Я никогда не видел отца и никто мне не мог явить его. Кто не общался с отцом, никогда не разовьется душевно в зрелого человека. Он будет всегда оставаться с восприятием на уровне ребенка. В смысле наивности и оторванности от многообразной и жестокой жизни. Мне всегда не хватало отца. Я спрашивал у матери о нем, а она говорила, он плохой человек. Ну и что — противоречил я, — мне все равно какой он. Ведь я часть его, и я хочу осознать продолжение его во мне. Без этого нить жизни как бы оборвана. Время шло, и он умер, и я так и не нашел его. Где он теперь живет? На небе, или в аду? По матери — в аду. А для меня он является далеким светом. И этот свет питает меня. Слава его растет в моей детской взрослой душе. Я все больше и больше превозношу его. Пока не почувствовал, что он смотрит на меня с неба. Как бы с правого плеча. И теперь постоянно. И возникла уверенность и поддержка в моей жизни. И страх пропал. И появилась надежда, что придет что-то гораздо лучшее, чем я имел. И прежде всего вдохновение. И я вдруг почувствовал его вождение, и захотел подчиниться доброй воле его. Пусть он осуществляет ее здесь, в банальном низу, чтоб было как у него, в бесмертном верху. До этого у меня не было приличной работы, и я даже в известной мере нуждался. И вдруг жизнь моя стала меняться, и у меня хорошо пошли дела. Я стал хорошо зарабатывать и мог теперь позволить себе некую роскошь и излишества. И это было оплошностью. Вдруг я лишился хорошо оплачиваемой работы, но все же под руководством отца и при его духовном содействии нашел новую. Не такую денежную, но для насущного хлеба вполне достаточную. И я понял свою ошибку, слишком отвлекшись на материальное. Пока не позвонила мне одна знакомая, и не рассказала, что мой давний приятель, предавший меня и уведший у меня девушку, лежит в предсмертном состоянии в госпитале и просит меня простить ему его пакостный поступок. Нет, ни за что, — прокричал я в мобильник. Он мерзкий предатель. Он, он… Я задыхался от возмущения. Я тебя понимаю, сказала позвонившая. Ну, смотри. Созвонимся. И она отключилась. Нет, как можно простить такого подлеца, долгие годы претворявшегося лучшим другом? Это было бы потворством подлости! — продолжал я сам с собой.
Жизнь моя текла ровно и без потрясений. Я готовился поступить в Унивеситет на математический. И вдруг неожиданно провалил экзамены. За этой ужасной неприятностью последовала другая: пришла повестка из военкомата. Но главное, образ мего отца, там вверху, над правым плечом, стал постепенно тускнеть. Пока вобще не растворился. Я почувствовал себя одиноким, несчастным и покинутым. Почему он ушел? Что я сделал плохого? Что увлекся мирскими желаниями? Но ведь он мне, вопреки изгнанию с прежнего места, помог найти другую сносную работу. Я ломал себе голову и не находил ответа.
И опять позвонила та же знакомая. Завтра воскресение и день моего ангела, ты не пошел бы со мною в церковь, — спросила она. „Бог в душе, а не в церкви“ — где-то научилась моя непросвещенная, детячья душа. Но я ей это не сказал. И чтоб не огорчать ее в именины, дал ей согласие.
Ох, эти православные службы! Бесконечные и всё на ногах! Я переминался с ноги на ногу, чтобы не упасть от усталости. Как вдруг прогремел голос дьякона: „И сподоби нас, владыко, со дерзновением, неосужденно смети призывати Тебе небеснаго Бога Отца, и глаголати“. И весь храм заголосил Отче наш. Моя глупая детская душа эту молитву отнесла по язычески к образу моего исчезнувшего отца. Каждая фраза ее врезалась в мое сердце, вызывая ноющую боль. А на словах: „И остави нам долги наши, как и мы оставляем должником нашим“, у меня потекли слезы. После службы я сказал моей знакомой, чтобы она передала моему другу-предателю, что я его прощаю. Она взглянула на меня задумчиво. Действительно от сердца, сказал я. Помолчав, она тихо и грустно сказала, что он три дня назад умер. Меня охватил животный страх. Что же теперь делать? — воскликнул я, почти истерично. Ведь теперь и меня Небесный Отец не простит. При этом посмотрел вверх в правую сторону, ища глазами милый образ моего отца по плоти. Давай я тебя познакомлю с о. Виталием в нашем храме. Может, он знает выход, — сказала моя знакомая. А теперь пойдем ко мне. Я кое-что приготовила вкусное по поводу моих именин, — продолжила она.
Цыпленок табака на горячем протвени испускал интенсивный аромат. Но аппетита у меня по-настоящему не было — из-за внутренних угрызений совести и какого-то подбрюшного страха, блокирующего реакцию на деликатессную птицу.
Знакомая заметила мое состояние и, подлив мне водки, попросила пока забыть проблему до разговора со священником. От водки мне стало лучше. Я налил еще. И стало еще лучше. Я выпил почти один всю бутылку. И вот это случилось. Я полез на знакомую, и она вмазала мне оплеуху. А я упорствовал, полез к ней в трусы, пытаясь завалить ее. Она отбивалась, царапалась и сквозь зубы шипела: нет, нет, не получишь, свинья.
Очнулся я ранним утром на полу, на ковре, в комнате знакомой. Голова трещала. Состояние было поскудным. Знакомая спала в углу на тахте, натянув на голову одеяло. Я тихо встал. Нашел лоскут бумаги и карандаш и написал: „прости меня пожалуйста. Это проклятая водка“. Выскользнув на лестницу, я почувствовал некоторое облегчение. Но стыд от содеянного полностью не унимался.
Вечером позвонила знакомая и сказала мне, что она меня прощает. Мол, это не я, это лукавый ввел меня в искушение. Это было мило с ее стороны мою вину спихнуть на „лукавого“. Но мне стало легче, и мое сердце исполнилось благодарностью к ее христианской доброте. А мы пойдем к о. Виталию, спросил я неуверенно? Обязательно, нужно освободить твою совесть — сказала она.
В следующее воскресение я исповедался у о. Виталия. Ты всех, обидевших тебя, прощаешь? — спросил он. Да, прощаю. Ведь я сам свинья — отцу я уже рассказал о случае со знакомой. Батюшка накинул на меня епитрахиль и молвил: «Господь и Бог наш, Иисус Христос, благодатию и щедротами Своего человеколюбия да простит ти чадо (имя), и аз недостойный иерей властию Его мне данною прощаю и разрешаю тя от всех грехов твоих, во Имя Отца и Сына, и Святаго Духа. Аминь».
И вдруг я осознал силу и славу Отца Небесного и его Сына, отдавшего за меня свою жизнь и взявшего на себя все мои грехи, и Духа святого, обитающего повсюду и являющего истинную Жизнь, в противоположность иллюзорной материальной. И эта Жизнь неограниченна. Она на века — в радости и блаженстве с моим Отцом Небесным — истинным Отцом! Мой отец по плоти не приревновал. Наоборот. В знак согласия с моим пребражением, он снова явился на обычном месте — там, вверху, над правым плечом. И стало так тепло и радостно. И я жил уже не в смертном, преходящем мире, но в вечном Царстве Отца моего.