Журнал художественной литературы и общественной мысли "Новый Мир" в начале этого года опубликовал на своём сайте моё эссе "Тайны русской души Е.А. Боратынского". Предлагаю его Вашему вниманию.
Тайны русской души Е.А. Боратынского
Россия и русские. Чем они сегодня, как и в минувшие века, притягивают остальное человечество?
Прежде всего, думаю, - «лица не общим выражением».
Автор этого крылатого выражения – поэт «пушкинского созвездия» Евгений Боратынский, 220–летие со дня рождения которого мы отмечаем 2 марта 2020 года.
Примечательно, что именно Боратынскому, одной из самых ярких, загадочных, но недооценённых фигур русской литературы, Белинский отводил «первое место» среди русских поэтов, «появившихся вместе с Пушкиным». Пожалуй, ни об одном современнике Пушкин не отзывался так неизменно восторженно, как о Боратынском. По мнению Пушкина, он принадлежал «к числу отличных наших поэтов».
Сам Боратынский очень требовательно относился к своим стихам: его музе были чужды внешние прикрасы и эффекты («изысканный убор», «игра глаз» и «блестящий разговор»), но зато присуще «лица необщее выражение».
В поэтическом наследии поэта есть восьмистишие, приобретающее со временем всё более пророческий смысл:
Мой дар убог, и голос мой не громок,
Но я живу, и на земле мое
Кому-нибудь любезно бытие:
Его найдёт далекий мой потомок
В моих стихах; как знать? Душа моя
Окажется с душой его в сношеньи,
И, как нашел я друга в поколеньи,
Читателя найду в потомстве я.
Поэт оказался провидцем: стихам его и мыслям суждено было на века пережить своего создателя. И вот тому самое последнее и очень знаменательное подтверждение.
«Стать вполне русским». Статья с таким заголовком об актуализации «национальных ценностей и стереотипов» в эпоху гаснущей глобализации на днях появилась на страницах немецкого издания S;ddeutsche Zeitung. Автор - Феликс Ингольд, экс-преподаватель социальной и культурной истории России в Университете Санкт-Галлена в Швейцарии.
"Понять это, - поясняет Ингольд, - можно на примере российских дебатов, которые велись в XIX веке в царской России порой с полемическим, порой с миссионерским рвением. "Западники" и "славянофилы" яростно спорили об историческом предназначении России, сегодня снова оживленно обсуждаемом вопросе о том, должна ли страна исполнять это предназначение, следуя своим особым национальным путем, или же, наоборот, идти путем сближения, если не сказать даже присоединения к Европе".
Далее в статье Ингольда, анализирующей вопрос о «решительной несовместимости русского и европейского духовного мира», перед читателем возникает чрезвычайно интересная фигура публициста и издателя Ивана Васильевича Кириеевского, человека широко образованного с тонким поэтическим вкусом, одного из ближайших друзей Евгения Боратынского.
В 1832 году Киреевский начал издавать журнал «Европеец». В основных статьях «Европейца» сказалась, хотя и не вполне отчётливо, программа того общественного направления, которое получило в 1840-х гг. название славянофильства. Насколько ещё неясна была эта позиция, можно судить по тому, как заметил ещё Герцен, первый славянофильский журнал назвал себя «Европейцем», а первый западнический — «Отечественными записками».
Боратынский начал активное сотрудничество в журнале «Европеец». Но уже на третьем номере после статьи Киреевского «Девятнадцатый век» (где, речь шла о свободе, революции и конституции для России) правительство запретило журнал, найдя его слишком близким взглядам декабристов. Это событие явилось тяжёлым ударом для Боратынского. 14 марта 1832 года он писал Киреевскому: «… Что делать! Будем мыслить в молчании. … Будем писать не печатая. Может быть, придет благопоспешное время».
После смерти Пушкина постепенно ослабевали связи Боратынского с «Московским наблюдателем», так как среди его участников всё явственнее обнаруживалась чуждая поэту склонность к славянофильству. Вместе с тем у Боратынского не было близости и с новым «прогрессивным поколением».
Летел душой я к новым племенам,
Любил, ласкал их пустоцветный колос,
Я дни извел, стучась к людским сердцам,
Всех чувств благих я подавал им голос.
Ответа нет! Отвергнул струны я…
Но, вернёмся к современной немецкой публикации, излагающей взгляды близкого друга Боратынского:
"В 1852 году консервативный публицист Иван Киреевский привел в своей статье целый ряд противоположностей, чтобы показать решительную несовместимость как русского и европейского духовного мира, так и институтов (государства, экономики, церкви) и народного характера. Киреевский отмечал здесь (в России) интуитивное стремление к целостности, там (на Западе) - преобладание управляемого рассудком интереса к абстракции и анализу; здесь - монастыри и церковные семинарии, предназначенные для получения "высшего" знания, там - светские университеты и академии; здесь - верховенство "внутренней справедливости", там - господство закона для соблюдения внешнего, формального права; здесь - духовное объединение народа, там - разобщенность и конкуренцию; здесь - "естественное" историческое становление, там - революции и войны в интересах "прогресса; здесь - смирение, братство, спокойствие, там - гордость, амбиции, соперничество".
"Другими словами, крайне непримиримые черты, которые, по мнению Киреевского и его современников-единомышленников, не оставляют России другого выбора, кроме как идти своим особым путем, пока не станет явной его пригодность в качестве общего курса для всего человечества", - пишет Ингольд.
Похоже, автор вольно или невольно обедняет всё богатство разнотравья российских идей относительно нового мира, сводя его лишь к уникальной идее Федора Достоевского (1880 г.), что «стать настоящим русским, … может быть, и значит только…стать братом всех людей, всечеловеком… Наш удел и есть всемирность, и не мечом приобретённая, а силою братства и братского стремления нашего к воссоединению людей».
У Боратынского же не было идеи создания «глобально русифицированного мира», но была своя «поэзия жизни», для которой, по мнению Пушкина, тогдашний русский читатель ещё не созрел.
Раздумывая о будущем человечества, поэт изображает захватывающую по своему размаху картину технических достижений – от всемирной сети железных дорог до воздухоплавания и … искусственного регулирования погоды! Однако, вместо естественного и гармонического взаимодействия научно-технического прогресса и духовного расцвета, они становятся тормозом один для другого. И это ведёт к неограниченному засилью «промышленных забот», к господству корысти и расчёта, к физическому вырождению человечества и прекращению жизни на земле.
Впрочем, стартовавшее осенью 1843 года заграничное путешествие пробудило в Боратынском, вечном страннике, веру в будущее России, которую он никогда не переставал любить.
Поэт «имел много планов» и «жаждал дел» в России – стране, которая была и остаётся «дрейфующим обществом» на перекрестке цивилизационных магнитных полей. Но осуществлению планов помешала скоропостижная смерть: Евгений Боратынский умер в Неаполе 29 июня (11 июля) 1844 года.
Погас! но ничто не оставлено им
Под солнцем живых без привета;
На всё отозвался он сердцем своим,
Что просит у сердца ответа;
Крылатою мыслью он мир облетел,
В одном беспредельном нашел ей предел.
Сказано ну очень по-Русски, по-Гагарински!!!