Борька скакал по луже, поднимая вверх брызги грязи. Рядом скакала Олька - чумазая, измазанная грязью с головы до ног. Они хохотали, обнажая дырки от выпавших зубов и были абсолютно счастливы. Борьку мама только пожурила, поохав, а Ольку отец избил ремнём за испорченное новое платье. Они жили по соседству и дружили, родители называли их "неразлейвода", а дети дразнили "Тили-тили-тесто, жених и невеста". Они и вправду шли по детству бок о бок. Вместе ходили в школу и возвращались из школы, вместе обедали в одном их их домов, вместе летом весь день валялись на берегу реки, осенью лазили по деревьям и воровали у соседей яблоки и сливы, зимой катались на санках с горки, по весне собирали подснежники и первоцвет. В школе они сидели за одной партой, списывали друг у дружки домашнее задание, учились ровно - не отличники и не двоечники. И только на переменках она играла в скакалку или классики с девочками, а он гонял мяч с мальчишками.
Олька повзрослела раньше. Округлились бёдра, стала заметней талия, набрякли упругие грудки. Она всё чаще задерживалась перед зеркалом, заплетая тугую косу, примеряя платья, рассматривая себя. Оля как-то не заметила, как шальная детская дружба перешла в новое, пока не совсем понятное ей качество. При встрече с Борькой она невольно краснела, его случайные прикосновения заставляли вздрагивать, а завидев его с девушкой, она не находила себе места от ревности. Они продолжали дружить, для Борьки она была девочкой-мальчиком, другом. Они всё так же валялись всё лето на берегу реки, по-детски воровали осенью соседские яблоки, зимой катались на лыжах, а по весне собирали подснежники и первоцвет. Родители полушутя поговаривали о свадьбе и называли друг друга не иначе как "сват" и "сваха". Потом один заброшенный дом купила пожилая пара из города, а летом к ним приехала внучка - "городская цаца", как прозвали её в деревне. В субботу "цаца" появилась на танцах и произвела там фурор. Юбка на десять сантиметров выше колена, обтягивающий топик, лодочки на шпильках и спадающие на плечи, убранные блестящими невидимками за уши желтые локоны. Таких локонов в деревне с натурально-разноцветными русо-рыже-каштановыми девчонками не видели отродясь. Как только заиграла музыка, все парни гурьбой двинулись в сторону "цацы", а она жеманно оглянула всех и выбрала Борьку. Через полгода они поженились, а ещё через месяц уехали в город. Борька, ставший Борисом, устроился рабочим на завод, а Оля, проревевшая все полгода у себя в спальне, но по-прежнему бывшая его подружкой детства, собрала скудный чемодан и, сломя голову, рванула за ним, не задумываясь о безумии своего поступка. Ей удалось устроиться раздатчицей в заводскую столовую. Каждый день в перерыве Борис заходил в столовую, брал полный обед, подшучивая над Олей, а она краснела и неизменно подкладывала в его тарелку покрупнее куски мяса и побольше гарнира. Сначала ей делали замечания, даже ругали, а потом махнули на неё рукой, как на блаженную и за глаза прозвали дурой.
Роман Бориса с тридцатилетней дочкой директора завода развивался у всех на глазах. Оля не находила себе места, она стала рассеянной, часто задумывалась, не раз её видели плачущей после перерыва на кухне, но она всё так же подкармливала Бориса и преданно, как собака, смотрела ему в глаза, ожидая увидеть там что-то, о чём не смела и мечтать.
Вскоре Борис развёлся с женой, женился на дочке директора, занял кабинет его заместителя и стал Борисом Сергеевичем. А Оля осталась той же раздатчицей, только перестала быть для окружающих Олей - и в глаза, и за глаза её называли дурой. Если кто-то что-то говорил об Оле, говорили не иначе, как "наша дура" и все понимали, о ком идёт речь. Борис Сергеевич, стараясь быть демократичным, всё так же ходил на обед в заводскую столовую, а Оля всё так же подкладывала ему самые лучшие куски мяса и наливала побольше сметаны в стакан. Потом туда стали забегать его дети, а иногда Борис Сергеевич просил Ольгу по старой дружбе взять их на вечер к себе, чтобы он мог сходить с женой на премьеру в театр или на концерт гастролирующей столичной звезды. Отец его жены к тому времени вышел на пенсию и уехал с женой в деревню, а Борис Сергеевич занял кабинет тестя.
Время шло. Оля как-то ссохлась, слегка поседела, вокруг глаз образовались морщинки. У неё было несколько романов, но ни один из них не длился больше месяца. Она одержимо, болезненно любила своего Бориса и не могла даже представить себя живущей с кем-то другим. Они были на пятом десятке лет - неприметная раздатчица в заводской столовой и директор завода, всё так же , по инерции ходивший туда на обеды. Она как-то незаметно перестала выбирать для него лучшие порции, а он так же незаметно перестал над ней подшучивать - просто брал свой обед, садился за отдельный стол в дальнем углу, ел и уходил молча.
