а всё приобрело неоконченный вид,
и плакать слезами льда,
хотелось плыть, хотелось большего,
дразнить оскаленных рыб волнами,
волосатое дно со следами жёлтых молний,
пальцами гребня зачёсывало рубец в пробор,
он жил, как мог…
неподалёку рано вставал, пил молчание,
ночной снег смывал лицом,
дом стоял из стекла и железных решёток,
замки дверей жужжали мёртворожденной осой,
выливал огонь в печь нетопленную
с вечерних отражений немытых зеркал,
сквозь пальцы просеивал пряди дыма,
слушал, как ветер на небо упал…
он мечтал остаться среди стен,
и странно смотрел назад, как вперёд,
в любом голосе есть нотки особые,
в его голосе тишина языком облюбовала рот,
его старого пса полюбили дохлые крысы,
они во сне с ним о жизни псов говорили,
они ключи от дверей ада в лапах носили,
у окна сидели, стекло языками мыли,
во снах старого пса дохлые крысы живыми были…
и только мрамор его постели служил теплу приманкой,
в нём он крошил ночь, тянул сны из прялки,
разжигал упавшие звёзды в холодном камине,
их жар рисовал ему обнажённую гильотину,
и тогда приходили слова в смотанных колючими цветами фразах,
их шипы кололи в самое сердце так, что кровь вытекала,
он брал уголь от сожженных звёзд и писал в солёной реке стихи,
стихи ложились на волосатое дно обмелевшей лжи…