волколак

Пролог
Дикий вой волчицы злой
Разорвал туман ночной.
Небо осветив, звезда
Пролетела, и тогда
Разошлася пелена,
Степь стоит обнажена.
Там в степи средь трав густых,
Волк в молчании затих,
Ждет добычу он свою -
Лютого врага семью.
Во владения его
Он не пустит никого,
Но людишек злых чета
Пробирается туда.

Зоркий глаз в ночи сверкнул,
В небе ворон промелькнул.
Триста лет уж он живёт,
Сама смерть его зовёт
На кровавый хоровод.
Чует он её приход,
Знает: неизбежность ждёт.
Человека волк убьёт.
Видит: кинулся вперёд,
Зверь в смертельный хоровод,
Вмиг добычу он нагнал
И на шее зубы сжал,
Наземь человек упал,
Захрипел и задрожал.

Захлестнула горло кровь,
Окропила землю вновь.
Зубы рвут постылу плоть,
Умер человек, и, хоть
Без движенья он лежал,
Волк его ещё терзал.
Лишь расправился с одним,
Как погнался за другим.
Ох, ничтожный человек,
Не уйти ему вовек!
И, пронзая ночи мглу,
Волк несётся по ветру,
Он двуногого настиг,
И в степи раздался крик.

В небе ворон всё кружит,
За расправою следит.
Ждёт его сегодня пир -
Две души покинут мир.
Но с небесной высоты
Сквозь высокие кусты,
Разглядел младенца он -
Человечек спеленён,
Средь травы густой лежал
И тихонько мирно спал.
Наступила тишина,
Шелохнулося трава,
А младенец - сирота,
Пробудился и тогда.

Тишину степи ночной
Вдруг нарушил детский вой.
Плачет бедное дитя,
Матерь рядом не найдя.
Зверь, услышав детский крик,
Вмиг ребёночка настиг.
Ярость будоражит кровь,
Затмевает разум вновь,
Ненавистен род людской,
Много бед и грусть с тоской
Довелося превзойти
Волку на своем пути.
Его маленьких волчат,
Его юных бесовят,
Подлый человек поймал,
На забаву псам отдал.
И желание кипит:
Гнусный человечий вид
Разорвать и растерзать,
На съедение отдать
Их презренные тела
Червям раз и навсегда.
И хотел уж, было, волк
Разорвать дитя, но в толк
Взять не может он одно:
Сердце жалостью свело,
К ненавистному врагу
Наклонился он. «Агу» -
Звук издал малец людской,
Взялся пухлою рукой
Волка лютого трепать,
За уши, усы тягать.
На младенца посмотрев,
Волк стоит остолбенев.

Разрезая гладь небес,
Ворон видел: лютый бес
К мальцу быстро подбежал,
Растерзать его желал.
Вниз стрелою полетел,
Рядом с волком ворон сел:
«Ты меня послушай, брат!
Дам тебе такой расклад.
По земле давно хожу,
В небе тучею кружу,
Видел в мире много бед,
Собираясь на обед.
Горечь видел, и твою
Всю убитую семью,
И страдания, и злость,
Ненависть, отмщенья горсть,
Что в когтистой лапе сжал,
Ты возвел на пьедестал.
Но лед в сердце растопи.
Мальца напрасно не губи.
Если сможешь - полюби.
Ну, а нет - с собой возьми.
Подрастет малец людской,
Силы наберет с тобой,
Сможешь ты тогда понять,
Как же можно совладать
С человеческой ордой.
И, как сын твой молодой,
К восемнадцати годам
Наберётся сил, а там,
Коли будет он вредить,
Сможешь ты его убить.
А сегодня злость с тоской
Позабыв, возьми с собой
Мальца бедам вопреки
И Волколаком нареки».

Волк от мысли от одной
Человека взять с собой,
Да ещё его кормить,
Обогреть да приютить,
Тайны все ему открыть
В бешенство пришел опять,
Ворона хотел задрать:
«Да не может быть того,
Чтоб врага я своего
Сыном взял себе родным.
Да и что мне делать с ним?
Посмотри же на него:
Это что за существо?
Ни зубов, ни шерсти нет -
Он походит на обед» -
Серый злобно прорычал.

В ответ ворон гоготал:
«Ты меня послушай, брат!
Тут не взять и не отнять:
Наречён тебе самой
Человечек был судьбой.
Воспитаешь ты его
Словно сына своего.
Ну, а чтобы легче жить,
С мальцом юным не тужить,
Чтобы смог ты говорить
И понять, и ободрить,
Чтоб на языке одном
Говорил ты с сорванцом,
Я ему дам талисман,
Что мне Высшей силой дан.
С помощью охранных чар
Подарю блаженный дар».
Ворон крыльями взмахнул,
Клювом щёлкнул и вдохнул
В мальца тусклый огонек.
Затем, сделав лишь кружок,
Засветился паренёк.
На секунду иль на две,
И рассеялось во мгле
Все воронье колдовство
Словно просто озорство.
И, взмывая в небеса,
Молвил волку он слова:
«Коли буду я нужён,
Повернись отсюда вон,
К северной большой звезде,
И провой ты при луне.
Трижды твой услышав вой,
Очутюсь я пред тобой».
И в глуши ночных небес
Ворон каркнул и исчез.
 

                1
Быстрые ноги несут по земле,
Юный парнишка бежит по траве.
Сильное сердце горячую кровь
Гонит по венам его вновь и вновь.
Он убегает меж колких кустов
В чащу дремучую старых лесов.
От лютого волка парень бежит,
Который владенья свои сторожит.
Но настигает его сильный зверь:
Один лишь прыжок, и, ты мне поверь,
Повержен, лежит паренёк на земле,
И волка, смеясь прижимает к себе.
Немало уж лет водой унесло,
Немало раз солнце над степью взошло
С момента той встречи в ночи роковой,
Что была им начертана верной судьбой.
Все получилось, как ворон сказал.
Той ночью младенца лютый забрал,
Как сына родного его воспитал.
Мальца всей душой тогда полюбил,
Всему, что сам знал, его обучил.
Рос человечек средь диких зверей,
Годы всё шли, становился сильней.
Дружбу водил со всеми в лесу:
С медведем, волками и даже лису -
Рыжую шкурку - дружить научил,
Хитрой плутовке очень был мил.
С зайцами весело в салки играл,
Мёд с медведем у пчёл воровал,
Всякий в лесу его узнавал.
И к восемнадцати ближе годам
Дар пробудился, что вороном дан.
Однажды гуляя в чаще лесов,
Встретил парнишка пару злых псов.
А с ними охотник наперевес
В прекрасную лань прицелился, бес.
И, с верным желанием псов разогнать,
Дико он стал рычать и орать.
Псы развернулись и кинулись в бой
На парня младого брызжа слюной.
В руку вцепился тот, что крупней,
Кровь потекла дикой розы алей,
Ярость наполнила душу сполна,
И огонька пробежала волна.
Зелёным свечением парень объят,
Псы в изумлении рядом стоят.
Ну, а парнишка дрожащей рукой,
Кожу сдирать начал с плоти людской,
Расти, поднимаясь в самую высь.
И вот перед псами тенью навис
Огромного волка, что бездны черней,
И во сто раз всех демонов злей.
Смерть предвещает ужасный оскал
Всем, кого он на пути повстречал.
Первого пса к земле придавил,
Лапой когтистой дух испустил,
Второго в секунду напополам
Перекусил послав к праотцам,
Яростью тысячи лютых волков
Демон очнулся в парнишке от снов.
В ступоре тихо охотник стоял,
За ворожбой из кустов наблюдал,
Не было силы и слово одно
Вымолвить даже, опустился на дно
Небольшого оврага, что позади,
Петляя змеёй, скрывался вдали.
Доселе про волка таких величин
Он не слыхал и из древних былин.
«Что же за адский ужасный обряд?
Зелёным огнём глазища горят
У черного волка, что из глубин
Бездны самой явился один».
Мысли нарушил пронзительный вой,
Волк уже рядом! И только «Постой!»
Смог прошептать человек про себя,
Фигурку Всевышнего боготворя,
Что в кулаке он крепко сжимал.
От древнего страха голос дрожал.
Но недоступен говор людской
Для демона с самой чёрной душой.
Одно лишь движенье лапы большой,
И дух испустил человек удалой.

Тих и спокоен дивный полёт,
Ворона запах крови влечёт.
Упоенно над кроной старых лесов,
Ворон летит и видит двух псов,
Видит - растерзан лежит человек,
Никто не опустит ему даже век,
И в старом овраге тонкой струёй
Кровушка вьётся красной змеёй.
Неподалёку от места расправы
Парень лежит под тенью дубравы.
В засохшей крови всё тело его,
Вздымается грудь тяжело у него.
Ворон стрелою вниз полетел,
На ветви старого дуба присел.
И одного лишь взгляда ему
Хватило, чтобы, как наяву,
Признать сироту, что в ночи роковой,
С лютым сведён был самою судьбой.
Ворон парнишку всего оглядел,
Каркнул и старую песню запел:
«Вижу, малец, что ты повзрослел,
Что силы набрался и осмелел.
Дар мой в тебе пробудился, навек
Будешь ты зверем теперь, человек.
Лишь злости дать подумаешь волю,
То ярости дикой познаешь всю долю,
Навалится ненависть бурной волной,
Не совладать с бездонною тьмой,
Зелёным огнём загорятся глаза,
Обратишься в огромного зверя тогда.
Должен ещё кое-что я сказать.
Как говорится, не взять - не отнять,
В обличии зверя тебе не узнать
Ни близких друзей, ни родных, никого,
Коли кто дорог, беги от него.
Демон любого захочет задрать,
Кто на пути его будет стоять.
Но знай, что лишь ты его обуздать
Способен при полной, кровавой луне
Всю свою волю сжав в кулаке,
И, если зажжёшь ты в душе огонёк,
Чистой надежды, любви, паренёк,
Демон отступит пред волей твоей,
Желаю тебе быть, парнишка, сильней».
И чёрного взмахом, как сажа крыла,
Ворон поднялся туда где плыла
Средь облаков дневная звезда
Точкою стал и скрылся тогда

Уж месяц со встречи в чаще лесной
Весна унесла с талой водой,
И зелен весь лес, и луга расцвели.
Сидит паренёк печальный в дали
И смотрит с утёса на самое дно,
Грусть его душу гложет давно:
Не может забыть он свершенное зло,
Недоброе чувство сердце свело.
И мысли текут чередой в голове:
Бежать он задумал к скалистой горе.
Решился тайком уйти навсегда,
Чтоб не вредить никому, никогда!
«Дойду до горы, а там в чёрный лес,
Куда побоится ступить даже бес.
Там самое место такому, как я!
Простит ли отец, поймут ли друзья?» -
Подумал с тоской паренёк про себя.
Но мысли недобрые голос прервал,
То позади старый волк прорычал:
«Скажи мне, сынок, что гложет тебя,
Что юную душу тревожит щемя?».
«Отец, от тебя не стану скрывать,
Решил в чёрный лес я от всех убежать.
Покину с рассветом родные края,
Ведь демон живёт в душе у меня.
И правильны были вороньи слова:
Для демона жизнь ничья не ценна.
И помню, как с клюва срывалось его:
«Коли кто дорог, беги от него».
Я твёрдо решил отправиться в путь,
Там может заклятья откроется суть.
Поборника смерти хочу отыскать,
Про ворожбу его больше узнать.
А нет, так останусь в проклятом лесу,
От участи лютой тем многих спасу.
Неведомо мне, что ждёт впереди,
Но я так решил и намерен уйти.
Прости же, отец, не стой на пути,
Мудростью старца мой выбор прими».
Промолвил юнец и волка обнял,
Юную душу страх обуял,
Тоска и обида в сердце впились,
Спёрло дыханье, колени тряслись.
«Сынок погоди, успеешь уйти,
Не буду стоять у тебя на пути.
Но прежде послушай, отцу угоди».
Проскрежетал старый волк позади:
«В каждом из нас свой демон живёт,
Вот только не каждый его признаёт.
Темною ночью однажды и мне
Отмщения зов пропел при луне.
Много мне сделал зла человек,
Не вынести горечь утраты вовек.
Той ночью людей я двоих удавил,
Кровушкой их свою боль утолил,
Тропою войны прошел против всех,
Кровью забрызгав приволь степных лех.
Но ненависть смог я тогда обуздать,
Когда довелось тебя повстречать.
Любви я открылся, и, что же теперь,
Как на духу скажу, мне поверь.
Был ты отмечен самою судьбой,
Путь предназначен тебе был другой.
Жизнь молодую, постой, не губи,
Послушай отца, в черный лес не ходи.
С давних времен из проклятых земель
Ни птица, ни зверь не вернулись досель,
Останься средь близких, родных и друзей,
Вместе мы сдюжим с бедою твоей.
Пойдём же, сынок, пора нам домой,
Что расположен в чаще густой».
И тихо вдвоем они побрели,
К дому, что скрылся где-то в дали.

Шли месяца, недели неслись,
Чёрным крылом прорезана высь.
Ночью при полной кровавой луне
Волк трижды провыл полярной звезде.
Ворон спешил на сумрачный зов,
Пронзая стрелою небесный покров.
Волка увидел в степи одного,
Спустился и сел подле него.
«Много уж лет тебя не встречал.
Держи же ответ, зачем меня звал?» -
С усмешкою в голосе ворон сказал.
«Зачем одарил проклятьем мальца?
Дар твой не стоит гнилого яйца!
Он вынужден горе познать и беду,
Страданий его я теперь не сочту.
Был раньше он весел, смеялся и пел,
Теперь же поник, как гриб побледнел.
Съедает его проклятая хворь,
Юную душу гнетёт эта морь.
Возьми же назад проклятье, что дал»,-
Сквозь грозный оскал старый волк прорычал.
«Что было - прошло, назад не вернуть,
В том жизни самой отмечена суть.
Кто, как не ты, о том должен знать?
Деянья свои обратно не взять.
Но в этом и прелесть жизни земной:
Выбор свершить вольны мы любой.
Вот даже сейчас мы беседу ведём,
А сын твой один, зверем лютым ведом.
В поисках крови рыщет в степи,
Новую жертву жаждет найти.
С каждым убитым зверь станет сильней,
И подчинит парня воле своей.
Я знаю, что хочешь спасти ты юнца,
Что путь свой готов пройти до конца,
Но знай, что ночью сегодня умрёшь,
Если к нему на помощь пойдёшь.
А коли желаешь остаться в живых,
Укройся в зелёных кронах лесных.
Выбор стоит пред тобой непростой…».
Раздался в дали пронзительный вой.
«Слышишь, он рядом, идёт за тобой,
Решай же, как быть, на месте не стой».
И ворон в ночные порхнул небеса,
У волка скупая скатилась слеза.
«Давно я решил» - прорычал он вослед
И в степь побежал, не дождавшись ответ.

