И горько жить, и умирать нельзя.
Бахыт Кенжеев
Гуляю в заснеженном парке. Сверкая, слепят сугробы. Синицы звенят, напоминая: февраль у нас – предвесенье. В проснувшейся душе робко нашёптываются стихи. Прислушаюсь, чтобы их расслышать:
На полянах минувших вёсен,
На проталинах бытия,
Что мы вспомним и кто нас спросит,
Для чего тебе жизнь твоя?
Жаль, стихи не мои – Светланы Ярошевской. Они давно заполонили меня, говорят моим внутренним голосом, иногда вырывающимся на поверхность.
А вот 8-мартовским сюрпризом передо мной её третья книга (бог любит троицу*) с неординарным названием – «Циферблаты без стрелок», явно навеянным Ингмаром Бергманом. В его «Земляничной поляне» подобные часы с бесстрелочным циферблатом символизируют остановившееся время, бренность бытия, его конечность, служат напоминанием: «Memento mori».
Уже с первых строк сталкиваемся с любимым Светиным объектом для образотворчества – луной. Здесь она в новой ипостаси: «И луна над тобой/ Золотым циферблатом без стрелок». И в дальнейшем даже в иголках сосны автор видит сбежавшие стрелки и сетует на быстротечность времени, для неё и поляна «весёлая, но словно жизнь, мала», а
Старый клён, уставший, как Биг-Бен,
Напоминает вскользь, что время на исходе.
Но, как и в бергмановской «Земляничной поляне», отсутствие стрелок на часах не мешает автору иногда конкретизировать время:
- Я жизнь прошла наискосок/За две минуты;
- Ровно пятого августа/Опустел небосвод.
Время, по Делмору Шварцу, «пламя, в котором мы сгораем», как в предыдущих книгах Ярошевской, так и в первой главе новой книги («Код бытия») - одна из основных тем философской лирики Светланы. Ситуация отсутствия стрелок делает уместной её аллюзию на Пастернака («Час который,
__________________
* Бог любит троицу (разг.) - что-либо возможно или неизбежно в третий раз
(Викисловарь).
какое столетье?»), но с другой стороны: «Доверяться часам - значит, просто не верить в бессмертье».
Тема Смерти-Бессмертия-Вечности в книге, как никогда, откровенна, актуальна и трагична:
Долго ль в гляделки праздные
С вечностью нам играть?
Но поиск Истины продолжается. Это ещё одна тема, близкая автору («Ночь прекрасная, словно Истина»), хотя ею же замечено, что «поиск истины простой /Не даст мне должного ответа». Одновременно не прекращается поиск самоё себя:
Голубая тетрадь.
Турка светится медью.
Как себя бы понять,
Как догнать, как успеть бы.
Всё же, невзирая на сомнения, наша героиня уверовала в свою звезду («Жизни своей клочок/Я отыскать сумею») и отыскала смысл своей жизни в творчестве.
Тема самопостижения естественно перетекает в тему творчества, ведь «с утра нарушает покой застрявшая в памяти рифма», да так, что «щекотно губам от несказанных слов». Отпуская на волю свои стихи («птицу вещую», автор задумывается о дальнейшей судьбе её, «собранных по буковке», слов.
«Дело не в словах и не в языке, а в том, что стоит за этими словами. За словами должно стоять страдание. Сочувствие, эмпатия…». И боль, - дополню я эту замечательную сентенцию Бахыта Кенжеева.
Боль – главное ощущение в теме ушедших родных и близких («ЧетвергОвой соли хруст на старых ранах»). И героиня совершает страшный «в прошлое бросок», чтобы «посудачить с тенями тех, кого ждала». Но её чуткое сердце болит не только по родным, оно тревожится и о судьбах людей в целом:
Так сотни судеб брошены на ветер
В безверие, в безлюбье, в маету.
За что? Зачем? Никто и не ответит.
Болью наполнены и воспоминания о себе прежней («Где та девочка с розовым шарфом,/Бегущая сквозь апрель?»). В эту ностальгию по детству вплетается и мотив родного города («Июнь. Показывает дно моя любимая Бианка») – города, который она, если и оставляет, то ненадолго, чтобы вновь посетить Германию, Италию и Францию, а также Израиль и Египет (впервые). Её яркие, полюбившиеся мне, путевые заметки разнообразны, я бы сказала, многовекторны, как и вся лирика Светланы. Но и, путешествуя, наша героиня грустит и не только при посещении ею знаменитого кладбища Сен-Женевьев-де-Буа. Грустью полнится и Гефсиманский сад (и в этой книге Ярошевская не забывает библейские темы).
И хотя Светлана знает, что «уныние от Лукавого», всё же в её стихах доминируют чувства негативные (печаль, тоска, хандра и меланхолия), формирующие грустное настроение книги в целом, выплеснувшееся в замечательные строки:
Тростниковые флейты печали,
Виноградные гроздья тоски.
и даже, как итоговое:
Сотни поводов для печали.
Остановимся на втором.
.
Настроение книги усугубляется ещё и тем, что фоном для поэзии является Зима:
Шальные дни в серебряной оправе
Весёлой разухабистой зимы.
