Гроза рыдала как голодная волчица,
перерубая горизонт напополам.
Закат сорвался в пропасть рваной плащаницей –
стекая в души по осклизлым куполам.
Зловещим демоном предзимие застыло.
Каштаны пахли, словно свежие гробы.
Камлала осень, ясновидица-сивилла,
смывая в лужи барельефы и гербы.
Безбожный век, через майдан, сочился в вены.
День угасал. Кивала зонтиками сныть.
Сжигали разум сатанинские подмены,
пытаясь скрепы разорвать и запретить.
В потухшем мире торжествующего хама,
надежда с верой, как и совесть, нетверды…
С иконостаса обесчещенного Храма
иконы падали в предчувствии беды.
Качался мир под звуки нечестивой мессы,
с греховным привкусом тотемной ворожбы.
И расправлял рога тяжёлый, красный месяц
на грозный рык седьмой Архангельской трубы.
Он полыхнул на миг шафрановой камедью,
упав в ладони прибывающей ночи –
И… Изошёл, распадом золота и меди,
в кровавый след и безымянные ручьи.