Озарён горизонт кровавой луной,
Мрачные тучи одна за одной
По небу бегут, встречаясь в дали,
Молнией степь освещают они.
Воздух горячий лёгкие рвёт,
Зверь догоняет - близок исход.
Молотом кровь бьёт по вискам,
Не уйти от погони волчьим ногам.
Уж слышится лязг острых зубов,
Виден уж блеск огромных клыков.
«Старое тело подводит меня» -
Подумал с тоской волк про себя.
Не в силах бежать, обернулся в степи,
Встретились взглядом со зверем они.
В знакомых очах не нашёл он тепла,
Была в них видна лишь холодная мгла.
«Ну что же, сынок, окончен мой путь,
Должен ты знать: не жаль мне ничуть».
Кровь хлынула в рот, не успев досказать,
Волк наземь упал дух испускать.
Проснулся от дома вдали Волколак,
«Солнце уж встало, поспать я мастак!», -
Промолвил с улыбкой, смотря в небеса:
«Какие таите от нас чудеса?
Дивный послали мне ночью вы сон,
Снилось, что был безгранично силен.
Снилось, как ярость по жилам текла,
Как сердце накрыло волною тепла,
Как голод неистовый душу пробрал,
Как жажду безмерную я испытал.
Усилились чувства в тысячу раз,
Ночью как днем видел всё глаз.
Слышал и чуял я всё за версту,
И запах чуть слышный, и шорох в лесу.
Снилась охота в тумане ночном,
Как зверем могучим мчал напролом.
Погоня в степи и помню потом,
Как встретились взглядом с ярым врагом.
Сорвались слова, он, что-то сказав,
Невольно встревожил суровый мой нрав.
Молил о пощаде иль грозно кричал,
А может на помощь кого-то позвал.
Иль, просто оскалив зубатую пасть,
Хотел на меня нежданно напасть.
Неважно, был глух и неумолим,
К мольбам беспощаден и стонам чужим.
Лишь ненависть, ярость вскипала в крови,
И сильным ударом когтистой руки
Вырвал я сердце из вражьей груди,
Бросив небрежно его впереди.
Глаза побледнели, враг наземь упал,
И тут солнца луч мой сон оборвал!».
Парнишка поднялся и был удивлён:
«Чудный приснился, однако, мне сон,
Но нужно идти к отцу на поклон.
Я долго здесь пробыл, он будет взбешён».
Но сделав полшага, он в ступоре встал.
Не в силах кричать, ужас горло сковал,
Лишь тихо слеза по юной щеке
Вниз покатилась, упав на песке.
Что-то сломалось и умерло в нём,
Мёртвой душа стала в теле живом.
Ничто её боле не колыхнёт,
Ничто не встревожит и не вспугнёт.
Он не вопил, не молил, не рыдал,
Проклятия гневные небу не слал,
Лишь молча стоял, смотря пред собой,
На мёртвое тело, на кровь, что рекой
Текла из зияющей раны в груди
Старого волка, что умер в степи.
Солнце уж скрылось в дали за горой,
Звезды гуляют с холодной луной,
А Волколак, отца схоронив,
У могилы сырой не проронив
Ни слова, стоит, смотря в небеса,
И только когда опустилась роса,
Он, поступью тихой ноги влача,
Поникший побрёл, смерти ища.
                2
Одинокой тропой шёл Волколак.
Пробираясь сквозь лес, болота и мрак.
С клятвою страшной на юных устах
Он смерти искал в проклятых местах.
Поклявшись Всесильному зверя изжить,
И в чёрном лесу себя погубить.
Он месяц скитался в чуждой степи,
Цели достиг. «Постой, отступи!
Одумайся, сын, назад поверни» -
С тревогой раздался голос внутри.
«Напрасно, отец, вновь спасаешь меня,
Напрасно взываешь ты душу храня,
Напрасно со мной отправился в путь,
Призраком белым заняв мою грудь.
Я не достоин, я проклят навек.
Должен покинуть сей мир человек» -
С досадой ответил парнишка ему.
«Жизнь мне такая теперь ни к чему,
Сделаю шаг и в чёрном лесу
Сгину, иль в жертву себя принесу.
Могучее сердце замедлит свой бег,
Не разомкнуть никому моих век.
Наконец упокоится дьявольский дух,
Канет в лету со мной, и более вслух
Никто его имени не назовёт
И в песне полночной не пропоёт.
На том и закончим сей разговор» -
Сказал Волколак, потупив свой взор.
А где-то поодаль, где-то там впереди,
Ветер кроной шумел, кричал: «Уходи!».
Там чёрных стволов возвышалась стена
Древнего леса, что взмыв в небеса,
Пророчил беду и скорую смерть
Любому, кто вздумает только посметь
Ступить за черту проклятых земель,
В самое сердце, в саму колыбель,
Нечисти всякой, что бушует в миру,
Что захожих уводит в вечную мглу.
Но Волколак не из тех, кто свернёт,
Он твердо решил, он мчится вперёд.
На погибель спешит, ускоряя свой шаг,
Не страшен ему и внутренний враг,
Лишь жгучая боль, да адская злость,
Сердце тревожат, вгрызаются в кость.
Да старый отец ещё ко всему,
Душу терзает, напомнив ему,
О том, что и так нельзя позабыть,
Что юности пылкой вовек не решить.
Он призраком чистым эфирной души,
Идти к праотцам пока не спешил.
Отправился с сыном, желая спасти,
Желая помочь свой путь обрести.
Уж месяц повсюду следует с ним.
Погибельный замысел невыносим.
К сыну взывает с надеждой большой,
Что выберет жизнь паренёк молодой.
Меж тем Волколак через терни пролез,
Вошёл в темный лес и с виду исчез.
Сквозь густую траву, крапиву, репей,
Пробирался во тьме несколько дней.
Тёмной тропой шёл незнамо куда,
Не разглядеть во мгле ни следа,
Меж чёрных стволов и чёрной листвы,
Не видно лучей полночной звезды.
Долго во мраке плутал паренёк,
Ни птичка какая, ни мелкий зверёк,
Ни разу ему на пути роковом,
Не повстречались в лесу неживом.
Сбившись со счёту дней и ночей,
Взывал к небесам, кричал громко: «Эй!
Мне путь укажите из проклятой мглы,
Не уж не услышите меня боле вы?
Не сделаю больше и шагу вперёд,
На месте останусь ждать свой черёд».
Присев на колени сказал Волколак.
Вдали замаячил мерцающий знак,
Холодным огнём он звал за собой,
Раздался знакомый в сумраке вой,
И призраком белым старый отец,
Путь указал ему наконец.
Недолго бежал за ним Волколак,
Выход был рядом, он словно дурак,
Все это время кругами бродил,
Его леший – пройдоха за нос водил.
«Вот уж действительно проклятый лес,
В нём не заблудится разве что бес!»
Выйдя на луг с зелёной травой,
Свежий воздух вдохнул паренёк молодой.
И взглядом усталым, оглядев всё вокруг,
«Спасибо, отец», -  произнёс громко вдруг.
Но никто не ответил на это ему,
Он руки раскинув упал на траву.

Луна озарила призрачный луг,
Волколак пробудился, оглядев всё вокруг,
«Не уж целый день я здесь пролежал,
До ночи глубокой так крепко проспал?»
Удивился парнишка и на ноги встал,
«Сынок берегись», -  старый волк прорычал.
Послышались всплески воды за спиной,
Вдали за холмом кто-то крикнул: «Постой!
Молодец юный не спеши уходить,
Приходи к нам на пруд хороводы водить.
Долго мы ждали тебя одного,
Иди же скорей, иль боишься чего?»
Соловьиной трелью голос звучал,
Разлетался в ночи, его призывал.
«Страх мне не ведом, но всё ж не приду,
Напрасно зовете вы в гости беду», -
Сказал Волколак, повернув от холма,
За которым призывная лилась молва.
Вдруг кто-то заплакал, на помощь позвал,
Пронзительный голос за холмом закричал.
«Не уж кто-то тонет в водице ночной», -
Сказал про себя паренёк молодой.
«Сынок, берегись не иди на сей зов,
Там встретишь погибель, к тому будь готов!»
Но не слушал отца, Волколак уж давно
На холм забирался, видно так суждено.
С вершины увидел он пруд не большой,
В нём девицы нагие плескались гурьбой,
Беззаботно смеялись и звали с собой.
Одна поманила белёсой рукой.
«Приди, паренёк, поплескаться со мной», -
Сказала девица с рыжей косой.
«Это что за бесовские шутки у вас?
Кто здесь кричал? Отвечайте сейчас!
Не то разгоню полночный шабаш!
Не спасёт вас тогда и сумрачный страж.
Чего вы смеётесь? Не уж надо мной?»,
Махал Волколак гневливо рукой,
Бегло спускаясь к ночному пруду,
«Управу на вас я быстро найду», -
Сказал паренёк к воде подойдя,
А девицы смеялись всё также шутя.
«Сынок берегись, беги от воды,
Хочу уберечь тебя от беды», -
Вторил отец раз за разом ему,
Напрасно взывая к младому уму.
Но близко к воде подошел Волколак,
Разгневанный вёл себя как дурак,
Остереженья не слушал отца
И сильной рукой кто-то вдруг молодца,
С берега вмиг в воду стащил,
И на самое дно за собой утащил.
Парень брыкался, пытаясь спастись,
Силы кончались, «Ты только крепись!
Крикнул отец, воздыхая ему
«Я сдерживал зверя, теперь ни к чему».
И в недрах души пробудилося зло,
Зелёным огнём освещая все дно.
Поднимаясь наверх и падая ниц,
Тенями кружился хоровод водяниц,
А в центре сурово блестя чешуёй,
Грозно смотрел на него водяной.
Но парню уж было теперь всё равно,
Зверь овладел душою его.
Явилось на свет первозданное зло,
Что смерть за собою всюду вело.
Первой схватил водяницу одну,
Разорвал на куски и размазал по дну.
Завязалася битва в пучине ночной,
С разных сторон нападал водяной,
То выплывет слева, то справа всплывёт,
То со спины удар нанесёт.
Проворный и быстрый в стихии своей,
Водяной избегает острых когтей.
Стал задыхаться невиданный зверь,
На колени упал и что же теперь.
Скорой победой восхвален водяной,
К зверю подплыл и сильной рукой,
За шею схватился, но зверь удалой,
Не дал сказать ему даже постой.
Вмиг челюсть сомкнул на шее его,
Сорвав голову с плеч, швырнул далеко.
Выйдя на берег, он грозно завыл,
О победе своей на весь лес заявил.
И в поисках жертвы очередной,
Зверь побежал тропою лесной.

Чёрною тенью в полёте ночном,
Ворон следил за зверем тайком.
Видел, как в пруд паренёк угодил,
Как потом из него зверь выходил,
Как в поисках жертвы ринулся в лес,
Как выл на луну проклятый бес.
Как после под старым древом седым
С призраком бился, покуда дневным
Светом заря весь залив небосвод,
Осветила раздолье местных болот.
И только лишь призрака зверь одолел,
Ворон к нему на ветви слетел.
Шептал заклинанья, махая крылом,
И зверя сморило магическим сном.
«Тут мёртвым не место, покинь уже Явь !
Давно тебя ждёт загробная Навь», -
Каркнул пернатый слетев на лужок,
«Довольно томиться ты отдал должок
И больше ничем не обязан ему.
К чему это всё, я в толк не возьму?
Вспомни-ка лучше зачем его взял,
Как сыновей и жену потерял?
Они заждались тебя уж давно,
Ступай к ним навстречу, время пришло».
И волк появился пред вороном вмиг,
Призраком белым внезапно возник:
«Тебе бы скорей спровадить меня,
Чтоб замысел свой свершить не тая.
Я знаю желанием ты одержим,
Чтоб зверь овладел сыном моим.
Но стал я помехой в плане твоём,
И подлым обманом, той ночью вдвоём,
Ты свёл нас со зверем под полной луной.
Хотел, чтобы сын мой своею рукой,
Зверя вскормил, меня погубив,
Кровью родною его напоив.
И пусть удалось меня провести,
Со свету сжить и в могилу свести,
Но буду я стоек и неумолим,
Призраком белым пойду я за ним.
Вместе мы сдюжим с бедою любой,
И до тебя доберёмся, друг мой.
Летел бы ты лучше покуда здоров», -
Оскалился волк рядом острых зубов.
«Угрозы пустые сейчас ни к чему», -
Презрительно каркнул ворон ему,
«Не сладить тебе с проклятьем моим,
Сын твой и зверь теперь неделим.
Покуда с тобой на поляне сидим,
Лучше послушай, что делать засим.
Никто уж не сможет их разлучить,
Но я вам смогу ещё услужить,
Сейчас зверь вбирает душу его,
И слившись в едино, сущное зло,
В обличье зверином пребудет навек,
Считай, что утерян тогда человек.
Не буду с тобою сегодня юлить,
Надо бы нам сейчас поспешить.
Ты можешь не верить, но я помогу,
Юнца твоего от беды сберегу.
Но прежде подумай меня извести,
Готов ли ты в жертву себя принести?»
Блеснул хитрецой вороний глазок,
Словно сгоревший в костре уголек.
«Для сына готов я на жертву любую,
Но веры тебе нет в минуту такую», -
Коротко рыкнув, оскалился волк.
Ворон лукаво на секунду умолк.
«Сущностью чёрной дьявольский зверь,
С белою чистой душою твоей,
Заклинанием сильным на этом лугу,
Едиными станут, в том я помогу.
Тогда будет шанс совсем небольшой,
Что зверь подчинится душе молодой».
Ворон запел заклинания трель,
На языке, позабытом теперь.
Долго продлилась та ворожба,
Долго лились колдовские слова.
Пернатый, закончив свой чёрный обряд,
К звездам порхнул, что в небе горят.

                3
Парень, очнувшись под дубом седым,
Волка припомнил и ворона с ним.
Отчаяньем душу кольнула игла,
Тёмная здесь приключилась игра.
Словно в тумане, сквозь сон колдовской,
Он вспомнил отца разговор непростой.
А после воронью гортанную трель,
На языке, позабытом теперь.
«Не уж, не увижу я больше отца?»,
По щеке одиноко скатилась слеза.
Он пробовал после к духу взывать,
Но тот продолжал упорно молчать.
И жгучая злость пробирала опять,
Ворона парень хотел отыскать.
Узкой тропою вдоль леса побрёл.
В думах тяжёлых долго он шёл.
Солнце, не раз обогнув небосвод,
Его сквозь леса и болота ведёт.
Устал Волколак и силы уж нет,
Видит вдали стоит старый дед,
В соломенной шляпе, с седой бородой,
Посох сжимает крепкой рукой.
Рядом клубится дымок из трубы,
На старой землянке, что укрыли дубы.
Увидев парнишку, он сел на пенёк,
Рост его был не мал - не высок,
Приземист и крепок ещё старичок,
В нём жизни самой горит огонёк.
Читалась в очах печать мудреца,
Он встретил с опаской в лесу молодца.
Парнишке отвесив добрый кивок,
Спросил кто таков и сразу умолк.
«Заблудший я путник в этом лесу,
Тяжёлую ношу старче несу.
Прости, потревожил твой сытый покой,
Прошу накорми и от зноя укрой.
Гостя прими и с первой звездой,
Продолжу свой путь дорогой ночной».
Старцу, отвесив поклон до земли,
Парень присел на пенёк позади.
«Что же ты так торопишься в путь?
Что дорогой ночной желаешь рискнуть.
Прими мой постой и тёплый ночлег,
Уважь старика, мил человек», -
Вымолвил дед, мотнув бородой.
«Я рад бы остаться у тебя на постой,
Но всюду беда идёт вслед за мной.
И боязно старче мне от того,
Кабы не вышло дурного чего.
Я долго в пути и ужасно устал,
И много ночей в дороге не спал.
На день останусь, а ночью уйду,
Не приведу в твою хату беду», -
Сказал паренёк с заметной тоской.
«Успеешь уйти, а покуда постой,
Отобедай сначала, а там поглядим,
За разговором душевным дневным.
Выпьем отвар на травах лесных,
Расскажешь о бедах своих непростых».
И поступью твёрдой пошёл старый дед,
К землянке своей, готовить обед.
Следом за ним побрёл Волколак,
Перебирая медленный шаг.
А после обеда за кружкой чайка,
Дабы уважить завет старика,
О ноше тяжёлой, что нёс на плечах,
Поведал парнишка в горьких слезах,
И замертво рухнул на пол земляной,
Как только допил отвар травяной.

