У могилы поэта – поэт,
В окруженьи десятка студентов.
Не склонят его тяготы лет,
И презренье иных контингентов.
Вот – привез из нью-йоркской глубинки,
Как заправский экскурсовод,
Что свои не жалея ботинки,
К Пастернаку приводит народ.
И фигурою скорби – одна,
Вкруг на метры запретная зона,
Монументом стояла она –
Та, что стала для всех примадонной.
Вот картины рождает судьба,
Что нарочно нельзя и придумать,
Словно чья-то сбылась ворожба,
Чтобы встал, посмотрел и подумал.
Пастернак. Начинает в серебряный век,
А под старость удачно попал в диссиденты.
Евтушенко. Известный, пока, человек,
И счастливо весь век в окруженьи студентов.
И она. Та, что так.
Всенародно безумно известна.
Но известна пока, да и то, только там,
Где по-русски, пока! говорят повсеместно.
Три судьбы. Три удачи. Три славы.
Предо мной. Вижу – слаб человек:
Выбирает спасенье Вараввы,
С дружным хором духовных калек.
Тем, что сказано, не возмущайся:
Не убийца мол я, не злодей!
За тебя кто-то рядом распят был.
Может Бог, может кто из людей!
Где величье недавних кумиров,
И где смерть во спасение всех!
Навсегда торжествует над миром,
Величайший из всех – неуспех!