So wake me up when it's all over,
When I'm wiser and I'm older.
Avicii
And I’d die for the truth
In my secret life.
Leonard Cohen
А тот, кто сторожит баржу, спесив и вообще не святой.
Но тот, кто сторожит баржу, красив неземной красотой.
И вот мы плывем через это бытье, как радужный бес в ребро,
но говорят, что таким, как мы, таможня дает добро.
Б. Г.
1.
Новый день прибавляет к минутам нули,
отрывает себя от промозглой земли,
не пожав на прощание руку.
Сквозь тебя в декабре прорастает трава,
по сравнению с Лениным — вечно жива,
ведь ботаника — странная штука.
Рельсы чертят на небе загадочный знак.
Пассажир из вагона не делает шаг —
он боится прозрачной платформы.
Но гудок, осекаясь, дает паровоз,
и, себя наколов на небесную ось,
машинист остается покорным.
Диктор что-то надрывно орет в микрофон.
По традиции, песней зовется наш стон —
наслаждайся знакомым мотивом.
Подхвати и неси — дальше будут припев,
и по небу рассыплется звездный конгрев —
бесполезно, но очень красиво.
А вода наполняет колодцы дворов,
и упорно монета встает на ребро,
потому что гадать бесполезно.
Можно прятать в ладони устало лицо —
все равно те, кто в Мордор тащили кольцо,
перешли на глотание лезвий.
Над планетой горит голубой огонек.
Снова зимней крупой запасаемся впрок,
чтобы после поесть до отвала.
Полной ложкой мешается темная тишь,
и никто не услышит, о чем ты молчишь,
а на титрах мы выйдем из зала.
2.
Мы обо всем уже читали,
еще смотрели «Саус Парк»,
и удивишь ты нас едва ли —
здесь каждый слишком суперстар.
Нам так легко играть словами
то в города, то в космодром.
И все в порядке в нашей драме.
И все спокойно под ребром.
Мы выходили на орбиту,
причем забыв надеть скафандр,
и там под звуки «Рио Риты»
кружились в желтом свете фар.
Привычен нам венец из терна —
убор не хуже остальных.
И даже тексты Моргенштерна
уже почти что не страшны.
На новый лад слова ложатся
без ожиданья перемен.
Настало время снежной жатвы
и возведенья толстых стен.
И где-то между сном и явью,
в изломе хрупком декабря,
мы снова умерли за правду —
традиционно очень зря.
3.
Так хорошо уснуть под бой часов.
Пусть белки резво крутят колесо —
имеем право этого не чуять.
На городах лежит большая тьма.
В кого ни плюнь — там горе от ума
и злободневное всегда «какого х…я?».
Довольно ловко встроимся в поток,
все важное оставив на потом,
которое, возможно, не наступит.
Давно забыты венчики из роз,
и все, что бесом торкает в ребро,
вгоняет нас в привычный зимний ступор.
Чадит уныло лампа Ильича,
и как-то очень лень рубить сплеча.
Хоть лодку раскачать — чего же боле?
Тяжелый воздух падает к ногам.
Так стало много внешнего врага,
что хочется мучительно на волю.
Ведь нам давно сказали: воля есть,
а счастье — может, не сейчас, не здесь,
вполне возможно, вообще не с нами.
Поэтому вбираем, что дают,
и с этим можно создавать уют —
хотя бы в ожидании цунами.
Пока гремит непрошенный салют,
так сложно в горло запихать «люблю»,
которое хранилось по привычке.
Но лучше уж никак, чем «скучно, бес».
И под предупрежденья МЧС
мы закупаем гречку, соль и спички.
Здесь каждый шанс — почти последний шанс
не отмерять, а наконец решать,
но слишком мы привыкли дуть на воду.
Не вспоминая, кто мы, где и с кем,
сжимаем крепче время в кулаке
и чувствуем нелепую свободу.
4.
Не отзовется слово —
хватит кричать «ау!».
Все под Луной не ново.
Люди домой плывут.
Дома — тепло и сухо,
даже почти покой.
Можно сидеть на кухне,
скатывать мысли в ком.
Календари худеют
медленно, по листку.
Может, на самом деле
хватит глотать тоску.
Сидя в снегу по горло,
слишком легко устать.
Странная наша гордость
звонче, чем пустота.
День, шитый белой ниткой,
ночь обращает в ртуть.
Вересковый напиток
с детства кипит во рту.
Каждый из нас замечен,
взвешен и размещен.
Не сообщит диспетчер,
долго ли нам еще.
5.
Свинья не съела, бог не спас,
а значит, в целом все в порядке.
Мы проклинаем снегопад
и прячем летнее в закладки.