Засветло утром проснулся в избе,
Силы и бодрость, ощущая в себе.
«Вижу, очнулся от крепкого сна,
Признаюсь, в том и моя есть вина.
Прости, но пришлось немного с юлить,
Сонным отваром тебя опоить.
Поднимайся поспел с блинами чаёк».
С широкой улыбкой сказал старичок,
И вышел во дворик, дверь затворив.
Парень поднялся за ним поспешив.
Во дворике мягкий солнечный гнёт,
Стынет чай на столе и липовый мёд.
Старый дед курит трубку, пуская дымок,
С задумчивым видом сев на пенёк.
«Ну вот ты и вышел! Садись-ка за стол.
Скажу тебе прямо твой случай тяжёл.
С духами леса я вёл разговор,
На тайну твою устремился мой взор.
Знаю теперь, как беду обойти,
Помощником стану в нелёгком пути.
Послушай внимательно, что расскажу,
Путь верный сейчас тебе укажу.
Но прежде, дай слово блюсти мой завет»,
С тяжёлой улыбкой сказал старый дед.
«Я помощи рад», - отвечал Волколак,
«Но прежде чем верить всему как дурак,
Поведай-ка, старче, кто ты такой,
Откуда всё знаешь, тайну открой».
«Всему я хозяин, что видишь вокруг,
Озёрам, полям всему, милый друг.
В народе мне много давали имён,
Вы - Лешим зовёте с давних времён.
За высокой стеной из чёрных дубов,
Что проклятым лесом зовут без основ,
Я спрятал владенья свои ото всех.
В ком злоба живут, пороки и грех,
Навек заплутают в чёрных лесах,
Сгинут без пищи и света в глазах.
Для тех же, кто светел и в помыслах чист,
Путь сквозь преграду не будет тернист.
Коль ты предо мной, знать есть ещё свет,
Знать не утрачен жизни завет.
Я ночью у древнего духа узнал,
Как ты, милый друг, демоном стал,
Узнал и о том, как можно спасти».
Леший сказал и стал трубку трясти.
«Ответь же мне, старче, прошу, не томи,
Мою благодарность за помощь прими»,
Взволновано парень мял кулаки.
Дед улыбнулся ему вопреки,
«Послушай! Злой дух изменяет тебя,
Гневливым становишься день ото дня.
И скоро, не в силах с собой совладать,
Обречён будешь зверем по миру гулять.
А всё от того, что борешься с ним,
Так знай же, что дух тот непобедим.
Скажу тебе прямо, как есть, не шутя,
Ты должен принять его словно себя,
Тогда двух миров ты станешь дитя,
Тогда будет править воля твоя.
Для этого ночью при полной луне,
Обряд провести нужно мне и тебе.
Но что бы всё вышло, должен я знать,
Как зло, что в тебе истинно звать».
«Да ка бы я знал», - вздохнул паренёк,
Поднялся и пнул со злостью пенёк.
«Знает лишь ворон, то он сотворил.
Проклятьем древнейшим меня наградил», -
Сказал паренёк и сверкнула гроза,
Раскатом зелёным осветила глаза,
«Меня распирает злоба и гнев!», -
Прорычал Волколак на колени присев.
Голосом адским, скрипучей хрипцой,
Словно глаголил кто-то другой.
Леший молитву стал быстро читать,
Успокаивать парня, да всё причитать.
Шептал про себя немые слова,
На глаза опустилась кромешная тьма.
Вдруг холод загробный юнца обуял,
И страх первобытный сердце сжимал.
Услышал он громкий пронзительный вой.
Побежал спотыкаясь дорогой слепой.
Зверь за спиной, злобно в спину рычит,
Паренёк убегает, что есть мочи кричит.
Вдруг сиянием белым ослепило глаза,
Младую щеку омыла слеза,
И стихли все звуки, и демон умолк.
Пред ним показался призрачный волк.
«Я всюду с тобой не страшись мой сынок,
Но сил уж немного, выходит мне срок», -
Раздался знакомый голос в ушах,
Приятный и сладкий как мёд на устах.
«Поведаю тайну тебе я одну,
Которую знать не дано никому.
Вся правда открылась мне как наяву,
Когда оказался у зверя в плену.
Он был позабытым сейчас уже богом,
На грани создания мира Сварогом .
Он правил в чести, был юн и умён,
Но на беду непомерно силён,
И завистью чёрной воспылали к нему,
Боги, живущие в новом миру.
Годы неслись, рос юный божок.
Гуляя забрёл в дремучий лесок,
За лесом скала, а там хитрый змей.
Его он искал много дней и ночей.
Разруху и смерть змей сеял вокруг,
Боялись и боги его, милый друг.
И что б разрешить змеиный недуг,
Послали юнца, ведь всем недосуг.
У логова стал он громко кричать,
На праведный бой врага призывать,
Земля затряслась, из пещеры большой,
Вышел на зов страшный змей удалой:
«Кто здесь посмел тревожить мой сон?»,
Наглостью был он такою взбешён.
И правда, огромным, могучим был змей,
Силой хвалился, не стесняясь своей.
Мог солнце затмить в небе крылом,
Мог проглотить за раз целый дом.
«Как смеешь, червяк, тревожить меня?
Кто ты таков? Отвечай, не тая!», -
Змей прошипел, посмотрев с высока,
На война пришедшего из далека.
«Конец тебе, Аспид , я - твоя смерть,
Земную не будешь срамить боле твердь!», -
Сказал юный воин и ринулся в бой.
Ему разговор неприятен такой.
Бились три дня и три ночи подряд,
Никто не желал отступиться назад.
И только к исходу четвёртого дня,
Аспид упал о пощаде моля.
Сжалился воин, врага пощадив,
И мир заключили кровью скрепив.
Узнав про победу над змеем юнца,
Боги решили сгубить молодца.
Испугались презренные силы его,
Им бы победу восхвалить высоко,
Достойного сына в песнях воспеть,
А они вместо этого верную смерть,
Приготовили войну на обратном пути,
Помогли молодцу погибель найти.
Уставший он брёл в родные места,
Но встретилась дева ему там одна.
Прекрасна девица была и юна,
Безумно ему полюбилась она.
Только не ведал, что за хрупкой спиной,
Спрятан отравленный серп золотой.
Проклятьем отравлен древнего зла,
Ему прямо в сердце вонзила она,
Златого металла презренный кусок.
Когда юный воин страсти глоток
Отпил из теплых девичьих уст
И наземь упал под калиновый куст.
Он дух испуская обратился к творцу,
Не о пощаде взывал к праотцу:
«О вездесущий, всесильный отец,
Жизни младой подходит конец.
Предательством подлым оборван мой срок,
Прошу, преподай нечестивым урок.
Пламенем мести мой дух воспылал,
Я большего в жизни своей не желал».
Всевышний ответил на зов мертвеца,
К нему прикоснулся дланью творца.
«Выбор сейчас стоит непростой,
В мир лучший отправиться можешь со мной.
Но коли ты духом отмщения здесь,
Пожелаешь нести недобрую весть,
То будет закрыт тебе путь в небеса,
И в образе зверя здесь навсегда.
В поисках крови рыскать душа,
В вечности годы считать не спеша,
Будет во тьме под полной луной».
Выбор понятно он сделал какой,
Теперь навсегда пребудет с тобой»!
Раздался вдали сумрачный вой:
«Время исходит, пора мне, сынок!
Уже протрубил призрачный рок,
Внимательно слушай отцовский нарок,
Запомни, то будет тебе только впрок.
Тебя, как его, нарекли Волколак.
Это всё ворон интриги мастак,
Назвал это имя в ночи роковой,
Но не сказал, что будет с тобой.
Неведомо мне в какую игру,
Пернатый задумал сыграть по утру.
К какому ведёт нас с тобой алтарю,
И какому из прочих служит царю.
Теперь же ступай и тайну раскрой,
Тогда обретешь долгожданный покой.
Леший поможет в нелегком пути,
Поможет во лжи всю правду найти».
И словно снежинка на ладони юнца,
Образ во мраке растаял отца.

Парень в избе от сна колдовского,
Утром очнулся, в половине восьмого.
На улице Леший на дряхлом пеньке,
Трубку крепко сжимал в кулаке.
Клубы желтого дыма пускал в небеса,
А на босых ногах искрилась роса.
«Тебя я вижу, старче, с утра,
По лесу носят лихие ветра», -
Сказал Волколак, рядом присев,
Взглядом тяжёлым на старика посмотрев.
«Когда я лежал скованный сном,
То разговаривал в мыслях с отцом.
Много поведал мне он тогда,
Послушай и ты, вот какие дела».
И рассказал Волколак обо всём,
О войне убитом проклятым серпом,
О том, как о мести взывал к праотцу,
И как свой удел он выбрал к концу.
Рассказал и о том, как в ночи роковой,
Ворон под полной кровавой луной,
Древнего духа имя назвал.
«Он и меня так наречь приказал.
Как же поступим мы, старче, теперь,
Не уж одолеет меня этот зверь?
Признаться, я пробовал счёты свести,
С жизнью проститься, покой обрести.
Но не дал мне дух, что внутри заключён,
К жизни вернул, он очень силён».
Сказал Волколак поникши главой:
«Скажи мне, старче, что будет со мной?
Ответь же скорее, завесу открой,
Не уж обойдётся всё это бедой?».
«Не буду скрывать, опасен твой путь,
Мне не дано узреть его суть,
Но сделаю всё, что в силах моих»,-
Сказал тихо леший и тут же притих.
Встал и направился в чащу лесов,
«Я к ночи вернусь, будь к обряду готов!».

Лес осветила большая луна,
Причудливым светом все залила она.
Волколак у окошка Лешего ждал,
Волновался бедняга, все пальцы измял.
И вот показался старик на опушке,
Невдалеке от брусчатой избушки,
И поманив его тихо рукою,
Побрёл во лесок узкой тропою.
Парень за ним побежал впопыхах.
Догнал и увидел белену на глазах.
У Лешего, словно туманом густым,
Очи светились огнём колдовским.
«Не бойся, милок, сегодня с тобой
Обряд проведём под полной луной.
В точности делай как всё укажу,
А я в это время за тобой пригляжу».
Леший сказал и дальше побрёл,
Паренька на опушку лесную привёл.
Там ветер тихонько гадил траву,
Деревья ночную шептали молву.
У центра опушки в лунном свете сиял,
Рунами древними Алатырь  отливал.
Неподалёку в причудливом танце,
Костёр распустил свои толстые пальцы.
Ласкал нежно чашу с чёрным отваром,
А тот отвечал ему белым паром.
«Испей», - сказал Леший, сняв чашу с костра.
«Здесь Иван-чай в нем Рода  искра.
Древних поможет он предков призвать,
Дух твой мятежный с Навью связать.
Сегодня ты истинный путь обретёшь,
Когда имя своё в ночи назовёшь.
Предки укажут, что надо сказать,
Укажут и как тебя истинно звать.
Сольются два мира в тебе и навек,
Коль имя признает тебя человек,
Прежним не станешь уже никогда.
Но не спеши есть такая беда:
Имя укажешь не то, если просто,
Не избежать тебе, парень, погоста.
Сегодня узнаем какою стезёй,
Пройти предстоит душе молодой».
На миг Леший замер, прислушался вдруг,
«Пора бы начать нам с тобой, милый друг!
Ты Вышнему Роду до земли поклонись,
По пояс разденься и на камень ложись».
Сказал старичок, смотря в небеса,
«Божья спустилась на землю роса!».
И на старый манер непонятную трель,
На языке он запел позабытом теперь.
Парень все сделал, как Леший сказал,
На камень взобравшись, как озимый упал.
Небо кружилось вихрем над ним,
Неясные образы один за одним,
Являлись ему как будто в бреду,
И каждый из них в свою череду.
Обрывками слов кричали ему,
А он отвечал: «Я вас не пойму!».
Вдруг он увидел в дали молодца,
Такого как он молодого юнца.
Тот подле него в один только миг,
Оказался и тут же к уху приник.
А после сквозь шум, прошептав лишь одно,
Имя заветное, что знал он давно,
Растворился в ночи, словно не был, исчез.
И стихли все звуки. Вокруг тот же лес,
А леший всё ту же колдовскую молву,
Тихо шепчет и топчет ногами траву.
Паренёк приподнял в небо кулак
И прошептал про себя «Волколак».

                4
В небе ночном тенью кружит,
Ворон за древним обрядом следит.
Ждёт нужного часа и вот же оно,
То чего ждал он очень давно.
Парень кулак в небо подняв,
Имя свое про себя прошептав,
Зверем огромным обратился в ночи,
Звёзды ему шлют косые лучи.
Зелёным огнём глазища горят,
О скорой беде луне говорят.
Ворон слетев в миг на опушку,
На камень священный усадил свою тушку.
«Послушай великий дух древний меня.
Всю правду тебе расскажу не тая.
Я за тобой был послан следить,
Во всём помогать и от бед сохранить.
Помочь тебе имя свое обрести,
Сосуд средь живых, подходящий найти.
Сейчас же взываю к силе твоей,
Хозяин мой скован в темнице своей.
О помощи просит тебя Чернобог ,
Поможешь коль брату и тебе будет прок.
Сможешь свершить долгожданную месть,
Чем нам оказать величайшую честь».
«Честь говоришь!» прорычал Волколак,
И ворона сжав в крепкий кулак,
Быстро поднёс к пасти зубатой.
«Постой! Не губи» взмолился пернатый:
«Я в будущей битве ещё пригожусь,
В нелёгком пути провожатым сгожусь.
О погибели тайну твоей расскажу,
И к мести желанной путь укажу».
Выдавил ворон еле дыша.
«Говори!» сказал зверь и не спеша,
На камень поставил птицу опять.
«Говори же скорей! Я устал уже ждать».
«О древний! Мара  явилась виною всему,
Что дурного творится в нашем миру.
И тебя погубила обманом она,
Подлым коварством со свету сжила.
Вот и хозяин мой равно как ты,
Жертвой пал её красоты.
Однажды девица к Чернобогу пришла,
Красива была, стройна и юна.
Её полюбив, взял он в жёны себе.
А та, малость выждав, ночью во сне,
Тёмными чарами в оковах его,
В темнице сырой заперла глубоко.
Но всё же хозяин меня смог послать,
Что бы в ночи дитя отыскать.
Вместилище силы несметной твоей,
Средь ныне живущих, смертных людей.
Нашёл я сосуд, оставалось лишь ждать,
В надежде на Макошь  и сестёр уповать.
Ждать, когда имя своё обретёшь,
И силушку полную с ним наберёшь».
«Довольно, я много услышал теперь»!
Сказал, как отрезал ворону зверь,
«Лети в небеса, мне путь укажи,
Дорогу короткую в Навь покажи»!
«Повинуюсь, о Древний, но это засим,
Прежде скажи, что делать нам с ним»?
И ворон на место указал на опушке,
Где Леший стоял, а теперь лишь лягушки.
«Вот же пройдоха, хитёр старый лис»,
Прокаркал пернатый «Эй, Леший, явись!
Я знаю ты здесь», а в ответ тишина.
«Забудь про него, дорога длинна»!
Прорычал Волколак, указав в небеса:
«Скорее лети, а я сквозь леса,
Пойду за тобой к цели желанной,
Мести, что нёс сквозь века долгожданной».

