Я не знаю, кто сегодня проснулся в моей постели. Он наверняка является полной и даже лучшей копией меня. Здравомыслие, воспитание, такт, не по годам развитый интеллект. Скорее всего, мои родители не заметили замены. И, даже если им что-то кажется странным, они гонят от себя любые подозрения, потому что стало объективно лучше.
Я был на редкость умным и здравомыслящим ребенком. Мечта любых родителей – читает с четырех лет, складывает в уме четырехзначные суммы, продавец книжного магазина раза три звонил в органы опеки после ознакомления со списком ожидаемой литературы.
- Кьеркегор, Ницше, Кафка! – диктовал он в трубку, ничуть не стесняясь моего присутствия. – Ребенок должен читать что-то другое. Я, господа, предполагаю, что родители оказывают какое-то давление на ребенка. Просто потому что им нужен ребенок, который будет умнее их самих. А это, господа, гордыня, а не искренняя любовь к ребенку...
Наверное, он был прав. Не во всем, конечно, но был. Я замечал, что лица родителей светлеют, когда я говорю какие-то умные вещи. Физика, теория вероятностей, химия, социология, философия. Когда твой двенадцатилетний ребенок запросто уделывает в диспуте взрослого, интеллигентного человека, это не может не вызвать в твоих родителях гордости.
С каждой прочитанной книгой мир становился понятнее и проще. Я не боялся грозы и грома, потому что знал куда бьет молния и отчего начинаются грозы. Я не боялся темноты, поскольку понимал, что в темноте не водится никаких чудовищ. В какой-то момент я вдруг поймал себя на мысли, что я ищу не ответы, а вопросы. Интересный вопрос – большая редкость в материальном мире.
И однажды опека, все-таки, постучалась в наши двери.
- Добрый день. – лысый мужчина в строгом черном костюме располагал к серьезности и осторожности. – Служба опеки. У нас есть сигнал о плохом обращении с ребенком. Я могу войти?
Родителей не было дома и я был расположен развлечься как следует.
- Это какая-то ошибка. – спокойно ответил я. – Я – единственный ребенок в этой семье и со мной обращаются очень хорошо. Я сыт, ухожен, учусь на отлично.
- Это не настолько важно, сынок. – лысый улыбнулся, как улыбаются все взрослые в начале разговора со мной.
Ничего. Скоро я сгоню с его лица это выражение превосходства.
- Нам важно, чтобы ребенка любили. И у нас есть основания полагать, что дисциплина и спокойствие заменяют в этой семье обыкновенную, безусловную любовь. – пояснил лысый и уставился куда-то мне в переносицу.
- Вы зачем-то ставите во главу углу чувственную и эмоциональную составляющую быта и личности. – включил я свою фирменную рассудительность. – В то время как образованность и рациональность никоим образом не может мешать родителям любить меня.
- Мешать не может. – кивнул лысый. – Но и замещать все остальное не должно. Мы с особым вниманием относимся к случаям, когда родители и окружение, давят на ребенка и стараются превратить его во взрослого человека. Просто ради того, чтобы жилось спокойнее и чтобы соседи исходили ядом от зависти.
- Да, инспектор. – кивнул я. – Я, безусловно – тот самый, пресловутый, сын маминой подруги, которым обычно кошмарят своих детей родители. Так уж случилось, что этой семье повезло. Я с рождения умен и развит, поэтому у нас не было каких-то опасений, что я натворю каких-либо глупостей. Ни пальцы в розетку, ни поиграю с огнем. Я не потеряюсь в супермаркете, не уйду гулять в глухой лес, не буду играть в мяч на дороге, не порежусь ножом. Но, кто вам сказал, что это случилось благодаря какому-то давлению родителей на меня?
- Это обычно так и происходит. – растерянно залепетал инспектор.
- Согласитесь, что это не совсем обычный случай, когда с вами разговаривает двенадцатилетний подросток и выглядит в разы логичнее вас. – продолжил я. – Почему бы вам не предположить, что тяга к знаниям и материализму – мой врожденный талант? Вы ведь не удивляетесь музыкальным талантам у детей, не удивляетесь вундеркиндам. Что же вас привело сюда?
- Но вундеркинды – все равно дети. – инспектор ожидаемо пошел именно по той ветви дискуссии, которую я ему готовил. Он попался! - У них есть вера в чудо.Они все равно хулиганят. Они не роботы.
