Глупое, египетское окончание
у нашей судьбы-папируса.
Под солнцем безликим звучание
нудных мотивов с лодок на окаменевших волнах у пирса
перемежается с сипом песка,
со скрипом седел, с сопеньем верблюдов.
Пронзительна боль, безмерна. Так же Иродова велика тоска,
Если требуют голову Предтечи бросить на блюдо,
как на жертвенник тельца,
как отроков в печь, раскаленную добела.
Внутри цветка всегда есть пыльца,
между первым листком истории и последним – жизни, чьи-то дела,
а в нашей только страшные черные дыры,
как ужас царя, предавшего Иоаннову помощь,
как немощь
при виде страны, где царят проныры.
Однажды виденные воды Генисарета и Тивериады
совсем не похожи на мертвую воду в море,
и, если б возможно, вернуться к ним мы были б рады,
да только все возвращаемся на тропу к сикоморе,
к царству мертвых, к царству теней,
где перевозчик, вместо Харона, и судия, вместо Христа, -
египетская богиня. Хатхор имя ей.
Она замыкает идущих уста
и за них с той минуты восклицает гортанно.
Резкий птицы-богини заглушает речь крестителя Иоанна,
Серыми глыбами завален алтарь, жрецы лицемерно поют похвалы,
и в хаосе, в кровосмешенье осанны и злобной хулы
потерян последний свиток, как разом подняты якоря,
как взмахом единым между ребенком и чревом матери перерезана пуповина.
И некому править корабль, провиденье коря,
и никому не нужна плода единственного половина.