Уж ночь отступила и утро пришло,
Лучистое солнце на небо взошло.
А Волколак и пернатый пройдоха
Успели пройти по дороге малёха.
Ворон летел высоко в небесах,
Указывал путь в дремучих лесах,
А Волколак бежал в след за ним,
Жаждою мести желанной гоним.
Три дня и три ночи без продыху шли,
И вот на лужайке местечко нашли.
У старой берёзы в зелёных кудрях,
Ворон слетел и сел на ветвях.
Цель уж близка доносится смрад,
Огни вечной реки за лесом горят.
«Послушай, о Древний, что я расскажу,
Позволь тебе план такой предложу.
В Нави Мара сейчас заперлась,
Безграничная ей там дозволена власть.
Навь опоясана великой рекой.
Смородиной с огненной бурной водой.
Из черепов и костей берега.
В кипящей воде несутся века,
Души глупцов, что сгорели в огне,
Вызов бросая могучей реке.
Меж берегов калиновый мост,
Перекинут для тех, кто ушёл на погост.
Кто не свершил при жизни вреда,
Пройдёт по нему без большого труда.
Но будет калинов мост узким как трость,
Для тех, кто грехов несёт с собой горсть.
И будет им жечь ноги дотла,
Раскалённый огнем реки до бела,
И если оступится, в низ полетит,
В бурлящую реку душа угодит,
То будет гореть извечно в огне,
И в кипящей воде томиться на дне,
И в потоках нестись, вскипая в пучине,
Так было всегда и будет отныне.
Мост сторожит огнедышащий змей,
От всяких существ, людей и зверей.
Страж у моста силён и опасен,
Змей трёхголовый могуч и ужасен.
В небе паря, следит за мостом,
Любого глупца выжжет огнём,
Кто смел посягнуть на святые места.
В миг разглядит в ком душа не чиста.
Не пройти через мост, о Древний, тебе,
А посему доверься ты мне.
Там за пригорком есть луг небольшой,
В лютиках весь словно круг золотой.
За лугом живёт ведунья Яга ,
Мары сестра, она ей дорога.
Вместе пленили Чернобога они,
Сильными чарами ночью сплели.
Я сейчас в Навь скорей полечу,
И Маре о скорой беде прокричу.
А ты за пригорок к проклятой Яге,
Скорее беги через луг налегке.
Но будь осторожен, ведунья сильна,
Меж жизнью и смертью пребывает она.
Ни жива, ни мертва девица Яга,
Под платьем у ней костяная нога.
Заставь её Мару на помощь позвать,
А дальше останется лишь подождать.
Мара откликнется на жалобный зов,
На помощь придёт, а ты будь готов.
Я помогу ей, в том будь уверен,
Выбрать путь, что будет смертелен.
Но смотри, до того Ягу не убей,
Она пригодится в мести твоей.
Если придётся в Навь перейти,
Яга тебя сможет туда провести.
Здесь разойдутся наши пути,
Иди как условились и там меня жди.
Когда со злодейкой приду на лужок,
Получишь ты свой долгожданный должок».
Ворон прокаркал взмыв в небеса,
Позади оставляя густые леса.

Как Ворон сказал за лугом златым,
Под нависающим дубом большим,
Стояла избушка по окна в земле,
Одной стороной купаясь в тепле,
Другою в тени могучих ветвей,
Баловала прохладой захожих гостей.
Покрыта зелёной травой вся изба,
Клубы дыма пускает в небо труба.
Видно хозяйка хлопочет в окне,
В печи котелок стоит на огне.
Вдруг силуэт появился в дали,
Промелькнул чёрной тенью и у двери,
Очутился вздымая могучую грудь.
«Яга, выходи и про шутки забудь!»
Прорычал Волколак, сильно топнув ногой,
Даже жёлуди с дуба сорвались гурьбой.
Дверь отворилась и вышла она,
Собою была весьма недурна.
В красном платке на чёрных кудрях,
Ведунья Яга стояла в дверях.
«Не уж то таким тебя создал Сварог?
Ответь же мне воин какой в меcти прок?»
Говорила Яга, а сама за спиной
К метле потянулась костлявой рукой.
«О твоей благодетели, силе и чести,
Ещё ребенком я слышала вести.
О подвигах славных хвалебные песни,
И по сей день слагают и даже в болезни,
Стойкость твою приводят в пример.
И что же я вижу? Стоит изувер!
В обличье зверином демон в тени,
Что стало с тобой ты хоть намекни».
«Изувер говоришь» зарычал Волколак,
И быстро на встречу Яге сделал шаг.
А та вдруг метлой резко взмахнула,
Заклятье сказав её в руке крутанула,
И стукнула оземь, на колено припав,
Кривой черенок в землю вогнав.
В мгновенье нахмурилось небо и тучи,
Сплелись в вышине в могучие кручи.
Ветер поднялся, молнии, гром.
Всё трепетало, колыхалось кругом.
Яга, повернув на себя рукоять,
В небо стала, что-то кричать,
И выдернув в миг метлу из земли,
Наотмашь ударила ею в пыли.
Махнула туда, где сквозь бурю и мрак,
На встречу ей шел, рыча Волколак.
Вдруг волна пронеслась, подняв его в высь,
Силы такой, что только держись,
И впечатала в землю, откинув назад.
Волколак вновь поднялся «Битве я рад»!
Прорычал громогласно и в два прыжка,
У Яги очутился. Хватило рывка,
Лапы когтистой, чтоб метлу отобрать,
Ведунью свалить и к землице прижать.
Хваткой железной ей горло сжимая,
Волколак говорил над ней нависая:
«Со мной ты не сладишь в честном бою,
Лучше Мару зови сестрицу свою.
А не то помогу сойти на погост,
В тёмную Навь за калиновый мост.
Всё равно быть, по-моему, её призовёшь,
Но коли сама, то жизнь сбережёшь».
Ведунья смиренно лежала теперь,
И слушала всё, что говаривал зверь.
Вдруг позади сотрясаясь изба,
Из земли поднялась, зачадила труба,
И вспыхнул огонь в печи колдовской.
Избушка длинной куриной ногой,
Зверя схватила и стала топтать,
Оземь сырую вновь и вновь ударять.
Но он изловчился, петляя меж ног,
И в сторону прыгнуть быстренько смог.
А ведунья меж тем заклинанье читая,
В ступу залезла метлою махая,
И поднялась над землей в небеса,
На Волколака устремила глаза.
Затем, что-то сказав костлявой рукой,
На него указала и ринулась в бой.
Тьма опустилась, ветер и гром,
Пуще прежнего всё трепетало кругом.
С разных сторон нападала Яга,
Наносила удары и вновь в облака,
Поднималась, скрываясь в небесной пучине,
В застилающей небо черной кручине.
А избушка меж тем на ножках куриных,
Ворожбой сотворенных, могучих и длинных,
Приводилась в движенье по воли Яги,
Пред ней полегли иные враги.
Но Волколак всё никак не сдавался,
От ударов лихих петлял, уклонялся,
Вдруг прыгнув на дуб, скрылся в ветвях,
Ягу дожидаясь в зелёных кудрях.
И как только из туч показалась она,
Участь её была решена.
С самой макушки древнего дуба,
Прыгнул зверь и треснула ступа.
Под ударами лапы когтистой большой,
Раскололся в щепки предмет колдовской.
А Волколак сцепившись с Ягой,
В низ полетел к землице сырой.
И перед самой зелёной травой
Зверь проворный и удалой
На четвереньки сумел приземлиться,
Ягу подхватив, не дал ей разбиться.
«Жива ты дева лишь посему,
Что делу послужишь теперь моему».
Прорычал Волколак, стукнув ведунью,
О дуб головой усыпил он колдунью.
И уселся в тени могучих ветвей,
Дожидаясь в тиши жданных гостей.

                5
Весеннее солнце, сгорев за холмом,
Золотом всё покрыло кругом,
Так, что даже последний бедняк,
Мог стать богатым, срывая сорняк,
Или пройти золотою тропой,
В лохмотьях ступая златою стопой.
Чудесным представился луг и леса,
В сиянье вбирая в себя небеса.
Так смену светил мировой коловрат,
Свершал неустанно у божественных врат.
Молча под дубом ждал Волколак,
Дивился закату, пока тот не иссяк.
И только зашло светило за холм,
Похолодало в мгновенье кругом,
И вышла на небе как уголь черна,
В пятнах седых большая луна.
«Расплата близка, предвестники тут,
Что по миру всюду с Марой идут».
Сказал Волколак посмотрев на Ягу,
Что рядом лежала на левом боку,
Погружённая в сон тяжело воздыхая,
Вовсе без чувств, словно камень немая.
А после забравшись на дуб высоко,
На раздолье лесов посмотрел далеко.
В ветвях затаился в ожидании зверь,
Враги уже рядом, он знает теперь.
Чёрным пятном по небесной реке,
Луна тихо плыла и вот вдалеке,
На медведе огромном девица верхом,
Показалась, махая золотистым серпом.
Узнал Волколак в наезднице ту,
Что сгубила его, ещё за версту,
И презренный изогнутый серп золотой,
Что в сердце вонзила легкой рукой.
Она быстро неслась всё так же юна,
Так же прекрасна и так же стройна.
Длинные волосы чёрным платком,
За ней развивались, в воздухе том,
Дрожала земля от поступи лап,
Медведя её, что мчался внахрап.
Стрелой через луг пролетели они,
Им сбавить бы ход, беда впереди!
Но поспешив на помощь Яге,
Мара с медведем неслись налегке.
А зверь, затаившись в зелёных кудрях,
Только этого ждал и в чёрных глазах,
Ярость пылала зелёным огнём,
Много веков томимая в нём.
Волколак оскалив большие клыки,
Прыгнул с ветвей. Трепещите враги!
И в прыжке затяжном снёс на ходу,
Мару с медведя, взбив борозду,
На землице сырой, пролетев вместе с ней,
Кубарем в даль от дубовых ветвей.
Лихо поднялся неистовый зверь,
«Сегодня ты сгинешь на веки, поверь!
На тысячи мелких рваных кусков,
Твою бренную плоть терзать я готов.
Пощады не жди, из лех временных,
Сотру письмена о деяньях твоих».
Зверь прорычал, нависая над Марой,
Укором судьбы, неминуемой карой.
А Мара меж тем с земли поднялась,
Сердце её будоражила страсть.
На женском плече от острых когтей,
Рана зияла калины красней.
По левой руке струилась и вниз,
Кровушка капала, рисуя эскиз.
А по небу всё так же тихо луна,
Чёрным пятном неустанно плыла.
Под светом её секунду иль две,
Ещё простояли они в тишине,
Гневно смотря друг другу в глаза,
Яростным ядом сжигая сердца.
Не в силах сдержать себя боле никак,
Первым в атаку пошёл Волколак.
Он с диким рёвом прыгнул на Мару,
Но та увернулась и с пылу, с жару,
Вонзила изогнутый серп золотой,
Ему прямо в грудь здоровой рукой.
Зверь кувыркнулся и наземь упал,
Быстро поднялся и вновь зарычал.
Гнев с пущей силой его распирал,
И зелёным огнём Волколак воспылал.
Выдернул серп и брызжа слюной,
Бросил у ног на землице сырой.
Из раны сияющей зелёным огнем,
Раскаленная кровь потекла ручейком.
Буйство стихии и жизненных сил,
Отмщения дух в себе пробудил.
Его будоражит пролитая кровь,
Гнев сил предает ему вновь и вновь.
Без устали он на врага нападает,
Но Мара хитра, атак избегает.
Меж огненных лап и острых когтей,
Вьётся юлой всё быстрей и быстрей.
Наносит удары девица в ответ,
Но тщетны усилья, не чувствует вред,
Зверь разъярённый, пылая огнём,
Сея толчея ему нипочём.
Нужен ей серп, что поодаль в траве,
Брошенный зверем лежит на земле.
Дар сотворённый небесным отцом,
В огне первозданном отлит кузнецом.
Только лишь им можно зверя убить.
Но Волколак к нему подступить,
Не дозволяет зная о том,
В вальсе смертельном танцуя с врагом.
Проворный и сильный зверь напирает,
Праведный гнев его силы питает.
Он чует победу, расплата близка,
Осталось не много сил у врага.
Бросается вновь свирепый и злой,
И бьёт всё сильней когтистой рукой,
Хватает и рвёт пастью зубатой,
Доспехи на деве из кожи щербатой.
А Мара петляя, уклоняется вновь,
Отходит назад, по руке течёт кровь,
И очи вздымая высоко к небесам,
Шепчет о чём-то и вдруг тут и там,
Появляются девы в точь как она,
Всего лишь минутка сейчас ей нужна.
В смятении зверь когтями рвёт мглу
То одну, то другую хватая в пылу
Но только касается деву рукой,
В миг растворяется образ чудной.
А Мара меж тем обходя стороной,
Свой серп поднимает с землицы сырой.
Но зверь заприметил это и в миг,
На том самом месте девицу настиг.
Ещё бы секунду и всё решено,
Но Макошью видно так суждено.
Волколак уж за горло деву держал,
Уж сладкой победы вкус испытал.
Как сзади вдруг кто-то ударил его,
С силой такой, что он далеко,
Словно гонимый ветром листок,
Полетел кувыркаясь наискосок.

Тихо по ветру в небе паря,
Ворон кружит за битвой смотря.
Видит всё зоркий глаз с высока,
Участь у Мары теперь не легка.
Наземь её Волколак повалил,
Лихо с медведя косматого сбил,
Рану оставив на левом плече,
Бой завязал при полночной свече.
А ворон всё так же в небе кружит,
И тенью безмолвной за битвой следит.
Видит, как бьются под чёрной луной.
Как тихо медведь лесною тропой,
Крадётся со спящей Ягой на спине,
А после рисуя знаки на пне,
Оставляет одну и мчится назад,
Туда где битва, где зверь уже рад,
Жизнь оборвать на веки врагу,
Мару за горло держа на лугу.
Видит, как ей на помощь стремглав,
Несётся медведь все силы собрав,
Как бьёт Волколака и тот через луг,
Летит проклиная нежданный недуг.
Как падает ниц под кудрявой листвой,
Под кроною дуба, где бился с Ягой.
А Мара с медведем меж тем на лугу,
О чём-то толкуют, затем на бегу,
Рисуют круги, взывая к серпу,
На землице сырой, творя ворожбу.
Завидев таинственный чёрный обряд,
С небес где чистые души горят,
Ворон слетел, сев на ветвях,
В кроне укрывшись, затем второпях,
Стал гоготать Волколаку о том,
Что Мара с медведем колдуют вдвоём.
Что на лугу магический круг,
Дева рисует с помощью рук,
Забравшись на спину медведя большого,
В воздухе руны снова и снова,
Выводит махая древним серпом.
А те полыхая красным огнём,
Секунду иль две при чёрной луне,
Сгорают и тухнут в ночной тишине,
Искрясь золотистым мелким дождём,
Осыпаются наземь синим дымком.
Ещё пернатый прокаркал о том,
Что дело, имея с хитрым врагом,
Прислушаться стоит к слову его,
А не то быть беде или хуже того.
Но Волколаку уже всё равно,
Ворона он не слушал давно.
Яростью пылкой его сердце горит,
Ясный разум в нём давно уже спит.
Лишь жажда мести да дикая злость,
Будоражат его, вгрызаются в кость.
Ощетинившись рядом острых зубов,
Он с новою силой пошёл на врагов.
Ворон успел напоследок сказать,
Что будет с небес за ним наблюдать,
Что там на лугу колдовскую тюрьму,
Мара с медведем готовят ему.
Ещё что медведь этот вовсе не прост,
Что многих врагов он свёл на погост.
О чём-то ещё ворон в спину кричал,
Но больше ему Волколак не внимал.
И пернатый приметив это стрелой,
Порхнул через чащу за ведуньей Ягой.

