В стихах моих грядущего потомки
Сумеют ли достоинства найти Творца?
Или останутся одни обломки,
И половины качеств не раскрыв певца.
Когда бы мог в стихах я глаз сиянье
Твоих раскрыть, и свежесть красоты лица,
Грядущий век не даст мне оправданья,
Заявит, не читай земных стихов лжеца.
Но время вдохновение остудит,
И рукопись мою охватит желтизной,
И, может, их читать никто не будет,
Весною юной, летом, осенью, зимой.
Я жить тебе даю в своих стихах,
В потомках ты прославишься в веках.
Who will believe my verse in time to come
If it were filled with your most high deserts?
Though yet, heaven knows, it is but as a tomb
Which hides your life, and shows not half your parts.
If I could write the beauty of your eyes,
And in fresh numbers number all your graces,
The age to come would say, `This poet lies;
Such heavenly touches ne'er touched earthly faces.'
So should my papers (yellowed with their age)
Be scorned, like old men of less truth than tongue,
And your true rights be termed a poet's rage
And stretch a metre of an antique song:
But were some child of yours alive that time,
You should live twice, in it and in my rhyme.
Кто поверит в грядущие времена моим стихам,
наполненным твоими высшими достоинствами?
Хотя, видит небо, они всего лишь гробница,
которая прячет твою жизнь, не показывая и половины твоих качеств.
Если бы я мог описать красоту твоих глаз,
и в новых стихах перечислить все твои прелести,
грядущий век скажет: "Этот поэт лжет;
такими небесными чертами никогда не бывали очерчены земные лица".
Поэтому мои рукописи (пожелтевшие от времени)
будут презираемы, как старики, менее правдивые, чем болтливые,
а твои истинные достоинства назовутся поэтическим ражем
или пышным слогом античной песни.
Однако, будь бы в то время жив твой ребенок,
ты жил бы вдвойне: в нем и в моих рифмах.