Я подарю тебе несчастье,
но очень искреннее -
наше.
Оно сверкнёт холодной строчкой
в уютном «тексте для людей»,
на сердце ляжет чёрной мастью,
не обратимою пропажей -
такой болючей и бессрочной,
что не отыщется родней.
Ты эту царственную горечь
вбирай по крохам, по крупицам…
Она теперь твоя отрада,
но не последняя глава.
Пока тоскующая полночь
под сердцем углями дымится,
боль представляется гарантом
того, что песнь ещё жива.
Что, как и встарь, ориентиром
горят огни святого Эльма
не над могильными крестами,
а на макушках стройных мачт.
И пусть расстроенная лира
рыдает тайно у постели,
не верь в напрасные стенанья
и тихо выдохни:
- Не плачь…
Игнорь сезонность лихорадок,
ночной кошмар больных истерик,
озноб ли, жар… комок у горла
и пот холодный у виска.
В седой туман смотрю украдкой -
туда, где скрылся тёплый берег,
но свет, как прежде, рвётся в море
лучом из сердца маяка.
И наш корабль летит сквозь бури.
Ведь мы уже поднаторели
шторма замешивать в стакане,
как расторопные врачи.
Сластить заранее пилюли
медком с малиновым вареньем
и удивляться неустанно,
что чай по-прежнему горчит.
Но эта горечь - тоже счастье
неповторимостью штрих-кода -
как узнаваемая строчка
в том самом тексте «для людей».
Ведь боль,
сбываясь нашей частью,
так глубоко проникла в воду,
что чай становится лишь горше…
Не отворачивайся…
Пей…