1938-й год
Любые горести пойму.
Готов страдать за всех.
Когда у друга неуспех,
сочувствую ему.
Гляжу, подчас ведут в тюрьму
в поспешности не тех,
не злыдней, совершивших грех,
а нищего Кузьму.
А то горят в огне, в дыму,
в пылу дурных потех,
гуляки в пышном терему...
Мне жалко неумех.
Тевтон затеял кутерьму,
и ждёт подмоги чех.
Заслышавши злодейский смех,
тревогу подниму.
Покрепче свой кулак сожму
и расшибу стальной доспех,
чтоб разлетелся, как орех...
Небось, понятно почему.
Но, вместо света, вижу тьму.
Увы ! Ослепнув в тех потьмах,
сдурев, поддерживает Лях
грядущую чуму.
1940-й год и дальше
И Даладье и Чемберлен
задобрили задир.
Тевтон, забывший про Верден,
опять пошил мундир.
Весь Мир наполнил вой гиен
и грянул гром мортир.
Германец был не шоумен
и приглашал не в тир.
За срок дальнейших перемен
пальбой вскипел эфир.
Лишь только слабенький рефрен
смог спеть французский клир.
И, струсив, старенький Петэн
запрятался в сортир.
А Черчилль - мудрый, как Тюренн, -
спас Лондон и Чешир.
Его пленяли Суверен,
имперский вековой порфир
и каждый древний гобелен
и Мильтон и Шекспир.
В его руках дрожал безмен,
но чёток был ориентир.
Знаток трагедий и сатир,
он гордо не терпел измен.
Он храбро слушал рёв сирен.
Он, как лихой аркебузир,
готов был встать за капонир
и не клонил колен.
Он гнал строи стальных мурен,
как самый меткий бомбардир,
заткнув места опасных дыр
у всех британских стен.
Он был смешон, как Тартарен,
и грозен, будто древний Кир.
Он пил коньяк, а не кефир.
Был даже в этом рекордсмен.
Бесовской силе - не кузен,
он знал, что враг его - вампир
и, если тянет на буксир,
пусть лучше пьёт пурген.
Он видел зорче, чем Рентген,
что с ним, плечо к плечу, Батыр,
чей трон - подоблачный Памир,
хоть вся земная слава - тлен.
(То был особый супермен -
слыхал не только пенье лир, -
чей путь - не чёток, как пунктир,
да не сыскалось Рыцаря взамен).
У гладиаторов с арен
судьба - один кровавый пир,
вся слава - только звон секир,
вся жизнь - один суровый плен.