Зелёной звездой, упавшей с небес,
Пролетел через луг неистовый бес,
Лелея в себе волчицу вражду,
Туда где враги творят ворожбу.
Заметив его стремительный бег,
Медведь сорвал с груди оберег,
И перед собой в густую траву,
Бросил его, быстро вторя молву,
На языке, позабытом теперь.
В миг оступился и кубарем зверь,
Покатился вперёд, а меж тем из земли
Зелёной змеёй за ним корни ползли.
Они в тело впивались, его оплетая,
Крепко-крепко к земле прижимая.
Но зверь не сдавался и грозно рычал,
Словно тонкие нити коренья срывал.
А те ещё пуще из земли поднимались
И тысячей змей вновь в тело впивались.
Словно младенца пеленали коренья,
Сжимали его колдовские плетенья.
Зверь в гневе боролся, рвал и метал,
И в порыве борьбы вовсе не замечал,
Как на месте где падал один корешок,
Из земли поднимался новый росток.
А Мара с медведем всё так же творили,
Под чёрной луной в ночи ворожили.
А коренья уже огромною тучей,
Над ним нависали зелёною кучей.
Вот-вот и обрушится вся эта мощь.
Но Волколак, хоть сам был не тощ,
Рванул сквозь лазейку между корней,
И через ухабы помчался быстрей.
То влево, то вправо, как заяц, петляя,
Зелёным огнём в ночи полыхая.
Туда где Мара руками махая,
Заклинанье читала к небесам вопрошая.
Ловко уходит от цепких рук травяных,
Волколак петляя в прыжках затяжных.
Вот-вот и настигнет обидчицу зверь,
Один лишь прыжок остался, поверь!
Но всё это видя косматый медведь,
Вздымая когтями древнюю твердь,
Наперерез зверю бросился в миг,
И лишь в шаге от Мары чудом настиг.
Сцепившись в один лохматый клубок,
Они кубарем в даль наискосок,
По низкой траве покатились вдвоём.
Волколак его шерсть обжигая огнём,
В мохнатую грудь впивался клыками,
Острыми рвал спину когтями,
Желая в борьбе врага одолеть,
Посеять кругом желанную смерть.
Но ударами лап могучий медведь,
Высекал из него красную медь,
Сбивая вскипевшую дикую спесь.
Волколак взбудоражился, вздыбился весь,
От него оттолкнулся и прыгнул назад,
Ярым огнём глазища горят.
Затем с диким рыком бросился в бой,
На медведя большого брызжа слюной.
Огненной вспышкой с разных сторон,
Появлялся и бил, что есть сил врага он.
Встав во весь рост медведь косолапый,
Взревел, что есть мочи и огромною лапой,
Схватил Волколака к землице прижав.
Но тот извернулся дикий вопль издав,
Опрокинув на спину ногами врага,
В шею вонзил два огромных клыка.
Завертелся медведь под ним, захрипел,
Но брошенный Марой серп подоспел.
Она, окончив свою ворожбу,
Завидев, что надобна помощь ему,
В зверя метнула свой серп золотой,
И тот пролетев дугою кривой,
Впился со свистом в спину ему,
По краям очертив золотую кайму.
Пылая от гнева зелёным огнём,
Зверь встал во весь рост, ему боль нипочём.
И резким движением сильной руки,
Скрутившись назад в две большие дуги,
Он, выдернул серп из широкой спины,
Вонзив его в грудь без чувства вины,
Медведя, что так же лежал на земле.
А после пропев диким воем луне,
Месть предвкушая в буйной главе,
Галопом помчался по низкой траве,
Прямо на Мару, что вся, побледнев,
Все так же стояла остолбенев.
Скованна ужасом кровавой расправы,
Зверем свершенной словно ради забавы.
Он быстрой стрелою несся вперёд,
Вот-вот и желанную мзду заберёт.
Вот уж в последнем прыжке роковом,
К девице он тянется острым когтём,
Лапы раскинув перед собой,
Пасть разевает, брызжа слюной,
Ещё лишь секунда и сомкнутся тески,
В смертельных объятьях не сыщешь тоски,
Нет жалости в них, лишь безмерная злость,
Дикой гиеной вгрызается в кость.
Ощущая победы сладостной вкус,
Зверь в шею свершил мощнейший укус.
Но только коснулся он Мары слегка,
Растаял фантом, позлив дурака.
Звонко клацнув зубами в воздух попав,
Упал Волколак, носом землю вспахав.
А Мара уж подле медведя стояла
И серп из груди его вынимала.
Предмет смертоносный высоко над собой
Подняв, указала на зверя рукой.
Затем, прочитав заклинание быстро,
Махнула руками слегка неказисто,
И вмиг очутилась в незримом кругу,
Очерченном ими на полночном лугу.

Безмятежна под утро старуха-луна,
Рассвету младому всё так же верна,
Упрямо шагает, сквозь долгую ночь,
Чтоб встретить его и отправиться прочь,
А на зорьке, вернувшись девой опять,
Его будет старцем уже провожать.
Так Родом со дня сотворения Мира,
Создания тверди, звезд и эфира,
Положен порядок всего мирозданья,
Лишь краткие им доступны свиданья.
Без движенья у пня лежала Яга
И смотрела, как в небе плывут облака,
Как происходит смена светил,
Коим быть вместе Род запретил.
А вдали раздавался пронзительный вой,
Рёв громогласный, где-то шёл бой.
Скрежет когтей и острых зубов,
Обрывки знакомых ведических слов
До неё доносились каскадом ветров,
Петляя меж древних могучих дубов.
Шептаясь, несли они страшную весть,
Что свершил лютый зверь желанную месть,
Что пролита кровь на полночном лугу,
В угоду возникшему из мрака врагу.
Так в думах неясных лежала ведунья,
Заклинанием скованна мощным колдунья.
Не в силах сказать и слово одно,
Всё слушала ветер, размышляя про то,
От чего же всесильный так положил,
От чего же страданьем их наградил,
Для чего создал в мире столько он зла?
Уж много веков Яга на свете жила.
И гнев, и любовь в миру обрела,
А ответ на вопрос всё ж не нашла.
Не ведом ей вышний замысел сей,
Не видит она потаённых путей.
Шорох крыльев прервал томление дум,
Ободрил у Яги затуманенный ум.
То ворон, спустившись, сел на ветвях,
Так, чтоб всегда быть у ней на глазах.
И до самой земли учтиво поклон,
Отвесив, с ухмылкой отчеканил ей он:
«Гой еси, те подруга! Вспомни, будь добра,
Как мы с тобой сидели когда-то у костра,
За дивным разговором до самого утра.
Ты помнишь, это было как будто бы вчера?
А как мы лихо гнали с родной земли врагов,
Спина к спине стояли, им не сносить голов.
Но что там всё минуло давно в реке времён,
Сейчас и не припомнить их проклятых имён.
И не припомнить даже, как разошлись пути,
За что мы враждовали? Забыл, как ни крути.
Давно ж всё это было, всё воды унесли,
Те времена былые забвеньем поросли.
Но вспомни, всё ж когда-то были мы дружны.
А потому сегодня, всё позабыв, должны
Оставить разногласья, зарыв топор войны.
Уже ведь и не сыщешь в том чьей-либо вины».
Задумался пернатый на Ягу смотря:
«Пора бы ближе к делу, разговорился я.
Уж знаю ведомо тебе о том, что свершено,
О том, что пролито в ночи извечное вино,
И то, что суженный твой пал в роковом бою,
Знаю я, и потому пред тобой стою».
Прокаркал ворон, деловито пощипав перо,
«Надежды боле нет у нас, грядёт мирское зло.
Тьма опустится на Явь, там зверю править бал,
А тот, кто мог нас уберечь, сегодня ночью пал».
Сказал пернатый на ведунью пристально смотря,
И так причудливо по сторонам главою воротя.
«Знай, прозрачны для меня все твои мечты,
И на неё надежды напрасно возлагаешь ты.
Я принес дурную весть, часы ей сочтены,
Она сейчас в ловушке, мои слова верны.
И даже ей сегодня от смерти не сбежать,
Но ты про это знаешь, чего тут продолжать».
Вновь ворон нарочито стал перья поправлять,
И с ветвей тихонько за ведуньей наблюдать,
Словно выжидая какой-то тайный знак,
Приводил в порядок свой погребальный фрак.
Вдруг эхом отозвался вой зверя на лугу,
А после стихли звуки в магическом кругу.
И по щекам ведуньи тоненькой змеёй
Тихонько вились слезы голубой струёй.
Враз ворон встрепенулся и вновь заговорил:
«Ну вот и нам подруга колокол пробил!
Теперече остался один лишь только путь.
Послушай, я тебе открою его суть.
Сил недостанет наших, чтоб зверя одолеть.
Ты знаешь, в этой битве нас ожидает смерть.
Так может и не стоит напрасно умирать?
Не гневайся, послушай, что я хочу сказать,
Ведь никогда не поздно головы сложить,
В праведном бою честь смертью заслужить.
Но кто же по заслугам воздаст тогда врагу?
И кто поможет павшим на этом берегу?
А кто потом расскажет потомкам про беду?
Подумай хорошенько, к чему я всё веду.
Я знаю кто поможет, кому достанет сил,
Но нужно, чтоб его твой дух освободил.
В темнице, что сыра, темна и глубока,
Он по твоей вине, счёт дням ведёт века.
Но гнева не страшись, всё ж зла не затая,
Простит за все хозяин и Мару, и тебя».
Проклокотал пернатый пристально смотря,
С Яги ни на минуту глаз не отводя.
Я вижу ты согласна, тогда скорее в путь,
Сейчас я скину путы, к тому готова будь.
И ворон закрутился, затараторил в миг.
Яга пошевелилась и перед ней возник,
Ломая ветки и кусты, к хозяйке напролом,
На ножках на куриных её примчался дом.
Сняв ступу со стены с новенькой метлой,
Она себе сказала: «Сомнения долой!».
И, малость постояв, отправила свой дом
На луг, чтоб дожидался там её потом.
А после, прыгнув в ступу, взмыла в небеса.
И вслед за нею ворон направил телеса.
Удаляясь быстро навстречу утренней заре,
Две тени растворились в облачном костре.

Укрылась Мара по утру в магическом кругу,
Под защитою незримой уселась на лугу.
Уж час как Волколак вокруг неё бродил,
Но барьер преодолеть не хватало сил.
Он раз за разом налетал яро на него,
Но только искры высекал, не сделав ничего.
Нерушим незримый круг силою простой,
Его преодолеть лишь можно ворожбой.
Терпеливо выжидает зверь часа своего,
А Мара под защитой ловит хмуро взгляд его.
Тщетно порываясь с врагом заговорить,
В надежде для себя его сущность прояснить.
«Кто ты и откуда, зачем в наших краях?
Зачем посеял смерть и беспробудный страх?».
Вновь Мара вопрошала, к зверю обращаясь,
Всякий раз, как тот по кругу возвращаясь,
Устремлял свой взор, на неё кидаясь.
А после тихо шёл, рыча и дико скалясь.
То вспыхивал огнём, издав звериный вой,
То исчезал совсем, чтоб налететь стрелой,
Нежданно появившись на магический рубеж,
Пробуя на прочность, ища в защите брешь.
Упорно Волколак свои атаки совершал,
Пока внезапно Маре гневно не сказал,
Встав однажды у её защиты колдовской,
Брызжа на траву расплавленной слюной.
«Ты можешь сколь угодно прятаться, бежать,
Но всё равно придется за всё ответ держать.
Поверь, я ждал веками, смогу ещё прождать,
А тебе лишь остается на Долю  уповать».
Вдруг Мара поднялась, к зверю подойдя,
«Скажи, безвестный враг, знаю ли тебя?»
Спросила дева, заглянув в зелёные глаза.
Огнём зверь полыхнув как майская гроза,
Бросился на купол, всю обрушив мощь,
Громогласно сотрясая уходящую вдаль ночь.
Трепетало все кругом от ударов мощных лап,
Искры сыпались гуртом, бесновался мести раб.
Мара всхлипнула на миг, отойдя чуток назад,
Но зверь уже притих, его гнев пошел на спад.
На неё он посмотрел, источая жгучий яд,
И презрительно сказал: «Растерзать тебя я рад!
Рад зубами разорвать ненавистную мне плоть,
Жажду мести утолить кровью пролитой, и хоть
Позабыла обо всём твоя гнусная душа,
Свои подлые дела совершая не спеша.
Всё же кары неотвратной её постигнет час.
От расплаты не уйти! Так уж водится у нас».
Зверь к краю подступил, заглянув в её глаза.
У девы по щекам скатилась медленно слеза.
Она, сделав шаг в ответ, к нему близко подошла.
Лишь незримая стена разделяла их тела.
Всматриваясь в зелень его чёрных, ярых глаз,
Дева ахнула и вмиг поняла всё без прикрас.
Словно молния стрелой поразила сердце ей,
Душу рвали на клочки тысячи чертей,
Истязаний до того она не ведала больней,
Так, что даже захотелось сгинуть поскорей.
И Мара еле слышно с надеждою большой,
Землицу щедро окропив горькою слезой,
Голосом, дрожащим прошептала: «Милый мой.
Что с тобою стало? Ты кто теперь такой?».
Зверь оскалился ехидно «Я возмездие! Я рок!»,
Не заставив себя ждать, громогласно он изрёк.
«Проведением всевышним я несу тебе урок
За былые прегрешенья, кару и немой упрёк».
И, попятившись назад, ярко вспыхнул Волколак.
«Узри же!» - громко рыкнул, крепко сжав кулак.
И добавил, указав ей пылающей рукой:
«Очищающий огонь! Вот теперь я кто такой!
Душа моя, краса в былом, изуродована злом,
Боится отраженья в зеркале ночном.
Дух часа своего веками ждал в альковах,
Одиночеством томим в колдовских оковах.
Лишь ненависть одна, его питая в темноте,
Сердцу став родной, не изменяла мне.
А посему не стоит надежды возлагать,
На милость иль пощаду напрасно уповать.
Я орудие отмщенья, и сколь надо подожду,
Но исполню назначенье, взяв одолженную мзду».
Мара вдруг сказала, его на том прервав:
«Я ничего не знала!», и, тихо зарыдав,
Лицо сокрыв в ладонях, на секунду или две,
Росой пролила слёзы на утренней траве.
Но, стряхнув руками горечь наважденья,
Дева воспряла, лишь прошло мгновенье.
И смотря куда-то, словно в пустоту,
Взглядом ледяным, вдруг молвила ему:
«Я вижу, как снедает ненависть тебя,
Как злость довлеет, в сердце боль боготворя.
Как месть кровавой жаждой в нестерпимый зной
Подругой ненасытной мчит следом за тобой.
Как в самых потаённых уголках души
Всё тот же милый парень скрывается в тиши,
Лелея в тайне ото всех крамольное зерно,
В желанье полюбить заключается оно.
Он, словно лебедь белый со сломанным крылом,
Воспарить не может в небе голубом.
«Довольно пустых слов!» - рыкнул Волколак.
«Я уж давно не тот доверчивый дурак.
Ты верно про себя всё это подмечаешь,
Говоря о том, что ничего не знаешь.
Мне страшнее жить, чем кануть в забытье,
И нет давно того, кто прячется во тьме».
Зверь резко оборвал её никчемную молву:
«Я клялся, что тебя со свету сживу.
Лежит на сердце крепко проклятия печать,
Ему теперь покоя вовеки не видать.
По милости твоей я обречён всегда
Зверем кровожадным отсчитывать года».
Он злобно говорил, от Мары глаз не отводя,
Вкруг медленно шагая, а та, главою воротя,
Его тихо провожала взглядом ледяным,
А в душе играла буря вихрем дождевым.
Сердце бешено стучало, отзываясь в голове,
Миг, и клеть свою проломит, оказавшись на траве.
«Вот я стою виновной сегодня пред тобой
И отдаюсь на откуп под дневной звездой.
Хоть и не вправе ты когтистою рукой
Вершить всевышний суд ныне надо мной».
Мара отвечала, руками сделав пас,
Меж тем последний в небе огонёк погас.
И увидел Волколак, как отворилась вдруг
Внезапно перед ним дверь в незримый круг.
Словно кто-то яркой голубой искрой
В воздухе чертил невидимой рукой.
И, сделав не спеша, лишь короткий шаг,
По ту сторону защиты оказался Волколак.
Но не заметил он того, как захлопнулась за ним
Дверь незримая, блеснув точкой яркою, засим.
Горделиво подойдя, злобно скалясь и пылая,
Он возвысился над ней, чёрной тенью нависая.
Жар дыхания его, лицо девицы обжигая,
Мурашки вызывал, о скорой смерти предвещая.
«Я вижу, как от мести продрог ты и устал,
Как гнев, что не сдержать покой души, украл.
На мне окончится твой «праведный» поход».
Мара прошептала, и кровь наполнила ей рот.
Волколак вонзив клыки в девичий живот,
Над собой её поднял, определив исход.
А после лапами порвав врага напополам,
Уселся смирно на траву неподалёку там.

