Дантесу пуля оцарапала висок.
Он тоже выстрелил — свинец наискосок
Прошёл вдоль пушкинской щеки. Гремел вальсок
И сокрушался кто-то: "Жаль, не подстрелили!"
Поэт был в бешенстве — на то он и поэт.
Потом без малого мелькнула сотня лет,
У Маяковского был отнят пистолет
С трудом, усилиями Осипа и Лили.
В Москву вернулся поседевший Мандельштам,
Бродил, нездешний, по исхоженным местам,
Знакомым на ухо шептал, что видел ТАМ,
Ни одного из них в упор не узнавая.
С небес Высоцкого тянули пять врачей,
Он уходил и возвращался, был ничей,
Но, отказавшись от Господних калачей,
Глаза открыл со звоном первого трамвая.
Что было дальше? Пушкин принят был царём,
Стал главным цензором в отечестве своём,
Сперва был в ярости, три дня пылал огнём,
Но на четвёртый согласился, взвесив риски,
А Маяковский с Лилей Брик уехал в Крым,
Стихи оставил, стал усатым и седым,
Потом служил корреспондентом фронтовым,
Прошёл войну. И утонул в Новороссийске.
О. Мандельштаму власть дала клочок земли
И даже домик деревянный возвели
И там на стенах с парусами корабли
По кругу шли в своём античном карнавале.
Высоцкий прожил до начала нулевых,
Но в шуме нового столетия затих
И только изредка витийствовал в пивных,
Хотя в лицо его уже не узнавали.