Спивался тихонько. Причину никто не искал.
Во время войны спирт играл не последнюю роль.
Сменить на дурную абстракцию волчий оскал,
озноб леденящий избыть помогал алкоголь.
А может, душила тоска и давнишняя боль.
"Не жалко раз деда, иди", – не осилив разлад,
в саду, на качелях пристроясь, он мне говорил.
Пролитым на скатерть вином растекался закат.
Дрожала рука с "Беломором" и не было сил,
наверное, встать самому и уйти: перепил.
Какая там жалость в семь лет, только шалость одна!
Туман поднимался, и шёл от реки холодок...
"Зачем, – отвечала, – ты выпил бутылку до дна,
тебя ведь просили оставить на завтра глоток,
не маленький вроде, а что же послушать не мог?"
Седой мотылёк полусонный, попавший в просвет,
ослепнув, на миг зависал, чтобы броситься прочь.
Когда, возвратившись потом через несколько лет,
вдохнув перегар перегноя, захочешь помочь –
толкнёшь лишь пустые качели в застывшую ночь.