                6
Зорькою кровавой залив весь горизонт,
Солнце осветило землицы дивный гонт.
Предвкушая скорби погребальной час,
Утро не спешило наступать сейчас.
В озере небесном с отливом золотым
Вдали мелькнула птица светом голубым.
На лугу внезапно показался дед,
В кожаных доспехах наскоро одет.
Он, бегло осмотревшись, направил прямо шаг,
Туда где в западне его ждал Волколак:
«Неужто не успел?» - сказал дед, подойдя,
С ужасом в глазах главою воротя.
Вблизи он увидал, как в отблесках лучей
От бездыханных тел вился красный змей.
Как тихо Волколак, вдаль направив взор,
Терпеливо ждал свой правый приговор.
И, словно не приметив Лешего совсем,
Он холодным камнем ко всему был нем.
«Что ж ты натворил!» - промолвил тихо дед:
«Теперь не избежать нам великих бед!
Нужно всё вернуть на круги своя,
Покуда оборот не сделала Земля».
Леший говорил, взгляд бросая ввысь,
Туда, где облака тихонечко плелись.
А Волколак, всё также вдаль направив взор,
Старика не слушал отчаянный укор.
В этот миг из леса вышел напролом
На куриных ножках Яги чудливый дом
И, дойдя до места, где прежде почивал
По самое подполье он к земле припал.
«Это дюже кстати» - встрепенулся дед,
Посмотрев избушке причудливой вослед.
Вдруг, распугав ленивые в небе облака,
Раздался шелест крыльев над ними свысока,
И, тенью промелькнув, в миг села на лугу
Птица-Гамаюн , задев крылом серьгу,
Что бирюзовой каплей в золотой оправе
До плеч её свисала, звеня в большой октаве.
И вдруг запела птица, посланница небес,
Нежным голоском, вещая на весь лес:
«Я глашатай Рода с незапамятных времён,
Ещё когда из тьмы им был свет рождён,
Когда ветра качали колыбель миров,
Им, песни напевая про будущих сынов,
Я волею Всесильного ведала о том,
Что было, есть и будет в мире молодом.
Спрашивай, что хочешь, о чём болит душа» -
Пропела Волколаку птица, не спеша.
Зверь в ответ ей бросил безразличный взгляд:
«Не скажу, что очень я вас видеть рад.
Поздно вы явились давно окончен бал.
Я сегодня каждому поделом воздал.
Под луной свершив праведную месть,
Оказал виновным заслуженную честь».
Молвил Волколак, огнём в глазах играя
И безразличный взгляд на гостей бросая.
«Поделом воздал?» - возмутился Леший,
Пальцем указав на кафтан медвежий,
В котором на лугу усопший почивал,
Что в жестокой битве этой ночью пал.
Но, резко на ноги вскочив, злобно Волколак,
Лешему в глаза смотря, прорычал: «Дурак!
Я избавил вас, от скверны положив конец
Подлости, коварству! Оглянись, глупец,
Здесь не сыщешь и вовек ты невинных душ.
Честный бой нас рассудил, кто был ныне дюж.
Сын коровий, бросив вызов, свой избрал удел,
А Мара уплатила долг, давно минувших дел».
Оскалился зверь, в гневе полыхнув огнём,
Слепая злоба закипала, растекаясь в нём.
«А как же тот парнишка, чьё тело ты занял?
В чём, скажи, его вина?» - Леший вопрошал.
«Я порву тебя на части» - Волколак взревел
И в сердцах на старика кинуться хотел.
Но птица Гамаюн вдруг воспарив над ним
Промолвила: «Довольно!» и с высоты засим
В миг ветром остудила зверя ярый пыл.
А после мощным махом своих широких крыл
Разделила дух мятежный с парнем молодым.
Время замерло, и в миг облаком седым,
Их сокрыла пелена от посторонних глаз.
Волколак зелёным духом оказался враз.
На траве лежал парнишка, заключённый в сон.
Старик замер, словно пень, в забвенье погружён.
Только птица-Гамаюн и мятежный дух,
В воздухе парили сквозь небесный пух.
«Я открою тебе суть давно минувших дел,
Покажу, коль пожелаешь, будущий удел.
Но выбор только за тобой, каким пойти путём.
Всё решится непременно этим ясным днём».
Пропела птица-Гамаюн, крыльями махнув,
И открыла ему суть, с глаз пелену смахнув.
В одну секунду он узрел всё былое с ним,
Как сердцем был когда-то девичьем любим.
Как чёрным ядом забытья отравлена была
По воле Чернобога в сонной тишине она.
И как под чарами пронзила любимого серпом,
А после позабыла заворожённая о том.
Он словно в зеркале увидел себя со стороны,
Зверя, и поступки, что им были свершены.
Враз метко поразила сердце горькая стрела:
Всю жизнь его тропинка не туда вела.
«Хватит» - вдруг издав истошный дикий вой,
Отмахнулся Волколак призрачной рукой.
И, зажмурив крепко веки, опустился ниц,
Скрывая тщетно слезы меж сомкнутых ресниц.
На сердце его камнем ошибок былых груз
Лёг отчаянной тоской незримой вязью уз.
Осознание обмана душу яростным огнём
Беспощадно выжигало, ублажая злобу в нём.
Собрав остатки воли и гордости в кулак,
Себя сдержать не в силах, молвил Волколак:
«К мудрости взывая, тебя молю: скажи!
Как, ошибок избегая, результат коварной лжи
Мне исправить, ну, а после наказание нести
За деяния лихие, я готов всех извести».
«Что ж, тогда послушай» - отвечала Гамаюн:
«Встретив вечности обитель, ты беспечен был и юн.
Местью ослеплён, воитель с пути верного свернул
И в порыве, лютой злобе душу настежь распахнул.
А теперь на плечи давит бремя горестных побед.
Я скажу, как всё исправить, избежав великих бед,
Но ты должен торопиться: времени уж боле нет.
Видишь, вдалеке над Навью загорелся ясный свет,
Значит, скинуты оковы, знать свободен Чернобог,
Знать к Смородине бежать тебе нужно со всех ног.
Там найдёшь свою погибель у калиновых кустов.
Павший воин в битве ратной обретет обитель снов.
Не поможет сила зверя: Чернобог из тех врагов,
Кто сдаваться не намерен и к войне всегда готов.
В тайне носит он на старом белом поясе льняном
Под доспехами из кожи бурдюк в месте потайном.
В нём давным-давно хранится чудотворная водица,
Что в миру живой зовется жизни вечная крупица.
Раздобудешь коль её, всё получится вернуть.
Только знай, что непростым будет этот путь».
И махнула чудо-птица крыльями, и враз
Растворилась пелена, сошла слезою с глаз.
Волколак вновь оказался в теле молодом,
Леший, растерявшись, стоял с открытым ртом.
«Беги быстрее ветра» - пропела Гамаюн,
Но зверь, её не слыша, как гнедой скакун,
Упав на четвереньки бросился в галоп.
Старик в недоуменье чесал широкий лоб.
«В избушке под полой скрыта мёртвая вода.
Возьми её скорей, покуда не пришла беда.
Но не ходи к Смородине до самого темна.
Дождись, пока на небо выйдет полная луна» -
Пропела птица Лешему и, крыльями махнув,
Скрылась в небе точкой голубой сверкнув.
Немного постояв, старик побрёл к избушке,
Отыскал тайник Яги, а после на опушке
Окропил тела усопших мёртвою водой.
Враз раны затянулись, не осталось не одной.
Мертвые лежали, словно каждый был живой.
А дед темна дождался на вещунью злой,
Что по милости её он должен здесь один
Прятаться от битвы в тени могучих спин
Деревьев вековых, что плотною стеной
Вокруг него стояли угрюмою гурьбой.

Сквозь леса и буераки, косогоры и овраги
Пронёсся Волколак преисполненный отваги.
У Калинова моста, в предвкушенье славной драки,
Дожидаться стал врагов для стремительной атаки.
Всё окутало туманом, смрад тянулся от реки.
В ней бурлящим океаном проносились дураки.
Что хулу воздали Роду, всё поправ: и кон, и честь.
Осквернив себе в угоду доброй веры святу весть.
Вдруг из серого тумана долговязый и седой
Появился Чернобог с мечом ратным за спиной.
Грациозно, словно лань, он шёл шагая широко.
Пред собою бросив взгляд, не замечая ничего.
Волколак, застать желая врага лютого врасплох,
В обход рванул, петляя, глубокий сделав вдох.
Зелёной искрой пролетел он, меж кустов мелькая,
И, обогнув злодея, вкруг напал с другого края.
Сердце бешено стучало, вырываясь из груди,
Кровь азартом наполняло перед битвой впереди.
Злость все чувства обостряла, выжигая изнутри,
Ему силу предавала, что попробуй усмири.
Землю лапами вздымая, в небо прыгнув высоко,
Волколак врага хватая, пасть разинул широко.
Но в последнее мгновенье увернулся Чернобог,
Словно знал о нападенье, отступил немного в бок.
И отточенным движеньем меч из-за спины извлёк,
А затем, поставив наземь, на него локтями лёг.
И, смотря как недра носом, зверь, промазав, пропахал,
Он с улыбкою надменной ему весело сказал,
Свою редкую бородку белую от седины
На навершие меча уложив с чувством вины:
«Ты, я вижу, милый брат, меня видеть очень рад
Уж прости, я виноват: хожу вечно невпопад.
Не отнять такой черты - вновь причиной стал беды.
Ты ж бежал за полверсты не ради этой борозды.
Знаю, что хотел обнять, к сердцу пылкому прижать.
Мог бы сразу так сказать, путей окольных не искать».
«Довольно» - на ноги поднявшись, рявкнул Волколак:
«Знаю, попусту болтать ты был всегда мастак.
Посмотрим лучше в битве почём твои слова,
Какую за них цену даст народная молва».
Сказал зверь, посмотрев в его синие глаза:
В них с отливом льда плескалась бирюза.
Он, облокотившись на большой двуручный меч,
С улыбкою нахальной стоял готовый сечь.
На чёрных, словно смоль, кожаных доспехах,
Израненных от битв в давно минувших вехах,
Молча гасли, умирая, лучи дневной звезды.
Тихо падая на них с небесной высоты,
Скрывая Чернобога в тени от зорких глаз,
Стража, что Смородину сторожил сейчас.
«Я скажу тебе как есть: у меня врагов не счесть.
Вижу, кто-то злую весть, клевету успел донесть» -
Начал было он вещать, но зверь не дал досказать.
С воем бросился в атаку, его желая разорвать.
Волколак в один прыжок расстоянье пересёк,
Но извернулся Чернобог и легко отбил бросок.
Он, подбив ногою меч, на спину успел прилечь,
И от живота до плеч Волколаку грудь рассечь.
Тот, пролетев ещё чуток, рухнул на здоровый бок,
Но подняться быстро смог, проклиная темный рок.
И завыл, раскинув лапы, небу серому хулу.
Как свеча воздал, пылая, землю мокрую в золу.
Под собою выжигая, разгуляться дал огню:
«Я порву тебя на части и безвестным схороню».
Протянул зверь, негодуя и беснуясь от того,
Что так легко поранить смог Чернобог его.
И, обрушив град ударов, показал врагу всю мощь,
На него сорвался в бой, ну, а тот, хоть сам был тощ,
Все парировал атаки, уклонялся, отбивал.
Легко и грациозно с мечом огромным танцевал.
Закружились войны в битве, не один не уступал.
Волколак, ведомый гневом, постоянно наступал,
Вспышкой света ослепляя, появлялся тут и там.
Врага яро сокрушая так, что гром по их ушам,
Разлетаясь по округе, молотом большим стучал.
Искры сыпались на землю от ударов о металл.
Чернобог в расчёте хладном все движенья вымерял.
На удары не скупился, но всё больше выжидал.
Войны бились, день устал, к закату медленно шагая,
Им на беды указал, кровавой зорькой намекая.
Зверь, всё злее час от часу, нетерпенье его бич:
Подгоняет хлёсткой плетью злое время, бросив клич.
Из глубокой раны на траву, сжигая в тло,
Кровь сочится у него как калёное стекло.
Издав дико страшный вой, ринулся он снова в бой.
И, уклонившись от меча, смог когтистою рукой
Распороть от живота супостату левый бок,
Рудой землю окропив, вырвать кожаный мешок.
Затем сделав кувырок, призадумался чуток.
Ему бы, что есть мочи, пуститься наутёк
Но жажда мести отравляя жгучим ядом кровь,
Прожорливым червём изъедает сердце вновь.
«Не спеши, открою, брат, в чём пред тобою виноват.
Я - причина тех утрат, но ты повинен во сто крат» -
Тихо молвил Чернобог, зверя холодом обдав,
Слова стыли на устах, наземь льдинками упав.
Разбивались на осколки, в сердце пылкое вонзаясь,
Душу ранили иголки, навсегда там оставаясь.
«Мы с тобою - два начала сущности, что мир венчала,
Волей всё вокруг рождала, песней жизни прозвучала.
Лика два Единого, две формы первозданного,
Я скрытого незримого, ты светлого и явного.
Ты как пламень, я же – лёд: каждый свой удел несёт.
Луна скажет, не соврёт: счёт ночам давно ведёт.
Братья мы с тобой родные, хоть и разные такие.
И во времена былые дела творили удалые,
Когда подлая вражда нам ещё была чужда.
Когда в клятве навсегда говорили только да.
Я тенью за тобой всюду следовал, брат мой.
Ты под солнцем и луной мог, пожертвовав собой,
Без раздумий жизнь отдать за меня и мзду не взять.
А теперь же, что сказать, готов в клочья разорвать.
Как до жизни до такой докатились мы с тобой?» -
Молвил он, а сам рукой крепко меч сжимал стальной.
«Я повинен лишь в одном, что в порядке мировом,
Совершенстве первородном, вихре циклов круговом
Соблюсти закон хотел, усомниться не посмел.
Песней таковой удел испокон веков мне пел.
Так всесильный положил, когда волей мир вершил,
Когда твердыню сотворил и нас с тобою породил.
Цикл за циклом жизни нить истощается, как пить,
Дабы вновь её живить, знамо надо умертвить.
Раз за разом мы с тобой, пройдя смертною тропой,
Возрождаем мир седой Его движимы рукой.
Но ты бросил свой удел, отступился, не хотел.
Вдруг решил, что поумнел, возгордился, осмелел.
Выбрав новый эталон, решил сам вершить закон.
Глупо бросив всё на кон: как же, братец, ты смешон!
Из-за своего кощунства разуму поставил чувства.
Повстречав её едва, связи разорвал родства.
Так чего теперь дивиться, что вражда меж нами длится?
И в сердцах давно томится гнева ярого крупица
Знаю: месть в тебе искрится, словно чистая водица
В ней желаешь утопиться, захлебнувшись, позабыться.
Всё ж откинем разногласья, позабудем в одночасье
Ради Вышнего участья все невзгоды и ненастья.
Ещё можно всё вернуть, повернув на правый путь,
Гнев пролить: в том твоя суть, ведь себя не обмануть.
Брат, молю тебя! Пойдём! Вместе горы мы свернём!
Миру гиблому вдвоём первозданный вид вернём.
Очищающим огнём ты выжжешь скверну, а потом
Я живительным дождём жизни новой дам заём».
«Видно, вовсе ты дурак» - взревел от гнева Волколак.
И, кожаный мешочек крепко сжав в кулак,
Бросился в атаку, на врага брызжа слюной.
Израненные войны вновь пустились в бой.
Рвёт зубами Волколак, бьёт когтистою рукой,
Но всё мимо, и от того пуще прежнего он злой.
Чернобог в смертельном танце все удары отбивал,
Выжидая, чтоб от гнева зверь рассудок потерял,
Чтоб быстрее оступился, напоровшись на металл.
Бранным словом между делом он в него ещё кидал.
В гневе яро, безрассудно нападал зверь на врага.
От ударов мощных лап сотрясались берега.
Сердце бешено стучало, отзываясь в голове,
В венах кровь его вскипала в непомерном удальстве.
Он завыл, раскинув лапы, полыхая, как свеча,
И помчался вновь в атаку, нападая сгоряча,
Прыгнув с силой на врага, обнажил могучу грудь,
Зацепив его слегка, лишь оцарапал шею чуть.
Ну, а тот не растерялся, меч, подбив ногой, метнул.
И, подпрыгнув вслед за ним, зверю в грудь его воткнул.
Волколак упал на землю и раздался дикий вой.
Небо дрогнуло, и звезды вниз посыпались гурьбой.