Все ниже градусная ртуть,
короче дни и ближе тени,
и часовые на посту
не ждут излишних откровений.
Чей там бобровый воротник
морозной пылью серебрится?
Давно пора вести дневник,
зарисовать все эти лица.
Чтоб на досуге вспоминать
пустые скомканные речи,
читать чужие имена
(«к чему здесь этот хрен отмечен?»)…
Бросай надписанный конверт
в почтовый ящик небосвода.
Поет кукушка в голове —
похоже, отмеряет годы.
То кренделя, то виражи —
не нам, Маруся, быть в печали.
Такая маленькая жизнь
летит, коснувшись нас случайно.
6.
Серпантином увитая башня
под опасным застыла углом.
Завтра утром все станет вчерашним.
Вот такая победа над злом.
Выходите, ужасные монстры!
Нагоняйте кромешную жуть!
Тот, кто знает таинственный остров,
сторожит на досуге баржу.
А она уплывает печально,
пробиваясь сквозь водный массив.
Капитан тянет вверх средний палец —
в белом кителе, юн и спесив.
В хрусталях пузырится напиток —
дань традиции очень сильна.
Льется ночь через мелкое сито.
Изопьем эту чашу сполна.
Зря мы летом готовили сани
и пытались дружить с головой.
Нужно больше нелепых желаний,
чтоб потом не сошлось ничего.
Мы живем на планете со сдвигом.
Продолжается время сурка.
И читают последние книги
предпоследние из могикан.
7.
Дерутся Труляля и Траляля,
и под ногами поплыла земля.
попадали в пространство антиподы.
Их ловит заготовленная сеть,
Господь велит быть осторожней впредь
и кормит манной с запахом крем-соды.
Такая вот открытка ми-ми-ми.
Нам говорят добрее быть с людьми,
но сами людоедство практикуют.
Скорей наклей улыбку на фасад,
ведь так красиво звездочки висят —
когда еще увидим ночь такую.
Чаинки пляшут в кружке линди-хоп,
рука привычно пробивает лоб,
поскольку все вокруг — не так, как надо.
Наутро всем воздастся по делам,
ну а пока — давайте длить бедлам,
изображая бедрами ламбаду.
Жива охота к перемене мест,
но проще приходить в родной подъезд
и слушать через стену гул соседей.
Под одеялом рушатся миры,
там отдают и забирают Крым,
а после громко всех зовут обедать.
Звенят ножи, и каждый — д’Артаньян,
в усах, при шпаге и немного пьян.
«Пора-пора…» — мы помним эту песню.
К нам новый год летит в объезд по КАД.
Давай пойдем, пожалуйста, в закат —
похоже, там довольно интересно.
8.
Снег ложится новой шкурой,
укрывает плотно дом.
Кто сидит с температурой,
кто страдает о былом.
Год уже несет на скалы —
кверху килем, вниз кормой.
Можно чувствовать усталость
между пиром и чумой.
Светит месяц, светит ясный,
приближается волна.
Мы предчувствуем опасность.
Во дворе погас фонарь.
Всадник носится по кругу,
конь его, конечно, блед.
Закрутило в центрифугу
вьюгой наш насущный хлеб.
Льются звуки чуждой речи
в жестяной резервуар.
Нас накажут за беспечность,
за растерзанный словарь.
Между западовостоком
ищем странные пути.
Ветер рьяно бьется в окна —
хочет, видимо, войти.
9.
Старый танец, разбитый на новые па.
Черт не страшен, гораздо страшнее — толпа,
облаченная в рваную маску.
Ледяная слеза проскользнет по щеке.
Все, что нужно, хранится в одном рюкзаке —
нас учили, что так безопасно.
Завертелась реклама в твоей голове.
Если вырубить звук, то погаснет и свет,
а вот это уже испытанье.
Так что лучше послушай и даже подпой —
идиот идиотом, зато не слепой.
Снег когда-нибудь снова растает.
И начнутся опять и ручьи, и скворцы,
потому что устроен так е…ный цирк.
Нас пока не отпустят с манежа.
Все рассказано добрыми братьями Гримм —
если туфля найдется, мы все воспарим
даже где-то с намеком на нежность.
А покуда, устав от вселенских забот,
фея-крестная где-то по-черному пьет
и на нас отвлечется едва ли.
Если можешь, молчи, а не можешь — пиши,
мохноногий мой друг, покидающий Шир,
потому что тебе приказали.
Впереди — лишь дракон и драконова мать.
Ты их сможешь простить. Ты их сможешь понять.
Возгорится там что-то из искры.
Так возьми без сомнений свой меч-кладенец —
каждой сказке по праву положен конец,
не бывает сюжетов без риска.
Чемоданы заполнят багажный отсек,
мы стряхнем пустоту с цепенеющих век
и куда-то отправимся снова.
