Гранёный старенький стакан
из толстого стекла
влюбился в рюмку, а она
хрустальною была.
Любил отчаянно, давно,
скрываясь на столе,
смотрел как красное вино
искрится в хрустале.
Она была так далеко,
блистая для гостей,
а в нём парное молоко
вскипало от страстей.
Она звенела и пила
под неумолчный рёв,
и обнажённою была
от ножки до краёв.
Судил фаянсовый кувшин
о пылкости натур:
- Мы все по юности грешим,
но это чересчур!
И даже дрезденский фарфор,
белея свысока,
косил изысканный узор
на пенку молока.
И говорил стакану: «Брось!
Такую лишь разбить,
она порочная насквозь,
её нельзя любить».
И только глиняный горшок
надтреснуто вздыхал:
- Я вам сочувствую, дружок,
сам страстью полыхал!
Любовь стакана довела -
не выдержал и слёг,
а после спрыгнул со стола
и молоком истёк.
Ему замену пригласив,
не стали горевать,
ведь новичок был так красив,
что глаз не оторвать.
Он рюмке голову вскружил,
как всякий ловелас,
и всю посуду пережил...
За качество пластмасс!