Лк. 15:11-24.
Я смотрю на картину Рембрандта
«Возвращение сына блудного»,
вспоминая с невольным трепетом
одиссею подростка трудного.
Сын:
— Я мужчиною стал из мальчика
к твоему, отец, огорчению,
привлекает меня романтика -
путешествия, приключения.
Христианские убеждения
молодежи сейчас не свойственны,
жизнь дана мне для наслаждения,
развлечения, удовольствия.
Далеко мне еще до пенсии,
у родителей взгляды старые,
оттого недовольны песнями
современными и гитарами.
Дай мне должную часть наследия -
наши кончены отношения.
Это слово мое последнее,
окончательное решение.
Жизнь без Бога — прямая выгода,
И какие уж тут сомнения...
И отец, не имея выхода,
разделил сыновьям имение.
И конфликтная ситуация,
отпадения предыстория,
завершается эмиграцией
оптимиста в чужую сторону.
Там, живя вдалеке от родины,
он забыл про отца и Библию,
слушал ласковые мелодии,
кушал блюда преизобильные.
Припеваючи жил и весело,
расточительно, обеспеченно,
не работая, без профессии,
опьяняясь с утра до вечера.
Опьяняясь до невесомости,
пребывал он в бездельной праздности,
игнорируя голос совести,
просигналивший об опасности.
Не считался с деньгами — драхмами
на безумные эти оргии:
завершались попойки драками
захмелевших юнцов откормленных.
И смакуя напитки красные,
говорил он в дурном сообществе:
"Что мне нравится, то и нравственно,
буду действовать, как мне хочется!"
Маскируя грехи косметикой
фарисейского лицемерия,
разглагольствовал о бессмертии,
о высоких мечтал материях.
Паутиной греха опутанный,
при очках оболыценья розовых
он рассматривал жизнь распутную,
как поэзию в смеси с прозою.
Всеми благами обеспеченный,
Потреблявший греха наркотики,
он почувствовал спазмы в печени,
Неприятные в сердце колики.
Увлекаясь вином и яствами,
отгоняя геенны призраки,
ощутил он болезни язвенной
у себя роковые признаки.
Как ладья, не имея пристани,
блудный сын по чужбине мечется...
А отец за дорогой пристально
наблюдает с утра до вечера.
Отец:
— Сын из дома ушел...
По стезе приключений и пиршеств.
Знать ему хорошо,
если писем домашним не пишет.
Романтично маня,
увлекла его синяя птица.
Опозорив меня,
в коллективе бродяг веселится.
Из отчизны, где рос,
отправлялся беспечным туристом...
Не достанет до звезд,
упадет в преисподнюю низко.
Был обут и одет,
не имея ни в чем недостатка...
А теперь его нет.
Почему? Ведь без Бога не сладко.
Сын из дома ушел...
Непослушный, но все же любимый.
Я тоскую душой —
Каково ему там, на чужбине?
Жизнь течет, как река,
седина на висках серебрится,
а от сына пока
нет известий из-за границы.
Ты от Бога ушел...
Как теперь говорят, хлопнув дверью.
Благодати лишен,
заблудился в пустыне неверья.
Проповедуя ложь,
ты сквернишь пустословием воздух
и на мельницу льешь
сатаны отступления воду.
Обанкротившись, жизнь,
не заметя, безумно растратишь.
Ко Христу обратись,
к милосердным рукам благодати!
***
Развлечения, танцы, пиршества
скоро кончились, тем не менее...
И как в Библии кратко пишется:
„Расточил он свое имение”.
Растранжирил добро папашино –
до последнего пил динария.
Обнищавшего, низко падшего
поместили юнца в свинарнике.
Там, валяясь в хлеву со свиньями,
разлагаясь во зле на атомы,
он дышал и парами винными,
и навозными ароматами.
При отсутствии продовольствия,
бедный юноша не испытывал
ни малейшего удовольствия,
созерцая скотов с копытами.
Глядя, как аппетитный окорок
поглощает семья хозяина,
многократно в голодный обморок
падал юноша без сознания.
Там, в хлеву, беспробудно пьянствуя,
стал считать свою жизнь законченной.
А в мозгу проступали явственно
очертания дома отчего.
Сын:
— Репутацию алкоголика
заслужил я у граждан города.
Нарастают в желудке колики
от спиртного на фоне голода.
В отчем доме хлебов обилие,
даже слуги едят, что хочется...
Я же здесь на краю погибели, —
голодающий, в одиночестве.
Память, совесть и интуиция
Мне подсказывают, что в яме я.
Должен срочно остановиться я —
принесением покаяния.
***
Память, словно огонь Везувия,
озарила его прошедшее...
Он оправился от безумия —
добровольного сумасшествия.
Трезво взвесил он ситуацию.
Осудил он свое падение...
И исчезли галлюцинации,
летаргические видения.
В грудь стуча, принял он решение
с воздыханиями и стонами:
— Попрошу у отца прощения
для отступника недостойного!
И пошел он, одетый в рубище,
препоясавший чресла поясом,
чтоб в отцовских объятьях любящих
от скитания успокоиться.
И отец, видя сына, сжалился,
приказал по такому случаю:
— Принесите ему, пожалуйста,
перстень, обувь, одежду лучшую!
Уберите позора вретища,
да звучит благодати пение!
Сын был мертв! Но со мною встретился
Будем праздновать воскресение!
***
В закоулки души
Снизошло правды Солнце!
Сын был мертв — и ожил,
пропадал — и нашелся!
Приготовьте сердца,
цитры, арфы и гусли.
Заколите тельца,
вместе трапезу вкусим!
В недра мертвых сердец
по грехам, преступленьям
да придет, наконец,
полоса просветленья!
Светит, миром лучась,
благодатное солнце!
День спасенья сейчас!
Сын пропавший нашелся!
***
Отрицание Бога — опиум
для бессовестного и глупого.
Современники наши — копии
отступившего сына блудного.
Дискотеками и кассетами
в мир эстрады уйти пытаются,
сообщениями газетными
энергично они питаются.
Рвутся в космос и лезут в атомы,
в мир генетики, кибернетики.
А танцуют, как бесноватые,
конвульсивно, как эпилептики.
А в душе от неверья — вакуум,
пустота в душе Торричеллева,
несмотря на чужбину сладкую,
замкнут круг, как пластинка стерео...
В мире этом есть путь единственный
в приготовленные обители —
Воскресение, Жизнь и Истина,
Личность Господа и Спасителя.
В судный день с Иисусом встретятся —
независимо от желания —
эти грешники, эти грешницы,
чтоб терзаться в гееннском пламени.
Приближается стрелка к полночи...
На молитву, отцы и матери!
Мир нуждается в скорой помощи
и духовной реанимации!
Вижу я на картине Рембрандта
«Сына блудного возвращение»
с нескрываемым чувством трепета,
благодарного восхищения...
(Из старой авторской книги «Исцеление»)