Однажды в столовую зашёл новый рабочий. Николаю было под шестьдесят, у него за плечами был развод и двое взрослых детей. Седые волосы, усталые глаза, несколько глубоких морщин. Одному Богу известно, чем привлекла его эта неприметная женщина , отзывавшаяся покорно на обидную кличку "дура". Однажды, машинально раскладывая гуляш с рисом на тарелки, она вдруг услышала тихое: "Спасибо, Оля" и вздрогнула. Собственное имя показалось ей чужим, собственная жизнь - кошмарным сном. Она подняла глаза на Николая, но в её взгляде не было ни радости, ни благодарности, скорее - испуг. Николай не торопился. Изо дня в день, осторожно, незаметно он приближался к этой женщине, входил в её жизнь. Поженились они через год. По просьбе мужа Оля уволилась с завода, а потом они и вовсе переехали в другой город. Оля любила своего мужа той глубокой, беззаветно преданной любовью, которой может любить женщина, копившая в себе нерастраченную нежность многие годы. Она не кричала от страсти в постели, не кусала и не царапала мужа, а только максимально сильно прижималась к нему, словно стараясь слиться с ним телом, стать одним целым, осыпала нежными поцелуями, тихо стонала и приговаривала : "Ну где же ты был столько лет?"
Рабочий день закончился, все разошлись, только секретарша ждала указаний шефа и личный водитель тихо дремал в автомобиле у здания, склонившись на руль. Борис Сергеевич сидел за столом, перед ним стоял стакан с коньяком. Можно было уходить домой, но идти домой не хотелось. На стене равнодушно тикали часы, строго смотрел на него с портрета очередной вождь. Борис Сергеевич отхлебнул коньяка и уставился на дверь невидящим взглядом. Он думал об Оле. Память рисовала яркие картинки из их детства. Он вспоминал, как они прыгали по луже, как он старался побольше испачкать Олькино новое платье и как потом плакал вместе с ней, когда её отхлестал ремнём папа. Он вспоминал, как они сидели притихшие на яблоне соседа, у которого были самые сладкие яблоки в деревне и как сосед делал вид, что их не замечает. Он вспоминал, как они с Олькой подкармливали бездомного щенка и как строили ему будку из старых ящиков и клеёнок. На отсутствующем лице Бориса Сергеевича дрожала улыбка. Он вспомнил Олю на танцах - стоявшую всегда в углу, скромно одетую и всем отказывающую. Интересно, она умела танцевать? Потом он вспомнил, как подшучивал над ней в столовой, но брал всегда порции только из её рук. Смешно подумать, но ему нравилось, что она выбирает ему куски мяса побольше и получше. На какую-то секунду Борису Сергеевичу стало стыдно за себя молодого, но память уже несла дальше и он видел другую Ольгу - уставшую, с впавшими скулами и первыми морщинками у глаз. Он знал, что её называют дурой и понимал, почему. Потом он вспомнил, как его, понравившегося засидевшейся в девках дочке, пригласил к себе домой директор завода, где налил ему в стакан этого самого коньяка и пообещал сделать своим заместителем. Борис Сергеевич снова подлил себе конька, нажал кнопку и руководящим голосом то ли приказал, то ли попросил секретаршу: "Ниночка , свари мне крепкий кофе и можешь уходить". Через минуты две-три Нина внесла на маленьком подносе чашку дымящегося кофе и блюдце с печеньем. Борис Сергеевич кивнул и снова окунулся в память. Оля прошла по его жизни так, как проходит с нами по жизни наша тень - серая, неприметная, всегда рядом и сама собой разумеющаяся. Она не нужна, но она есть и никуда не денется. Она рядом всегда - в радостях и в горе, она - часть его самого, навсегда привязана к нему и неспособная уйти... В радостях и горестях... А были ли радости? Он вспомнил первую жену - красивую, гордую, капризную и холодную. Вспомнил вторую, ждущую его дома - любящую, но никогда не любимую. Она знала, что он погуливает, но всё терпела - ради детей, денег, статуса, просто ради возможности иметь мужа. Потом и сама стала изменять. Он знал, но не придавал этому значения. Дети выросли, разлетелись, у них свои гнёзда, свои дети.
Борис Сергеевич встал, залпом допил оставшийся коньяк и вышел из кабинета. На столе остались нетронутыми остывший кофе и блюдце с печеньем. Водитель вздрогнул от звука открывающейся двери автомобиля, выровнялся.
-Куда прикажете?:)
-Домой.
По городу ехал дорогой автомобиль. С двух сторон дороги сверкали разноцветными огнями витрины, впереди мелькали красные огни других машин, в автомобиле, откинувшись на спинку сидения и прикрыв глаза ехал глубоко несчастный человек, знающий, что уже ничего нельзя вернуть или изменить.
4.02.2021
Альбом "Русские бабы"