Твой, может быть, бог, у которого нет ничего,
помимо любви к сохранению собственной шкуры,
следит за порядком в душе, – чтоб не морщить чело,
чтоб выскользнуть вовремя из коготков авантюры
любой, потому что низринуться к чёрту с небес
боится до дрожи в коленках твой маленький бес –
трясётся, не знает, как быть, да лежит, задыхаясь,
в глухих закоулках нутра натыкаясь на хаос.
Твой, может быть, бог предлагает подняться наверх,
но бес возразить поспешает, с упрямством ослиным...
но вдруг из проклятья выходит к тебе человек,
но вдруг покоряется жизнь человеческим силам,
что тут бы воскликнуть: «а вот и – потерянный рай!»,
но смертный собрался уже за дровами в сарай,
но смертному нужно в автобус, в луга, к парадизу,
но смертный целует систему и сверху и снизу…
Не зная, куда бы податься, дорогой кривой
блуждает зверёныш, за жизнь то и дело цепляясь.
Теперь-то понятно, что он абсолютно – не твой,
поскольку и сам-то не свой, пустобрёх, самозванец,
хоть часом снискал одобренье у многих богинь,
в глазах у него разливалась небесная синь,
а после к тебе возвращался, довольный, в ударе:
твоя половинка нуждалась в классической твари.
Вот чёрным по белому пишет в стихах: «се ля ви!
ведь самое время принять купидоновы стрелы:
нельзя от к себе самому обращенной любви
спокойно сбежать за доступные взору пределы».
Вот чёрным по белому музыка льётся за край,
бежит за поля, за чертоги богов, за сарай,
за болью, за негой, за новых миров круговертью,
за тем, что меж ним и тобою. За жизнью. И смертью.