемыми, сами отняли чужое и притесняют силой завезённых им же служивших бывших рабов. И только тогда мне стала понятна полная глубина низости и коварства, живущая в дьявольской улыбке этого народа.

Какие бы ни были слова, и чем бы ни прикрывалась ложь, гниль всегда проступит сквозь оболочку нарыва, стоит только подождать. Ведь не собирают с терновника смоквы, и не течёт из одного источника горькая и сладкая вода.

Верно, злодейские режимы даже в мелочах похожи, парадоксально. Будто у них один изрыгающий горящую серу и плавящийся свинец, учитель. Одна методичка на всех. Взять, к примеру, тот же Тонкинский инцидент, послуживший поводом к агрессии против далёкого, но столь желанного для приносящих несчастье, Вьетнама. Этот проклятый моим бедным Гюнтером инцидент был очень уж похож на то, что нам рассказывалось в тридцать девятом про нападение поляков на рейх. К тому же стало вдруг очевидно, будто чешуя отпала с глаз, почему повсюду рассказывалось об ужасах Холокоста и его жертвах, об истреблении евреев германцами, но ни слова не говорилось про миллионы замученных в похожих лагерях советских военнопленных, славян и коммунистов.
Они, управители сверхимперии, верно, боялись породить в народе сочувствие и симпатию к нынешнему противнику. И даже вопли протестантских пастырей о богоизбранности Америки, о её мессианстве, очень уж напоминали мне речи одного из них же, но более чем двадцать лет назад. Не хватало только написать на бляшках от армейских ремней, как и в "доблестном" Вермахте: "с нами Бог", когда отправляли одураченных простачков жечь напалмом женщин, стариков и детей. Дежавю. Чёртово дежавю преследовало меня упорно.
— Неужели, маленькие Гансы, Сэмы, Нгуены и Вани рождаются только для того, чтобы кто-то их посылал убивать друг друга? — как гвалт молотков об наковальни, пульсируя в висках, звучало в моей голове.

Вернувшись в свою халупу в подпитии, я встретил не, как бы мне грезилось, счастливую семью и объятия от них да вкусный ужин, а только лишь накаченного антидепрессантами безногого сына и скатившуюся в сварливость от повседневного выживания от зарплаты к зарплате престарелую жену, пялящуюся в зомбирующий ящик на одно из шоу для особо одарённых среди слаборазвитых.

Разве этого я так мечтал достичь? К данному ли существованию я шёл всю мою кем-то великим и ужасным скомканную жизнь? На это смотрел из дали детства, представляя себя путешественником, спустившимся за провиантом на необитаемый остров? Нет, нет, нет!!! Когда-то давно, ещё в эру великанов, что-то явно пошло не так.
Мне больше не о чем было писать моей сестре. Очень хотелось, но просто было не о чем... Я тотчас из шкафного ящика дрожащими руками достал свой заготовленный ответ, неуклюже скомкал его и написал единственную строчку.
— Ты меня, конечно, не поймёшь, но что же сталось с изрядно поседевшим ловцом бабочек?"
Скрип карандаша по листку... Тишина укуталась в далёкие шумы телешоу... Раздувались с покашливанием лёгкие...
Я с пол мгновения поразмыслил и подытожил в мыслях своих, ничего не добавляя на бумагу:
— Стыдно, Бертольд, вечно изображать из себя жертву, ведь и бабочки рождаются не для заточения в стеклянных банках, пусть и ещё наивного, белокурого ловца.


С   29 Ноября 2014 23:00
По 23 Декабря 2014 19:00 

Послесловие:

Повесть, как и её автор, не рекламирует нацизм, не ставит целью его оправдание, не разжигает никакого вида межнациональной розни. Не пропагандирует ничего кроме анархии и пацифизма. Цель данного произведения художественно-документальное осмысление эволюции души простого человека попавшего в крепкие тиски обстоятельств, которыми воспользовалась бездушная система изломавшая его жизнь, покалечившая душу и погубившая изначальные мечты.
 
=====================================================

Сборник стихов, поэм и прозы.
Автор Пасечник Евгений Андреевич.
151 стихов и поэм, 5 рассказов.

Уфа. Май, 2021.