Кривой Фонтанки серая листва
И маленькие тени москвичей —
Всё это краски питерских ночей,
С провинцией не помнящих родства.
Провинции всегда чурались тут,
Но правильный петровский неуют —
По сути, продолжение её.
Я обнимаю местное ворьё,
Московский понаехавший солдат.
Я догоняю бывший Ленинград
И ощущаю тут же, у вокзала,
Скупую петрогрусть провинциала.
Мой Питер, никогда себе не ври,
Встречающий последствия зари
В белёсом полумае на Дворцовой,
Что ты — столица кисти Васнецова.
Не ври, столицей не был ты рождён.
Провинция в числе твоих имён —
Одно из первых. Не Пальмира, нет.
Ты в кожу европейскую одет
Лишь потому, что русское начало
Всегда на запад радостно кивало:
Мол, там-то жисть, а не потуги наши.
Мой Питер, ты Европы этой краше
Не оттого, что смело или сдуру
Ты повторил её архитектуру,
А оттого, что с самого начала
Провинция внутри тебя крепчала.
Москва стройна, красива, но раздета,
А ты не смог, а ты не смог бы это.
На выселках у белого залива
Осознаёшь: Россия тороплива.
Необходимо, Питер, очень мало —
Не пролюбить свой дух провинциала.
И воевать с Москвой — бесцельно что ли.
У Севастополя — столичного поболе.
А ты гляди, гляди же, Питер мой, как
Я, дармовой москвич, иду на Мойку,
Где мой земляк величественно-пылкий
Скрывался от Москвы в последней ссылке.
Но даже он, бедняга, просчитался,
Когда не понаехал, а остался,
Чтоб варвар европейского разлива
В снегах у Чёрной речки молчаливо
Прославился на нём мечтой холопа.
И потому ты, Питер, не Европа,
Что слишком подошёл для нашей грусти.
И если поравнять с тобой, допустим
Венецию ли, Вену ли, Париж —
Они цветут бездарно, ты грустишь.
Но в той тоске славянской правды больше,
Чем в Чехии какой-нибудь и Польше.
Провинциал, заделанный под сноба,
Мой Питер, ты апрель встречаешь снова,
Так и не ставший нашим Старым Светом.
И нет причин жалеть тебе об этом