По-пролетарски и правда легче пьётся,
Нахуй стекла, бокалы, блюдца,
Боль-царь - как и царь-пушка/колокол - гулко отдаётся
мановению руки,
около, но мне всё неймётся,
В Пулково положен рейс таким
Горцам,
Как я, но только вот, солнце, смакуй кол и лом,
Сладким
перцем
Грудной гнев остаётся, вот сад.комитет (Стар.ком) соберёшь, где плешь проешь, про;клят (решка ли я?).
На кой ляд я разворачиваю людей от себя,
Если я
(пешка)
сам и развёрнут?
Что не в лес - то в омут,
А нет мест - так они-то появятся,
В яви все тонут.
Отит я ли сам
себе заработаю, водружая пешую прогулку каждодневно, взамен жа;ру, и першим окурком взлетая над этим, прикрытым хиджабом, утром - в нутро; понурое будто.
И не против я к тебе потом битым, под бытом, битой, ползти, говорить: "Я Будда, прости будто". В этом весь стиль - надутый, поддатый.
Да и потом: патом я называю любую жизнь, но в своей заранее отдаю королеву другим.
Надо
Ли продолжать опять и ещё раз ползти,
Если я идиот, проиграл, и никогда
себя,
никогда не простил?
Впрочем, всё ***ня - я опущусь до твоего скудного языка: ты нем, а я, бля, только и могу, что говорить про Дункан, мутного ярлыка уже не навесишь - теперь это исповедь, на, взвесь. Бесишь ли ты меня? Разумеется, бесишь и, между прочим, кем бы ты ни был - уже заранее.
Я, говорят, уже был побитым жизнью; на самом деле, я ранен, но кого ранее это волновало, если даже теперь, читая про мои тонны лжи и потерь, тебе абсолютно поебать и похуй? Стоит ли эта инфа на сей раз хоть трёху? Не уверен я.
Плохо.
Эта исповедь та, что я задумал - я тебя бью, не выебываясь и не выдумывая. Я - буйвол, я вытаскиваю сырь и говорю банальность: что тебе теперь, сын мой, осталось? Сытость и сладость?
Я надеюсь, что горький мой путь, а ты его слижешь, взойдёшь со мной призраком да и, пыжась, будешь говорить, как пир хорош, и ведь жерв вулкана мы же с тобой расплюём и размажем даже на двоих;
красным огнём, позже - рыжим,
войдёт в тебя моя боль,
что сейчас я чувствую, и другие чувствуют.
Лих,
пой, а не скули, делай, не задумываясь - я ненавижу твою слабость и свою трусость; бой - не "се ля ви", стой и позади.
Рушась, мой завод заберёт таких, как ты, - на часовни и чужие мосты, а с тыла всегда какой-нибудь пидарас подбираться будет, за него говорит моя страсть, моя паранойя. Люди
переживают - за версту, за меня, а мне бы листы переворачивать, да говорить "остынь", да ласты склеивать "до дня", или хотя бы складывать оригамией. Стырил когда-то свой путь у другого человека, костыль стащил его и совесть; мне было невдомёк, что калекой станет моя идиотская повесть (кресты) - на треке это потом можно, разумеется, зачитать погрустнее, только на этом же треке я готов и в стену. Стелит простой, любой другой человек про стойло и стой - про сто таких:
Без монет, без купюр; бес-то бред любит мне нашёптывать, лес-навет, а я шепчу ему вровень, дровень подкидываю, пускай меня стращает да наущает.
Это удар не в глаз один, но в брови - он всё решает.
(но штиль)
Ровень ли мне любой? Разумеется, нет. Я ниже, глубже, брызже, хуже,
Шар и
при любом раскладе - слащавен. Друже,
туже выходит из меня радость, легче злиться,
Но - я наконец-то в своей родной столице.
Калиф гранулами разбивает вселенную вокруг меня, что иронично: фабулой всего времени стелется день изо дня -
Моё время, говорят, лично приходит лёгким шагом, посмертным вздохом, оттаскивает от состояния неживучести далеко,
Шаттлом вывозит локон, счастливый локон волос, что состригли, когда пришёл на поклон.
