Я звал богов на пир! Но ни один
из них на мой призыв не отозвался.
И лишь закат, запутавшись в муслин
на стройной агарянке, развевался
багряным пламенем. О, Греция! Пусть я
прослыл еретиком за то, что в храм Афины
опять вхожу, не чувствуя тебя,
вдыхая бриз совсем не той картины,
какую ты – спасая мир от слёз
и варварства – плела мечтой и кровью
былых веков. Я горя не принёс
твоим полям. Я шел сюда с любовью
и щедростью, чтоб слушать, как, в ветвях
поённого Кефисом олеандра,
смеется муза – нежно, на устах
своих она дыханье Александра
ещё хранит. Лучистую парчу
плетёт над ней рассветное виденье.
Но это миф! Лишь миф! О, я молчу!..
Ты вслушайся в моё сердцебиенье,
святая Греция. Оливы и жасмин
уже цветут... А я бы любовался
тем, как закат, запутавшись в муслин
на стройной агарянке, развевался.