- Чушь, Инспектор. Чушь! – пошел я на добивание. – Вы знаете, что сказка, вера в чудо, беспочвенные страхи и иррациональность – это та или иная форма обмана. Веди себя хорошо и боженька полюбит тебя. Спрячь зуб под подушку и зубная фея обменяет его на денежку. Я же знаю, что эта зубная фея работает по 9 часов шесть раз в неделю. Почему во мне должно расти чувство благодарности к зубной фее,а не к родному мне, уставшему человеку? Почему я, на пути своего становления, не могу обойти весь этот многолетний обман со сказками и страхами? Зачем родителям насаждать иррациональность в реальный, и без того иногда нелогичный, мир?
- Я не знаю. – сдался инспектор. – Но разве в жизни не должно быть сказки? Чуда? Многим взрослым этого не хватает и они становятся совершенно несчастливыми, когда из их жизни уходит сказка. Мы в опеке очень серьезно относимся к наличию сказки в жизни ребенка.
Мне почему-то показалось, что инспектор стал как-то толще. Он вроде не был настолько полным, когда мы начинали разговор. Или мне это просто казалось? И костюм его, вроде не черный, а с пурпурным отливом. Интересная какая ткань. На свету разные оттенки. Но я знаю. Это делается за счет структуры ткани, когда попадающий в ячейку ткани солнечный луч преломляется и меняет цвет.
- Инспектор, у меня почему-то создается впечатление, что из нас двоих взрослым являюсь только я. – моя любимая стадия диспута. Выводы. – Потому что я говорю вам какие-то правильные и рациональные вещи, а вы мне пропагандируете сказки, мифы и прочую ересь. И я сомневаюсь, что в официальном заведении, в нормативных документах, как-то прописывают сказку. Я могу посмотреть на ваши документы?
- Разумеется. – кивнул инспектор. Его лицо стало совершенно багровым. – Только я боюсь потерять мысль и продолжу, а потом покажу документы. Но ведь, без веры в чудо и сказку, у ваших родителей растет не ребенок, а какой-то робот. Ну, как мне кажется.
- А взрослые люди – тоже роботы? – ехидно спросил я.
- Да, сынок. К сожалению, большинство из них – роботы. – кивнул инспектор. – Они чудом считают всякую ерунду. Типа премии или отсутствия пробок. Они разумные и размеренные. В их жизни нет сказки.
- И в моей нет, инспектор. – засмеялся я. – И они мне не нужны. Я тот человек, который не запихивает в свою голову какие-то выдуманные и несуществующие вещи. Мне больше нравится предсказуемый и понятный мир, в котором я могу все объяснить.
- И мою бороду? – спросил инспектор, кладя руку на мое плечо. – Вам не кажется, что я немного поправился? Как вы это объясните?
Борода, в самом деле была. Окладистая, белая, длиной в полметра. И этот костюм - разве он не был черным? Откуда этот алый наряд?
- Вы знаете, меня будут искать! – я вдруг испугался. – Я бы советовал вам уйти.
- Тебя будут искать, если тебя вдруг не окажется дома. – засмеялся инспек... Да, это же Санта. Тот, над которым я смеялся в прошлом году в торговом центре. Тот кому я сказал, что ему должно быть стыдно обманывать детей.
- Мы тут оставим ростовую куклу тебя. Робота. Хо-хо-хо! – смеялся Санта. – Логичного, последовательного, умного робота. И, клянусь, я верну тебя твоей семье, если хотя бы один из них почувствует подмену.
- А если нет...- побледнел я.
- Мне тоже нужны логичные и рациональные люди. – засмеялся Санта. – Даже в том, чтобы создавать сказку нужна логистика и расчет. Ты любишь транспортную задачу?
- Люблю. – успел сказать я и свет померк.
Очнулся я в по-настоящему волшебной стране, где мой рациональный ум ничего не смог мне объяснить. Здесь реальность поссорилась с фундаментальной наукой и перестала подчиняться почти всем законам. Кроме математических. Количество подарков, транспортная задача – все это математика. И мой рациональный ум говорит мне, что то, во что я превратился – это своего рода наказание за отрицание чуда. Наверное, поделом.
Вся история человечества говорит о том, что люди, отрицающие факты, рано или поздно должны поплатиться за свой нигилизм. Будем надеяться, что, что-то человеческое во мне все-таки было. Что-то, чего будет не хватать моим родителям. И тогда они поймут, что это не я, а неживая кукла. И я вернусь. Ну, если что-то человеческое во мне было.
А пока я – Олень. Боже мой, какой же я Олень. Восьмой в упряжке. Вы называете меня – Блитцен. То есть, молния. Те маршруты, которые я разрабатываю для упряжки, как раз напоминают молнию. Они оптимальны. А я – Олень.
(с) Фрумыч Фрум