По ком
же звонят и кого нужно выдернуть, вывести,
чтобы не страдать больше и никогда?
Что делать, когда уже не в силах бросать в глаза пыль и стиль, путаешь не только стены, но и берега,
а дам считаешь уже по пальцам, да и друзей в том числе?
Ада;м завещал ошибаться и в танце,
о;земь ударившись,
делить с чужаками постель,
Шагами высчитывать мель.
Иннэль ласково гладит меня по телу,
а оно содрагается до конца,
до предела всех сил, и теперь,
я, отдавая себе отчёт, поверь, дорожу этим, как и тенью отца,
Изо всех сил.
Дети играют прелестную музыку мечом, и в ней хватает тоно;в свинца.
Сорвиголова - сорви, да продай.
Но псалтырь - не алтарь.
Бёникхаузен, а, точнее, елисеев пустырь, - прости, теперь точно не великая Мекка, я в эту сторону не протяну и века, не подниму и века, простынь.
Декад сколько должно пройти, чтобы я успокоился и успокоил других? Натив мурчит озяблым и тупым прейскурантом: заплати и пройди, не заплатил - на треть, и
по кускам его режем, ребята, вытаскивай рёбра, вминай обратно, в утиль.
Я приказываю: отдай благим
богам,
Стоящим на вверенном месте, по обоим бокам,
Аркан намоленный, чищеный племенем, перьями
дам,
напалм
до; бо;я дней
выдай им там,
бо;язней
будет, если не дашь, стаж страхов поясом рей обойдет твоё тело и шею - на мель, словно сом, пока сон поёт боль в унисон.
В стекло, запотело и чёрно, как кровь, влетело забытым "постой", и я слов
сейчас не нахожу, не находил и ранее, свыше били в голову (бракован), не я ли им правил тонну
писал
и другими правил?
Дали
в их руки - парни бравые, правые - травы вложили, крапивы-бураны, парил мой-их бел и лилий.
Рады они были вложить их таким же образом, в порезы, порознь, репризой поросль ненависти сейчас бушует во мне, а я отдаю тебе вновь,
готовь мне лекарства, а себе ров, Руфь,
кровь, рёв не решает ничего теперь,
и вот тебе сложный мой ответ на сей раз - плевать всем на рассказ про "как плевать всем".
Надо: с глаз
и из сердца вон в раз, кровать - всем, но не всем сей паз.
И если уж решил что-то делать - то делай, а не ной, как сука (или как я), - это не к лицу; лишь дело красит людей, а не мразь маск:
рисуй - если хочешь рисовать, пиши - как видишь, ничего не мешает,
захотел что-то сказать - скажи, а не в себе это держи обветшало.
Потому что больше слёз всегда бесит бездействие, это самое тупое, что можно придумать, и самая лёгкая перверсия, так сказать, оправдание,
а оно тебе надо? Вряд ли за этим позвали
тебя сюда - ну не меня же, ей-богу! на меня в данном контексте глубоко похуй, а вот тебе ещё тащить и лямку, и кроху,
что внутри тебя ржёт да истошно завывает. Сложно, наверное, это читать, но это всегда со мной так бывает, отправит, бывало, мой мозг запоздалый месседж, а потом расхлебывай, сиди, в лес ведь ж не подашься от меня далеко, и не стиснешь балкон в своих объятиях козырных, даже если куришь что-то хорошее, например,
даже если говоришь не про них, а про родных и близких, и мыски; надо омывать речами, слезами - я никогда не спорил, только ведь и быть волной тоже надо, не то что бы Асторией - нет, не плавучим домом, но постой: ни бо;льшая сила, ни бо;льшая слава - не смогут дать тебе бо;льшей любви.
Я тебя бы взрастил с ма;ла (опоздал, прости), но - шало;м
тебе, и трясти теперь меня вечно,
а мне вечно пить и грустить.
Люблю, но и ты не льсти, а мне поделом картечью.
Я скоростью стих.