Взрыхленье плащей, вздыманье копыт, верчение грив,
смятенье людей, мельканье коней, повёрнутых боком,
несущихся прочь в закрытой тоске, в рывке одиноком,
плесканьем густой, закатной души мой взгляд обагрив.
Как строен тот мир, а мой разрыхлён, развратен и крив,
и тоже летит в античную даль безумным наскоком,
но с ней не срастись, она о своём, а не о жестоком,
туда не войти, стремленьем к себе себя не смирив.
Тут всё сметено потоком коней, кипенной рекой,
ни меры в глазах, ни плоти в душе, ни пристани, кроме
одной, наверху, где светел мой дом и бел кипарис.
Лишь только принять иную печаль, иной непокой
пока ты стоишь и топишь глаза в той мраморной дрёме,
и гривы журчат, и млечный упрёк ещё не прокис.