Зимы, обозначенной графикой звёздного неба:
И дабл ю Кассиопеи
Над необжитым февралём.
Предлагаю читателям самим найти те несколько бесплатных рецептов борьбы с тоской (и зимой одновременно), которые автор предлагает нам. (Старый способ, полюбившийся мне – задёрнуть шторы, отсекая себя от зимы).
В итоге, эти методы оказываются столь действенны, что в книге появляются нотки оптимизма («И тире между дат, дай-то Бог, нам поставят нескоро»). Настроение идёт по возрастающей, возникает надежда, приобретающая общечеловеческие, даже вселенские масштабы:
Что будут в веках неизменны
Белая церковь на синем холме,
Младенец а объятьях Вселенной.
И уже в финале «Кода бытия» мажорные интонации достигают апогея – жизнь торжествует:
И всё ещё полна душа моя
Немыслимой надеждою на счастье.
И проступают карточные масти
Неоднозначным кодом бытия.
Читателю предоставляется возможность домысливать, что есть "код бытия". Зато «ГОЛУБАЯ ПАЛОМА» (название второй главы книги) не вызывает разночтений – это образ Любви, нежной и трепетной, как голубка.
Но в поэзии Ярошевской многоликая Любовь (это платоновское стремление к бессмертию) недолго притворяется нежной птицей – иногда оборачивается даже смертной плахой, на которую героиня кладёт свою влюблённую голову.
А героинь здесь немало. Мелькают профили женщин, как мифических (Эвридика), литературных (Дездемона), так и реальных, вроде пушкинских Натали Гончаровой и Анны Керн, чья любовь –
Неутолённый голод по душе родной.
Но наша героиня скромна, многого не просит («Поговори чуть-чуть со мной», «Не обещай гор золотых,/Позволь немного отогреться»). Её любовь, родившаяся «на задворках немыслимых встреч» подкупает читателя своей простотой и отсутствием пафоса:
Привычка думать о тебе –
Как жить привычка.
«Привычка» распространяется и на инобытие (просит любимого быть её поводырём, даже в «Долине Звёздной»). Любовь по-домашнему? Да нет, настоящая любовь («На щеке моей навеки/Оттиск твоего плеча», - по ходу отмечу: великолепная,завидная фраза!)
И стихи Ярошевской я назову настоящей поэзией, т.к. вечные темы, поднимаемые автором, обеспечиваются высоким поэтическим мастерством.
О поэтике Светланы я уже много и подробно писала ещё в её первой книге. И пусть недоброжелатели обвиняют меня в длиннотах, наивности и женской восторженности, я вновь повторюсь, восхищаясь образным мышлением Светланы. И как мне, известной любительнице закатов, не восхищаться тем, что он (закат) горит «фонариком из красного стекла», а вчера он же «был подан на красном блюдечке». И как мне забыть Париж, где
Долго дождик ногами шаркал,
Но догнать не сумел меня;
как и другой дождь, «так и не ставший ливнем», который «на цыпочках входит в сад»?! Мне нравится в книге и «аметистовый огонь», и небо, светящееся «саксонским фарфором», но более всего:
Весна на хрустальном несёт коромысле
Живую и мёртвую воду для мая.
Не устану восхищаться и музыкальностью, звукописью стихов Светланы. А вот и парочка любимых мной аллитераций на «р» и «с/з»:
- Складки хрусткой скатерти.
Запах хризантем;
- И перистые облака,
Как серафимы, шестикрылы.
И ласкающая слух мАстерская строфа о Милане:
И всласть золотым песком
Мимоза глаза ласкала.
Сегодня «Манон Леско»
Ставят в Ла Скала.
Но не буду отбирать у читателей радость открытия, не стану также пересказывать свою статью о поэтике Ярошевской 2016 года (см. Интернете – «Жизнь светла»), напомню только о лапидарности её произведений (только три катрена), их пушкинскую лёгкость (4-5-стопный ямб), неизбитые рифмы.
Читательскую аудиторию Светланы Ярошевской составляют в основном люди старшего поколения, которым близка её грустная экзистенциальная поэзия. Им нетрудно понять, отчего
Чайная звякнет ложка
Тугим колокольным звоном.
Но и молодых способна привлечь, если не мудрость стихов поэтессы, то виртуозность техники, её лёгкие по форме стихи, пленяющие своим изяществом и разящей афористичностью.
И снова прислушаюсь: мой внутренний голос доверчиво читает щемящие строки:
Из всех простых земных дорог
Одну найду и стану править
Рекой в берёзовой оправе,
Дождём, шагнувшим на порог.
Да, Светлана нашла свою дорогу в жизни и своё место в Поэзии. Поэтому и её лирическая героиня смело шагает по хрупкому мосту над бездной.
Другого не дано. Это и есть жизнь.
Сложнейшая наука бытия
Всего лишь шаткий мост над чёрной бездной.
Иду! Иду! Бояться бесполезно.
Я здесь и я сейчас! И это жизнь моя.
Февраль, 2021
Кропивницкий
Татьяна Березняк