И дом не тот, и улица - чужая,
И сквозняки - щелей не напастись,
И, вроде бы, совсем не уезжали,
Да только вс; сочится из горсти
Песок, мука? Ржаная ль, костяная?
В подмёрзшую подзолистую грязь.
Чего рядить, давай попьем вина и
Ляжем спать, ведь сказка не срослась.
Как не срастётся, выблеванна в лае,
Былая связь, что остов корабля.
Пробила полночь, бес меня седлает,
И мы несёмся в т;мные поля.
И я рычу, сорвать пытаясь шоры,
Гоню по холке огненный озноб,
Но бес, умело применяя шпоры,
Меня швыряет в яростный галоп!
И он смеется, и руками машет,
И ёрзает, от похоти визжа,
И мне кричит: "Гони! Гони, папаша!
Ну, что же ты? Ведь сам хотел бежать!"
Бельмо Луны мелькает справа-слева.
Изгиб реки - блестящая стезя.
В моей груди обугленные клеммы,
Но серафим паяльника не взял.
Он подождёт, пока, исчерпан лжицей,
Я на изл;те рухну в ковыли,
И лишь тогда, сгустившись над ключицей,
Мне пропо;т на ухо "I belive..."
Yes, I belive! Но, право же, с чего бы?
Упрямая, нелепая мечта!
А чернозём под брюхом пахнет воблой,
И первым снегом пахнет темнота.
И я встаю дрожащий, одинокий,
Закутавшись в изорванный мундир,
И микросхемой новые дороги
Ветвятся в перепаянной груди.