И ругали меня и хулили,
Словно мухи над ухом жужжа.
Но с тех пор, как меня огранили,
Я – музейный выставочный экспонат.
И теперь я предмет обсужденья
Тех, с кем я был открытым предельно.
Слышу, вижу, с каким наслажденьем
Шепелявят, как прожил бесцельно.
Я живым был немногим угоден
– Знаю точно.
Непонятен, опасен, инороден -
Шут, короче.
Перекинуться словом –
Это можно,
А быть мне плечом и опорой –
Невозможно.
Я кусаю засохшие губы,
Видя лица знакомые мне.
Ну а те в мою сторону грубо
Выдают раз за разом клише:
Мол, конечно, хороший был парень,
Только, малость, какой-то он странный –
Нет, его за одним столом с нами
Посадили мы больно уж рано.
Я хрипел и кричал в исступлении
Беззвучно,
Разве иметь свое мнение
Не лучше?
Чем пугал я при жизни вас,
Ответьте?!
Вместо этого слышу тотчас –
Смерьте!
И меня, благо вряд ли при жизни
Я сие допустил бы с собой,
Охромили и, голову стиснув,
Напоказ выставляют впервой.
И ищу я среди посетительниц
Глаз любимой, единственной, верной.
В жизни раз Господь только спасительниц
Вот таких посылает, наверно.
Так - то порою кто ближний-
И не скажешь.
Сам это уже я вижу –
Чую даже.
Замер отец, склонивши шею
Над металлом.
Будь счастлив рядом с нею -
Прошептал он.
Вот таким я им больше по нраву,
Ограненный, без лишних углов.
И меня скульптор грубо заправил
В ворот медных рабочих штанов.
Плачут искренне те, с кем нечасто
Сообщались и виделись в жизни.
Видно, ближние – редкость и счастье,
И во многих я очень ошибся.
Вот родная, любимая,
Жмется к стенке.
Ах, какая красивая -
Дрожь в коленках!
И я ожил в граните,
Слышишь, Оля!
Вы меня с Богом храните,
А я вволю
Буду с тобою живее
Всех знакомых.
Вышел по грудь, по шею
Из гранитной комы.