У черных берегов реки, под печальною луной
На коленях зверь стоял, взяв за лезвие рукой.
Крепко Самосек  стальной, что из его груди
Массивной гардой выступал, сверкая позади,
Указав путь к небесам, где извечные ждут сны,
Своим широким остриём, торчащим из спины,
А по краям его стекал сок жизни, тело покидая
И землю тихо орошал, траву нещадно выжигая.
Неспешно гордый Чернобог направил к нему шаг:
«Напрасно борешься ты, брат, ведь я тебе не враг.
Верни живую воду мне, свой разожми кулак
Коль отдашь - смогу помочь, не будь же как дурак.
Прими дар смерти, и тогда свободен станешь в миг,
В ночи растает образ зверя, уйдёт как лунный блик.
Я к жизни вновь потом верну очищенным твой дух,
И возродится он, и вновь союз пребудет двух.
Пойми, я не желал губить тебя и в прошлый раз.
Хотел всего лишь проучить, поссорив с девой вас.
Она забыла б обо всём, ушла как дивный сон,
А я б вернул тебя, потом, лишь стих последний стон,
Но ты пошёл иным путём, поставив всё на кон.
И душу сжёг дотла огнём, местью ослеплён,
Я опоздал, помочь не смог, от бед тебя не уберёг.
И потому такой итог, такой сложился диалог.
Мы оба раньше ошибались, пора былое позабыть,
Раз искушению поддались, надо братство возродить.
Ещё не поздно, брат, молю, оставим позади стезю,
Что завела в одну петлю, нам искалечив душу всю.
Давай же примем сей урок за Доли неизбежный рок» -
Яро молвил Чернобог, держась рукой за левый бок.
Волколак, подняв глаза, рассмеялся сотрясаясь,
Хриплым голосом сказал, пасть оскалив, улыбаясь:
«Посмотри брат в небеса, там расплескалась бирюза.
Я их слышу, голоса, они твердят «Грядёт гроза».
Мы в ней сгинем навсегда, не поможет и вода.
Сотрутся наши имена, никто не вспомнит их тогда».
Заключил на полуслове, зверь внезапно замерев,
Пристально на Чернобога словно филин посмотрев,
В воздухе тяжелым грузом на секунду или две
Повисло скорбное молчанье, отзываясь в голове.
Время медленно тянулось, замедляя томный шаг,
Тишину вдруг оборвал громким воем Волколак.
Из последних сил собравшись, обратился к небесам.
И промолвил тихо змею, что парил над ними там:
«В синеве незримой тенью друг извечный облакам
Я взываю, страж могучий, обратись к земли сынам!
Ты веками чёрной тучей стережёшь врата миров.
Видишь всё, кружа под сводом, с зарождения основ.
Твоя средняя глава стережёт святую Правь.
Две другие неустанно охраняют Навь и Явь
Змей трёхглавый, я взываю, обрати на нас свой взор.
Преступление узри, пусть свершится приговор.
Его мощной силой чар в густом тумане колдовском
От справедливых глаз сокрыли под завесою тайком.
Здесь вершится лиходейство, преступили мы черту.
Нам не место в этом мире, ведь сулим одну беду.
Я взываю» - вдруг закашляв, оборвал зверь монолог.
«Что ты делаешь, дурак?!» - всполошился Чернобог.
И, дёрнув рукоять меча, пнул его ногою в грудь.
Из зияющей дыры кровь хлестала просто жуть.
Захрипев, упал на спину полумертвый Волколак
И, прижав к себе мешочек, крепко сжал его в кулак.
Для последнего удара, занеся меч над главой,
Чернобог сказал ему: «Жаль, не сладили с тобой».
В это время небеса изрыгнули жуткий звук.
Сердце ужасом обдав, предвещая горечь мук,
Звезды, небо и луна - все исчезло как-то в миг,
Лишь осталась темнота и в душе истошный крик.
А затем явился свет вихрем огненным, и враз,
Опускаясь с высоты, нестерпимым стал для глаз.
Слёз горючих не тая, дрогнула от боли матушка земля.
Плавя все, сжигая в тло огонь, прибрежные поля,
Омыл и стих, оставив пепл на их главах после себя.
Там почивал лишь ветерок, седые кудри теребя.
Как только стихло буйство и воцарилась тишина,
По небосводу погулять вновь вышли звезды и луна.
Тут и там у берегов еще проказничал дымок.
Его играючи хватал, кружа, мальчишка ветерок.
Подняться быстро помогал, отпуская в нужный срок,
Но вдруг, нарушив тишину, голос старческий изрёк:
«О Род-прародитель, отец покровитель во имя твоё,
Молю, сбереги, даруй благодетель и слово своё».
Но молитву прервал тихий кашель вдали.
Стон еле слышный от места, где воды текли.
И сквозь пепл побежал, спотыкаясь, старик,
Покуда образ пред ним в пелене не возник.

                7
Вечер неспешно на зеленом лугу,
Уходящего солнца, не дав огоньку,
Потешиться вдоволь на кудрях седых
В сумерках скрыл серебро локонов их.
На низком крыльце старинной избушки,
Что в тени почивала у края опушки,
Тихо леший сидел, смотря как вдали
В тумане все скрылось словно в пыли.
Как хмурая туча, стянув небеса,
Расползаясь, раскинула свои телеса.
Старик смирно ждал сестрицу луну,
Тихо мысли гнедые душу рвали ему,
Да звуки, что громом неслись от реки,
Порождённые битвой нещадной сверчки.
В смертельной агонии до него долетали
И в старческом сердце ожог оставляли.
Не раз порывался он встать и пойти,
Но птицы священной завет соблюсти
Надобно в строгости, не взирая на то,
Что в мыслях нарушил примерно раз сто.
Так и ждал в сомнениях ночи старик,
Пока из-за тучи алый круг не возник.
И лишь вышла гулять молодая луна,
Он встал и помчался скорее туда,
Где бились два война в ночи роковой.
Вдруг звезды посыпались с неба гурьбой,
Услышав истошный пронзительный вой,
Леший, путь сократив лесною тропой,
Спасать побежал паренька от беды,
Но не успел он пройти полверсты,
Как вновь вой знакомый воздух порвал:
В нём скорби могильной голос звучал.
Он, словно прощаясь в предсмертной тоске,
В агонии злобной провыл вдалеке.
Затем потемнело и стихло всё враз,
Словно крайний в миру огонечек погас.
Душу холод обнял хваткой стальной.
Страх сердце сдавил костлявой рукой.
Леший, не в силах и шага ступить,
Тихо смотрел, как в небе кружить
Начал огненный вихрь, рождаясь во тьме,
Стремительно падая к страдальной земле.
Нестерпимым стал свет, растекаясь потом,
Огненным заревом залив всё кругом.
Зажмурился старче, лицо руками закрыв,
Когда раздался вдали чудовищный взрыв.
А после волной из пыли и тепла,
Его буря, накрыв, словно щепку смела.
Откинув назад как осенний листок,
Что с дерева ветер срывает в наскок
И оземь, ударив за собою влача,
Тащит с мощью великой богатыря-силача.
Аршин сто старик носом землю пахал,
Покуда бурей рожденный ветер не спал.
И очнулся в кустах оцарапанный весь,
Пролежав два часа без сознания здесь.
Быстро поднявшись, побрёл к бурной реке,
От ран сильно хромая на левой ноге.
Меж покорёженных древ и колких кустов
Он брёл так незнамо сколько часов.
И вышел к смердящей реки берегам,
Опешив от ужаса, что царствовал там.
Была огненным вихрем земля сожжена
Без всякой пощады им обнажена.
До белых костей её рыхлая плоть
Оборвана вихрем, как не нужный ломоть.
В пыли разлетались безмолвные крики
Землицы страдальной печальные лики
Их пепл сединой продолжал посыпать.
Леший Роду стал тихо молитву читать
Но до конца досказать всё ж не смог:
Чей-то стон оборвал им начатый слог.
Спотыкаясь, старик на звук побежал,
Про боль позабыв, от которой хромал.
Он мчал в пелене, вновь падал, вставал,
Покуда, шатаясь, пред ним не восстал
Из пепла парнишка не мёртв и не жив,
Словно в позе защитной руки скрестив.
И, с трудом опираясь на меч Самосек,
Не в силах при этом поднять даже век.
Попытался вперёд шагнуть паренёк,
Но упал, словно кто-то у него из-под ног
Выбил почву незримой сильной рукой.
Целый мир повернув вниз головой,
В два шага старик к нему подскочил,
И у самой земли с трудом подхватил.
А после, кряхтя, вверх подняв паренька,
Отправился с ним, хромая слегка.
Дорогой лесной к старинной избушке,
Что мирно спала в дали на опушке.
Так, в тиши ковыляя, не ведая часу,
Они к месту дошли и рухнули сразу.
Без чувств у крыльца на землице сырой,
Пролежав, пока утро хрустальной росой
Не омыло их лица скорбной слезой,
Пройдя мимолетно походкой босой.
Первым встал леший и, подняв паренька,
Усадил на крыльце; тот, всё также слегка,
Как бы грудь защищая, руки скрестил.
И, в плечах сотрясаясь, щеку омочил.
Затем, оперевшись на дубовую дверь,
Спросил старика «И что же теперь?».
«Не знаю сынок» - тяжело вздохнул дед:
«Ведь стольких в живых боле уж нет.
И столько страданий несчастий и бед
Давно не встречал наш белый свет».
Леший промолвил, потупив свой взор
Так, словно смертный зачли приговор
В безмолвии после, минуту иль две
Просидели они, не дав родиться молве.
«Скажи-ка, ты помнишь у огненной бой
Минуту расправы в ночи роковой?
Как погибал, и что было с тобой,
И что приключилось с живою водой,
Когда красный вихрь, упавший с небес,
Омыв берега, пробежал через лес,
И, оставив землицу стыдливо нагой,
Главу ей усыпал вековой сединой?».
Старик вопрошал, взгляд бросив на луг,
На место, где смерть оборвала недуг.
Исцелив от страданий, от боли и лжи
Две молодых, вечно юных души.
«Не уж для страдания мы рождены
Волей всесильного без всякой вины.
В поисках счастья скитаться должны,
А счастье, как кроткие пугливые сны,
Робко крадется в ночной тишине
И прячется быстро при шуме иль дне» -
Вторил парнишка тихо сам про себя,
Локон грязных волос рукой теребя.
«Я помню обряд, а потом лишь туман.
Рваные сны, я в них словно пьян.
Деву с медведем на полночном лугу,
Как локоны вились её на скаку.
Как чувства вскипали в могучей груди,
Как гневу любовь уступала внутри.
Помню, как в шею вцепился врагу,
Всё ту же прекрасную деву в кругу,
И кровь красной лентой на её рукаве,
Рой мыслей крамольных в моей голове,
Сомнение, боль на страдальной душе,
Жажду мести, что раны не лечит уже.
Выкрик надрывный помню во тьме.
Желание сгинуть в волшебной тюрьме.
А после - прилив новой жажды и сил,
Отмщения дух во мне воскресил.
Вновь злость и азарт вскипели в груди,
Оставив сомненье где-то там позади.
Искусного война помню с мечом
С каким-то до боли знакомым лицом.
Желание рвать его плоть на клочки,
А после - бежать всему вопреки.
Ведь там мне кого-то надо спасти,
Что у война забрал, на луг отнести.
Но ярость опять накатила, и вдруг
Удар в грудь оборвал надменный недуг.
Сожаления, горечь, отчаянье, грусть
Сменились покоем сказав: «Ну и пусть».
Мятежный дух в смерти спасенье обрёл,
И, сказав: «Я свободен», мирно ушёл.
Потом яркий свет и, помню, меня
Отец белым духом укрыл от огня.
И сон, хитрый вор, все мысли украв,
В забвенье поверг, всю волю поправ.
Очнувшись от сна совсем в неглиже,
Я побрел через пепл, обессилив уже».
Вдруг парень сказал, сделав паузу тут:
«Что за люди в избушке, старче, живут?
Найдётся ли мне здесь одёжка какая?
Прикрыть наготу тряпица любая».
«Одёжку найдём, за то не болей.
Про воду, что помнишь, поведай скорей.
Что мёртвого сделает живого живей» -
Сказал ему Леший уже чуть бодрей.
«Я боле не помню» - подумав, изрёк
С тоскою в глазах молодой паренёк.
А Леший, в ответ ему бросив взгляд,
Вздохнул, тяжело наклонившись назад.
Затем, о колено ударив рукой,
Привстал, покачав седой головой.
И в избу зашёл, хромую ногу влача,
О чём-то невнятном под нос бормоча.
А там, пошумев чем-то звонким чуток,
Вынес рубаху сказав: «Будет впрок».
Парень быстро оделся, и вместе они
К реке побрели, где пепелища огни
Играя, ласкал озорной ветерок
Продлевая их жизни отпущенный срок,
Дорогой старик рассказал обо всем,
Что с ними случилось давешним днём:
О том, что, покинув священный обряд,
Он, несколько дней скитаясь подряд,
Помощь искал в землях святых
Среди исполинов-дубов вековых.
Пока не спустилась с небес голубых
Рода глашатай на крыльях больших
Вещая птица с девичьим лицом,
На ветви присев, пропела о том,
Как можно сберечь всех от беды,
И чтоб не напрасны были труды.
Сберечь равновесье божественных сил,
Что Род создавая мир положил.
Поведал, как после спешили на луг,
Какой, не успев, испытал он испуг,
Как ждал по велению выход луны,
И как мысли сомнений были полны.
Как огненный вихрь кружил небеса,
Как страшная буря смела его телеса.
О многом ещё хотел старче сказать,
Но путались мысли: он стал забывать
От усталости жуткой и боли в ноге,
Что при ямочке каждой или кочке
Сквозь тело неслась к его голове
И без того неспешной мешая молве,
А парень дорогой молчанье хранил.
Так, словно вовсе язык проглотил,
Лишь вдумчиво слушал, мысли тая,
Что сердце терзали словно ядом змея.
Его кровью рыдать заставляли, кусая,
Потом осколками слез занозы вонзая.
Оставляли в нем язвы ночи черней
И разбегались, теряясь в чертогах теней.
Дойдя до смрадной реки берегов,
Парень, очнувшись от томительных снов,
Спросил старика, сбросив дум пелену,
Что мысли его держали в плену:
«Зачем мы вернулись? Я в толк не возьму,
Что можно найти в опавшем дыму?
Средь пепла и пыли на мертвой земле
Ещё долго лежать одной лишь золе».
Старик замер на миг, мысли собрав,
И дальше побрёл, ничего не сказав.
А парень настойчиво вновь вопрошал:
«Поведай, кто кару с небес ниспослал?».
«То древний змей, хранитель миров,
Что крылом затмевает небесный покров,
Страж междумирья о трёх головах,
Вселяющий в душу ужас и страх» -
Молвил Леший, шагая неспешно вперёд,
По гладкой земле, словно утренний лёд.
«Признаюсь как есть: мне неясен момент.
Я про змея узнал из древних легенд.
Он тенью великой над миром парит
И огненной мощью любого разит,
Кто, нарушив законы сего мирозданья,
Всесильного Рода попрал указанье.
Пред мощью его содрогалась земля,
И древляне, что жили до нас и тебя.
Уцелеть не сумел и сам Чернобог.
Вот в чём вопрос, как же ты тогда смог?
Может то дух, что таится в тебе,
А может живой спасибо воде?
Неведомо мне, да и сейчас ни к чему,
Но, знай, я любую правду приму» -
Старче сказал, в глаза глядя ему,
И, выдержав паузу, добавил к тому:
«Мы здесь посмотреть, не уцелело ль чего,
Ведь ты ж не сгорел, и, кроме того,
Я видел - остался дар отца-кузнеца
Любого мечта молодца-удальца.
Но главное нам живую воду найти,
И тем две души от смерти спасти,
Что ждут на лугу в телах неживых,
Словно в темницах томятся скупых
Деянием рук, но не мыслей моих
Обречены навечно быть в них.
Окропив их вчера мёртвой водой,
Я не дал им уйти на вечный покой».
«Я чем смогу помогу» - перебил паренёк
«Тогда давай поспешим» - Леший изрёк.
Затем на обугленной плоти земли
Слезу всесильного Рода искали они
Под гнётом усталости и тяжести век,
Но смогли отыскать лишь один Самосек.
И Леший сказал: «Послушай, мой друг» -
В расстроенных чувствах вернувшись на луг:
«Куда б не завёл тебя жизненный путь,
И каких бы несчастий не обрушилась круть,
Древний меч Чернобога оставь при себе:
Он опорой надёжной послужит тебе.
Может, здесь разойдутся наши пути,
Может, сегодня ты захочешь уйти.
Но знай: буду рад принять на постой».
«Не волнуйся, старик, я останусь с тобой,
Только кабы не вышло нам это бедой».
Его сухо прервал паренёк молодой:
«Вот и прекрасно, коль по жизни вдвоём,
Мы бок о бок с тобою дальше пойдём -
Оно вместе сподручней - спасаться от бед»-
Приободрившись, произнёс громко дед,
Но через миг вновь поник головой:
«Есть ещё дело у нас здесь с тобой».
Он сказал, подойдя к телам на лугу:
«Простите, родные, вам помочь не смогу».
И молитву прочёл всесильному Роду
За спасение душам, усопшим в угоду.
Там подарив минуту скорбной тишине,
Про себя добавил: «Это по моей вине».
И резко, повернувшись к пареньку изрёк:
«Спрячем их в избушке в тайный погребок,
А после за версту всё скроем ворожбой
Так, чтобы молодчик случаем какой
Не нашёл избушку, идя лесной тропой.
Ещё б узнать, что сталось с хозяюшкой Ягой,
И куда пропал старый плут Гавран  -
До интриг и хитрости истинный гурман
У них ответы есть на многие вопросы,
Что роем жалят в тишине, словно злые осы» -
Сказал Леший, посмотрев в его усталые глаза.
Луна сквозь тучи кралась, рисуя образа,
День близился к закату, и на исходе сил
О ночлеге скором путникам твердил.
«Я вижу, ты устал болтать уже о том,
Что не дано постичь простеньким умом.
Тогда, покончив с делом, заночуем тут,
Но лишь первые лучи небосклон качнут -
Отправиться в далёкий и нелёгкий путь
Без долгих промедлений прошу готовым будь.
Пока я подготовлю в избушке тайничок,
Чарами сокрытый для усопших погребок.
Порадуй старика: сделай, как скажу.
И ляжем почивать, как заклятье наложу»
Дав старческий наказ, он повернул стопу
Прямиком в стоящую рядышком избу.
Парень, повинуясь, принёс тела к крыльцу,
Дорогою дивясь девичьему лицу.
Она была красива и словно не мертва.
Он ощутил тепло в груди, подняв её едва.
Из избушки вилась трель заклятья старика,
Песнью лилась и звучала, словно сдалека.
Из оконца и двери свет танцующей свечи
В сумерках раскинул свои слабые лучи.
Зачарованный красой, стоял молча паренёк,
И от девы на секунду глаз отнять своих не мог.
Нарушив тишину, из-за двери раздался шум.
Леший вышел, оборвав теченье его дум.
И дав призывный знак, рукой повернул назад,
Повествуя, что пора заканчивать обряд.
Ясный день, состарившись, совсем уже ослеп.
Они, сложив тела в потаенный склеп,
Почивать легли в стареньких сенях.
За окошком ночь, гуляя в сумрачных тенях,
Смотрела, как луна рисует пейзажи на полях
Картины, что давно узрела в заоблачных краях.
И как в избушке таят на бревенчатых стенах
Лучи, рожденные в неволе, превращаясь в прах.
Как, лежа на полу, не сомкнувши век,
О прожитых деньках, терзаясь, думал человек.
Как Леший в полутьме, изображая сон,
До самого утра был в думы погружён.
Лишь небо осветил молодой рассвет
И ночи краткий миг лучами был отпет,
Путники собрались и, выйдя на крыльцо,
На языке забытом старик сказал словцо.
Всё окутало туманом, и незримой вмиг
Для глаз избушка стала и на лугу возник
Дремучего болота отвратный злобный лик.
По плечу похлопав паренька, старик
Тихонечко промолвил, закончив ворожбу:
«Теперь никто не сможет отыскать избу:
Я чарами сокрыл её, и, чтоб наверняка,
Чтоб случайный путник не забрёл издалека,
Болотами окутал всё в округе навека.
Ну, разве что вернётся хозяюшка Яга,
Но за неё не бойся: отыщет домик свой,
Её сил достанет с моей сладить ворожбой.
Теперь давай оставим усопшим их покой,
Покуда не отыщем мешок с живой водой
Иль способ оживить их какой-либо другой.
Пойдём, ждёт впереди нелегкий путь домой».
Парень бросил взгляд на густую пелену:
«Как мы здесь пройдём? Я что-то не пойму.
«Ты болот боишься - смущенный вижу взор.
Их топь любому путнику - смертный приговор.
Но для нас опасности здесь совершенно нет» -
Сказал ему с улыбкой повеселевший дед.
И прямиком направился в густую пелену,
Та расступилась перед ним, пуская в глубину,
И, смыкаясь за спиной, погружала в мглу.
Подивился паренёк колдовскому ремеслу,
И, шагнув за лешим в удушливый туман,
Попал среди болот в солнечный карман.
Под поступью их ног расступалась злая топь,
Превращаясь в твёрдой сухой землицы дробь.
Скрылись путники, шагая в дымке колдовской,
Тихо в небе тень мелькнула искрой голубой.
И исчезла, растворившись в небесной глубине,
Оставив путников на откуп убывающей весне.