Великан через крышу шагнет налегке,
отразится зима в идеальном зрачке
как последний решительный довод.
Керамический мозг разбивается вдрызг
о предпраздничный хохот, петардовый визг.
Все сложнее сбежать от погони.
Цифры склеились в ряд — невозможно считать.
Солнце падает в реку с крутого моста
и беззвучно безропотно тонет.
10.
Нет ни шума, ни ярости листьев.
Под ногами хрустят леденцы.
Мы в текстурах немного зависли,
сохраняя энергию ци.
Вряд ли много тепла в оболочке.
То, что есть, никому не давай.
Между мутью и светом заблочен,
испеки вот тако-о-ой каравай.
Кинопленка потерта на сгибах,
и опять выживает герой.
Мы гадали на порванных книгах,
рассчитавшись на «первый-второй».
Распылились помехой в эфире,
в белый шум переврали слова,
а потом разошлись поквартирно,
всех чудовищ загнав под кровать.
Превращается в тихое лихо
все, что раньше казалось смешным.
Только память проносится вихрем,
разобрав на кирпичики сны.
Впереди — апокалипсис вялый.
Мы готовы, покорны трубе.
Разбуди меня перед финалом.
А хотя… ну все нахер. Забей.
11.
В гроссбух занесены отчеты,
затухло освоенье средств.
Во славу внутренних животных
мы поднимаемся на крест.
Все дело в классном виде сверху —
ты только глянь, какой обзор!
Снежинки — ангельская перхоть —
рисуют сказочный узор.
Гундит о чем-то репродуктор,
предупреждает не стареть.
Кот предпочел остаться в супе.
Весна висит на фонаре.
И только ветер, ветер, ветер…
И разумеется — в лицо.
Бессмысленно бороться с этим —
ведь все пройдет в конце концов.
Зудит невнятная тревога —
мы ожидаем антител.
Ведь здесь все ходят не под богом —
под аппаратом ИВЛ.
Бери разбитое корыто —
давно пора стирать стихи.
Но дело до сих пор открыто,
хотя уже сдано в архив.
12.
На таможне, похоже, опять перерыв.
Там слагается гимн или пишется миф —
кто мы против велений эпохи.
Разрушая миры, раздробляя геном,
по ночам, как всегда, говорим об одном —
чтоб не стало все слишком уж плохо.
Пара строчек на память позволит дышать.
Под ногами все крутится-вертится шар.
Чем ты старше — тем более скользкий.
Все талдычат про время больших перемен,
только вот ничего не дается взамен.
Глухо вязнет в снегах бронепоезд.
В голове подключается автопилот.
Он куда-то, наверное, нас доведет,
развивая предельную скорость.
Наш спасательный плот утонул вдалеке,
а весло для него в бесполезной руке
можно счесть элементом декора.
Слишком много в итоге бессмысленных трат.
Нам бы сил призанять, но не делится брат
(ну, логично, ведь он — не амеба).
И поэтому нас оставляют как есть —
в неизбывной палате под номером шесть,
в банке с надписью «Снятая проба».
Под дугой колокольчик свое отзвенел.
Все вокруг покрывает лекарственный мел.
Мы от пуза нажрались плацебо.
От него появляется странный симптом:
ты сначала опять говоришь не о том,
а потом — раскрывается небо.
Рядовые готовятся к новой волне.
Генералы готовятся к прошлой войне,
отдавая приказы по-птичьи.
Наш стремительный бег нагишом в проводах
прерывает летящая сверху звезда…
или просто горящая спичка.
13.
Когда приходит снег, мы прячемся под крышей
в надежде сохранить парящее тепло.
Как плотно ни муруй себя в домашней нише,
в календаре опять число произошло.
К нам Санта не летит — оленья забастовка.
И Дед Мороз уснул под Тулой невзначай.
Наутро будет им немножечко неловко,
но все мы предпочтем об этом промолчать.
На дальней полке спит потерянное лето.
Цветастый сарафан заслуженно забыт.
И можно прокричать: «Карету мне, карету!» —
а можно в гололед разучивать кульбит.
Нет времени давно на шепоты и вздохи,
ведь греется в руке холодная чека.
Все средства хороши и в то же время плохи.
Мир замело пургой просроченных лекарств.
Нас новый год ведет куда-то в дальний космос,
по небу разбросав ветряночную сыпь.
Мы просим об одном — чтоб завтра стало просто.
И лают в тишине соломенные псы.
Цеди же по глотку свое амонтильядо
в надежде изменить подогнанный ответ.
Сегодня станет свет, а большего — не надо.
Храни весь этот джаз. Люби весь этот бред.
Октябрь — декабрь 2020 г.