Мой отец был хорошим стрелком. В те стародавние времена, когда он служил, оружие приходило с заводов в воинскую часть непристреляным. Его, и еще несколько его товарищей, как лучших стрелков отправляли на стрельбище, где они изо дня в день, часами занимались нудной кропотливой работой - пристрелкой оружия.
Я в своей части тоже был одним из лучших стрелков. И не то чтобы отцовские таланты мне передались, хотя, наверное, немножко не без этого, но, скорее, больше сказалось то, что я до армии посетил четыре или пять занятий в стрелковом кружке.
У нас в техникуме был двадцатипятиметровый тир. Вот в нем и проводились занятия по пулевой стрельбе из мелкокалиберной винтовки. Вел занятия маленький, кругленький, довольно обходительный майор, который разительно отличался от своего старшего товарища, ведшего курс начальной военной подготовки, подполковника Чугунова. Тот ровный как палка, с остатками рыжего чуба на короткостриженой голове, рыжими кустистыми бровями, белесыми глазами, ртом, словно прорубленным топором, и вечно обветренными губами, которые он постоянно облизывал, так что создавалось впечатление, что его постоянно мучает жажда (хотя может так оно и было), был нарочито строг. Товарищ подполковник нас, студентов архитектурного отделения, длинноволосых, в клешах, считал придурками, которых только армия уму научит. У него было три любимых занятия: два норматива – разборка и сборка автомата, одевание противогаза, и строевые занятия на плацу. Там он нас и дрессировал своим твердо поставленным командирским баритоном, - «Равняйсь! Смирно! Направо! Шагом марш! Правое плече вперед!». А майор, демонстрировавший строгость только в его присутствии, учил чему-то полезному. Вот он и научил, как занимать позицию лежа, как определять расстояние до цели, как целится, не заваливать ствол ни вправо, ни влево, как дополнительно фиксировать винтовку с помощью ремня, как корректировать стрельбу. Наверное, это и сказалось на моих стрелковых результатах в армии.
Обычно у нас в части «дедов», которым остался месяц, полтора до увольнения в запас, на стрельбы уже не возили. Но нас повезли. Отстрелялся лысоголовый «карантин», которому нужно принимать присягу, потом пришла очередь остального личного состава. На вышке сидели наш командир и генерал-майор, проверяющий из штаба армии. Вызвали на огневой рубеж меня и моего командира отделения. Поразить нужно было три мишени. Две стоячие на ста пятидесяти и ста метрах, и грудную на пятидесяти. Давалось пять патронов. Я решил начать с дальней мишени, но поторопился. Только поднял фонтанчик у самого основания. Обругав себя, я начал с ближней и тремя патронами положил все три мишени. Лежа доложил, стоявшему рядом замкомандира:
- Товарищ майор, рядовой Мацкевич стрельбу закончил.
- Патроны еще есть?
- Так точно, товарищ майор. Один есть.
- У Володченко одна мишень осталась. Давай по ней.
Я прицелился и положил и ее.
Рупор на вышке выдал: «Правый и левый стрелок «отлично»».
Через два месяца я был уже дома.
Погулял месяц и еще чуть-чуть и двадцать пятого декабря (обычный рабочий день, Светский Союз же, Рождество не праздновали) устроился к отцу на завод инженером-конструктором в КБ. Через неделю я уже встречал со своим коллективом Новый год, и получил первое глубокое алкогольное отравление. Молодая техническая интеллигенция пила сурово. Восемьдесят процентов коллектива были девушки или молодые женщины, но ситуацию это не смягчало. Пили исключительно водку (теплую, холодильника в отделе не было), из стаканов, граммов по пятьдесят, под хлеб, лук, соленые огурцы и сало. Никакого изобилия закуски и кулинарных изысков, и из расчета по триста – пятьсот граммов на человека. Тогда для меня это была стрессовая доза. Двадцать третье февраля я пережил с трудом, и восьмое марта ждал с содроганием.
Но праздники минули. Я немножко ожил. В июне наш завод участвовал в городской спортивной олимпиаде трудовых коллективов. Простоватый физорг завода (совсем простоватый, невесть каким ветром занесенный на столичный завод с сельских просторов нашей республики) обходил все отделы и формировал команду. Меня уговорили выступить в толкании ядра «для зачета», и в стрельбе, «ты же только из армии». Ядро я толкнул «для зачета», как договаривались. А в тир нас повели в школу недалеко от моего дома, в которой потом учились дети моей жены. Вот как-то так, мы с ней ходили уже совсем недалеко друг от друга. Метрах в ста. Но про стрельбу. Команда стрелков нашего завода была человек десять. Двое ребят, я и парень из нашего КБ, и восемь девчонок. На рубеж выходили по пятеро. Наш физорг за монокуляром корректировал стрельбу. Стандартная мишень на двадцати пяти метрах, десять патронов. Я лег и начал быстро стрелять. Физорг давал информацию: «Наташа, шестерка на четыре часа. Левее возьми и выше. Лена, молоко на двенадцать. Опусти ниже. Мацкевич, восьмерка на одиннадцать. Десятка. Нету. Ты даже в мишень не попал». «Да, ну?», - я улыбнулся про себя, и продолжал стрелять. «Мацкевич, не спеши! Куда ты гонишь?! Ни одной отметки нет на мишени!». В итоге он махнул рукой: «Ты нам все показатели испортил!». Отстрелявшись, я вышел в коридор, нашел местного инструктора, в надежде узнать свой результат. Но мишени были рулонные. Каждая мишень пронумерована. При смене стрелка, рулон проворачивался и результаты можно было посмотреть только после окончания стрельб, то есть очень поздно. К нам на завод результаты пришли почти через две недели. Я уже и подзабыть успел про эти стрельбы. Но в отдел пришел наш физорг, собрал команду и старательно, с комментариями зачитал результаты. «Оля – 59. И почти все у тебя ушли вверх. А я тебе говорил опускай ствол. Лена – 67. Наташа – 74. Олег – 76. Это неплохо. А лучший результат у нас у Мацкевича – 89. Но это какая-то ошибка», завершил наш физкультурный руководитель.
Был у меня в жизни невероятно удачный период, чуть ли не до лет тридцати пяти, что ли. Я потихоньку себе удивлялся. Мне удавалось все за что я брался. Можно сказать, я шел от успеха к успеху. Буквально.
А потом? А потом победный марш закончился. Начались серые трудовые будни. То тяжелые, то монотонные. Были еще и удачи, но пришли и поражения.
Сейчас, я оборачиваюсь назад, стараясь рассмотреть свою жизнь, и понять, что же она такое, эта моя жизнь. Я всматриваюсь в нее, перебираю в памяти события, лица, и понимаю, многие мишени мне удалось поразить. Но почему-то память предательски раз за разом подсовывает мне того нелепого физорга, и слышу повторяемые как эхом слова - «Но это какая-то ошибка». Это какая-то ошибка. Я роюсь и роюсь в памяти, и понимаю, мне нечем ответить на эти слова. Мои мишени свернуты в рулон, и никто и никогда уже не будет считать набранные мною очки.