Разнообразные тетрадки,
смены шрифтов на черной клаве,
распластавшейся по белому пластику. Все в порядке.
В принципе, нас можно даже поздравить
с тем, что пока проскочили. Так давно не пишется в столбик. Вольно же было Маяковскому галопировать по листу;
вольно же было Мандельштаму в его невидимой колбе
чуять волчий век и кислую шерсть за версту,
За версту - строго вверх. Всегда белоснежна равнина,
пока на нее не капнули чем-нибудь;
пока не примчались призраки красной горячей глины, кремнистых путей, с которых никак не свернуть...
А если свернуть - то лишь в заснувшее поле,
качающееся на волне анемон,
слегка отдохнувшее от ливневых колик,
окруженное светом со всех сторон.
Потому что февраль - и зацветает Негев.
Потому что чернила не плачут никак.
Потому что где-то синие снеги,
где-то синие звезды, а где-то мрак
вокруг чадящей лампады... Сменяются шрифты.
Нам хочется верить и помнить вслепую о том,
как большие поля сияньем залиты,
будто закипающим цветным молоком.