Письмо марсианскому другу

Патрикей Бобун-Борода
Нынче снежно, и метёт со страшной силой,
а до этого морозило — как здрасьте.
Не сочувствуй, я не жалуюсь, Василий.
Снег зимой — не наказание, а счастье.

В нём бредёшь, бразды пушистые взрывая,
хвост трубой, вибриссы дыбом, шерсть искрится.
Снег, Василий, штука, в целом, мировая.
И мороз. Но не тогда, когда за тридцать.

=^;^=
Посылаю фунт сушёной рыбьей спинки:
голавли, язи; копчёную миногу.
Как там Марс, Василий? Яблони, тропинки?
Расплодились грызуны? Пора б, ей-богу.

Всё мяучишь о несбывшемся, вчерашнем?
Брось, Василий. Память, грёзы — суть, пустое.
Вместо тысячи вопросов о пустяшном
только: "Мыши, где купить и сколько стоят?"

=^;^=
Пусть и впрямь, Василий, лапки — это клёво,
но позволить когти стричь — ужасно глупо.
Если выпало родиться мышеловом,
лучше снег в России, чем на Марсе купол.

Знаю: блохи, псы, машины. Куклачёв. Но
за пичужку, что сожрал, не сунут в клетку.
Да, котят в России топят. Чаще чёрных.
Тех, кто выплыл — холостят довольно редко.

=^;^=
Помнишь Мурку из подвала?  С рыжей спинкой?
Ты с ней спал ещё на пне за гаражами.
Не поверишь, оказалась абиссинкой!
Так-то, Вась. Теперь в питомнике. Рожает.

Ты вернулся бы, Василий, право слово.
Что в том Марсе? Сушь, песчаные пиявки.
Ни мышей, ни крыс для доброго улова.
Прилетай. Жуков поищем в летней травке.

=^;^=
Снегопад утих, спускаются потёмки.
Я – к дверям, сопровождаемый рабыней.
На ходу играю бантом на тесёмке,
там слова с неясным смыслом «Старший Плиний».

«Книга первая. Вселенная и космос».
Уроборос символизма, да, Василий?
Двери настежь. Млечный Путь раскинул космы
Над котами, над снегами, над Россией.