                8
Заплаканная осень листвою замела
Давно минувших дней кровавые дела.
На выжженном лугу осенние цветы
Ожоги залечили буйством красоты.
Лишь на сердце раны не заживут уже,
Оставшись навсегда занозами в душе.
А где-то далеко вечерний холодок
Своим теплом ласкает вьющийся дымок,
Расстилая тонкий дымчатый ковер,
Из землянки душной сбегая на простор,
Пробудился месяц молодой смутьян,
По небу гуляя спросонок словно пьян.
У окна клубится на столе чаёк,
Курит трубку дед, а рядом паренёк,
Подкормив в печи жадный огонёк,
Его балует, бросив тонкий черенок.
Вдумчиво смотря, как ненасытный зверь,
Проглотив пруток, ещё просил теперь.
Юный ум терзают старые вопросы,
В безмолвии глухом жаля, словно осы.
Теченье томных дум леший оборвал,
Когда его к столу потчивать позвал, 
И, как повелось у них за эти дни,
Отужинав, на улицу выползли они.
По обыкновению, перед крепким сном
На прогулке пешей поболтать о том о сём:
О древних племенах и будущих деньках,
О зиме и новых смутных временах.
Леший, опираясь на тисовою трость,
Шёл, бросая наземь семян каких- то горсть.
На языке забытом бормоча скороговорку,
В трубку подсыпал душистую махорку.
А паренёк шёл рядом, слушал и молчал
И со стороны за лешим тихо наблюдал,
Лишь изредка вставляя фразы в разговор,
Так не спеша шагая, они пришли во двор.
Там светлячки, играя, светящийся узор
На стенах рисовали, завораживая взор.
Старче, посмотрев, направился в землянку,
А паренёк пошел на малую полянку,
Где часто вечерами время проводил,
Смотря, как в небе месяц хоровод водил.
Его ноги повели натоптанной тропой,
Усевшись, как всегда, под кроной вековой
Дуба-великана, что небесам ветвями
Брюхо чешет, словно длинными когтями.
Он тихо размышлял, не нарушая ход светил.
За это его вечер тишиной благодарил.
Вдруг раздался шорох в кронах вековых:
На ветвях сидела в перьях голубых
Птица Гамаюн, не отбрасывая тень:
«Гой еси, дорогой, жду тебя я целый день».
Она, пропев, слетела, сев на дряхлый пень.
Парень, подскочив, ухватился за сирень,
Что под защитой дуба девицею росла,
Глаз радуя весной, пахла и цвела.
«Был напрасен твой нечаянный испуг:
Страшиться нет причин, мой юный друг.
Я – глашатай Рода с незапамятных времён
И весть его несу с тех пор, как мир рождён.
Спрашивай – получишь немедленный ответ,
Пролью на тень сомнения истины я свет.
Но, прежде чем спросить, подумай хорошо,
Ведь в памяти ещё предание свежо:
Что сильней всего гложет юный ум?
Поразмысли: не спеши молвить наобум.
По обычаю, отвечу лишь на три вопроса».
Парень, отпустив сирень, почесал у носа:
«А посему смотри, в том не оплошай:
Правильно вопросы вещунье задавай» –
Усевшись поудобней пропела Гамаюн.
Парнишка отвечал: «Хоть я молод сам и юн,
Давно лежит на сердце печать незримых уз,
Ошибок прошлых дней непомерный груз.
Я мог бы вопрошать до самого утра,
Но не излечит боль слов талая вода:
Она теперь со мной пребудет навсегда –
Извечная печаль с толикой стыда.
Я думал уж ничто души не встрепенёт,
Не потревожит сердце, ум не колыхнёт,
Но всё же есть души заветные желанья
Во имя правды, но не оправданья.
Желаю знать, где после ночи роковой
Мне отыскать родник с живой водой,
И что с отцом, где ныне пребывает,
В каких краях его душа витает?
Ещё, вещунья, мне поведай, не сокрой,
Отчего случилось это всё со мной.
И почему здесь я стою, а не другой?» –
Развёл руками парнишка молодой.
Птица, встрепенувшись, ему запела вновь:
«Покоя не даёт тебе пролитая кровь.
И, дабы успокоить душу молодца,
Скажу сначала про убитого отца.
Он, как и должно духу, в Нави пребывает,
С волчатами своими в салочки играет,
Тебя прикрыв той ночью от огня.
Дух сбросил путы, что, его пленя,
В узде держали по навету тёмных сил,
Покуда Самосек уздечку не разбил.
Теперь свободен щур твой наконец,
И в том спокоен можешь быть, юнец» –
Пропела трелью парнишке Гамаюн,
Поправляя перья цвета божьих дюн.
«Это хорошо» – он выдохнул в ответ,
Словно сбросив груз в пару сотен лет.
И, про себя подумав секунду или две,
Тишину попрал, отдав должное молве:
«Я боялся – пламя испепелило его дух» –
Погодя, добавил он к тихим мыслям вслух.
Вещунья отвечала, сидя на пеньке,
Лицо купая в свежем осеннем ветерке:
«Это пламя вред не причинит душе,
Не навредит никак мёртвому уже.
Теперь скажу про Рода священную слезу,
Пропавшую в ночи животворящую бузу.
Зверь, издыхая, рану залечил в груди,
Разорвав мешочек с водою посреди
Пылающего луга праведным огнём,
И две стихии воедино соединились в нём.
Теперь с тобой пребудут те силы навсегда:
Очищающий огонь и животворная вода» –
Пела парню Гамаюн, смотря, как бирюза
Холодным огоньком залила его глаза.
«Вижу тебя мысли крамольные гнетут:
Считаешь, что обижен Макошью ты тут,
И потому таким последний был вопрос,
Но с судьбы гнедой какой бывает спрос?
Пока в былое обращён пытливый взгляд,
Ты, словно путник, что идёт, смотря назад:
Не видишь впереди и собственного носа,
И потому не задал должного вопроса.
Но только обернёшь застывший взор вперёд
Всё в миг узришь, что в будущем вас ждёт.
Пока вы ждёте здесь прихода истины,
Давно побриты в обрядах лысины.
Святая ложь звучит всё искренне.
Хуля богов, что жили издревле.
И свято войско в краях далеких
Уже готово огнём жечь многих,
Топить в крови под звон металла
Тех, чья душа их правды не впитала.
Кто в послушании за первородный грех
В поклонах череп не расколет как орех.
Когда в багровом небе падет хладная звезда,
Православным верный знак: нагрянула беда.
Новые жрецы прольют елеем лживых слов
Прощенья яд на души праведных глупцов,
И ты узришь, как прячут за спиной ножи,
Они, прикрывшись маской правоверной лжи,
И встанут войны света у лесных ворот.
Их светлейший князь на битву поведёт.
Погаснут щуров поминальные костры,
Разрушат змеи капища: их языки остры.
О низменных страстях глаголя за углом,
Веды подменив, всё повернут вверх дном.
Раболепствуя в сердцах, героев низведут
И нищих духом в раз блаженными сочтут.
Закружит вера головы под звон златых монет
Средь одураченных глупцов, разойдясь в момент.
Вдоволь будет сделано топоров да плах,
И матери отчаянно забьются во слезах.
Тогда от слез их дрогнет и матушка земля,
Кровавыми слезами заплакав опосля.
А посему, достать пора верный Самосек,
Ибо тебе оплотом старой веры быть во век,
Возглавив во лесах ряды седого братства,
Хранить людей от унизительного рабства.
Теперь ступай: уж беспокоится старик» –
Пропела птица и в ночи исчезла в миг.
И паренёк побрёл не спеша домой,
Пуще прежнего задумавшись над своей судьбой.

                Эпилог
Вышла на прогулку красива и юна,
Лес светом озаряя, девица луна.
На маленьком лугу в кронах вековых
Восседала птица в перьях голубых.
Тенью промелькнув, режа гладь небес,
Рядом сел Гавран – черноклювый бес:
«Гой еси, старый друг» – пропела Гамаюн.
В ответ он, извивая шею, словно вьюн,
Почтительный поклон отвесил до земли:
«Гой еси те, сестра, что ждёт нас, посули».
Сказав, перескочил он на торчащий сук
Издав при этом клювом трескающий звук:
«Мерзкая травля в смутное время –
На юных плечах непомерное бремя.
Кровавый парад небесных светил,
Рожденье и гибель детей новых могил,
Изгнание в небыль Рода верных сынов
И крах неизбежный православных основ» –
Пела вещунья, но Гавран перебил:
«Про то я слыхал, скажи: хватит ли сил,
Сдюжит ли парень непомерную ношу?
Хоть чем-то порадуй, не то я всё брошу».
«Сдюжит! За то, старый друг, не болей:
Не зря ж ты берег его столько ночей.
И на верную гибель чету беглых князей,
Привёл к лютому в лапы по затее своей» –
Пропела вещунья, добавив потом,
Куда-то вдаль, указав синим крылом:
«Всё ль получилось с девицей Ягой».
«Я в Нави оставил её жутко злой
Взамен Чернобога в темнице сырой».
Вдруг разговор оборвал дикий вой.
«Вот и он!» – промолвил Гавран.
«Его душа изнывает от чудовищных ран.
Пора! Ты лети, а я здесь пригляжу,
На верный путь пареньку укажу».
И Гамаюн растворилась в небе ночном,
Порхнув на прощанье синим крылом,
А ворон остался омытый луной,
Утра дожидаться,под жуткий вой.