Лёгкий ветерок донёс до неё запах, как ей показалось, свежей осины, когда весной её распиливают на чурки. Открыв глаза, Олечка увидела над собой участливо склонённые стволы берёз, покачивающих косматыми, тёмными шевелюрами. Сквозь них просачивалось что-то нежное, синее, завораживающее. Да это небо!
Она лежала и любовалась этой весенней картиной, пока не почувствовала холодок на спине. Оглядевшись, поняла, что лежит в большой мартовской луже. Это был её первый обморок. Потом были скучные походы по больницам, которые закончились заточением в детский санаторий, находящийся где-то под Барнаулом.
Пансионат запомнился Олечке обязательной, ежедневной утренней зарядкой, пельменями, купающимися в жёлтом масле и волшебным гематогеном, который ей иногда давали на кубик больше, чем другим. Лица врачей и ребятишек в памяти не остались.
В свободное от процедур время она сидела на подоконнике. Вот тогда в её руках появилась та заветная, зелёная, ученическая тетрадка, в которой она что-то старательно записывала. Когда к девочке подходили ребята, Олечка мгновенно захлопывала её, прижимала к себе, как какое-то сокровище и равнодушно отворачивалась, делая вид, что смотрит в окно. Они мешали ей сочинять стихи. Мальчишки уже несколько раз пытались отобрать тетрадку. Но Олечка тут же поднимала такой рёв, что те убегали, и вскоре потеряли интерес к ней.
А за окном жило чужое счастье: шныряли по своим делам собаки, важно прохаживались разноцветные кошки, спешили с сумками чьи-то мамы и папы, выносили мусор и судачили бабушки, катали на санках своих сестрёнок братья… Когда никого не было, она просто разглядывала, как дружно раскачивались на проводах-качелях льдинки. Оленька даже слышала как они разговаривают.
Так зарождались её первые стихи. Она записывала их в аккуратные столбики, чтобы было всё, как у настоящих поэтов.
Стихи были о том, как её, укутанную до глаз в пуховую шаль, везёт мама, а сбоку бежит брат, время от времени помогая маме вытаскивать застрявшие в сугробе санки. Как они с бабушкой выносят на полянку возле дома-избушки большое лоскутное одеяло и подушки и спят прямо здесь, под небом, которое всё утыкано подмигивающими звёздочками. Про кур, которые не хотят спать в курятнике, а мостятся на березу, рассаживаясь чинно под окрики строгого петуха. Про тёплые лужи после дождя на изумрудно-зеленой траве, по которым они с соседскими ребятишками бегают босиком. Как она поставила пластилиновых солдатиков брата на горячую печку погреться, а они взяли и растаяли… Но больше всего ей нравилось стихотворение о том, как они с братом исследовали длинного червяка, разглядывая его в увеличительное стёклышко, а он в это время разглядывал их.
А ещё было стихотворение о том, как она толкнула брата, а он наткнулся спиной на гвоздик, торчащий в стене. Она горько плакала, увидев капельку крови, а брате успокаивал, говоря, что это совсем не больно, но Олечка то знала, что больно, ведь врачи часто прокалывали ей пальчик, чтобы намазать кровь на стёклышко, а потом смотреть через него на солнышко.
Но вот и к ней пришло долгожданное счастье, вернее приехало за ней в виде папы. Он привёз ей новое пальто и шапку. Шапка была мальчишеская, но это не омрачило её счастья. Она схватила папу за руку и не отпускала до тех пор, пока не сели в поезд. Теперь уже можно и отпустить – папа никуда не денется!
Олечка долго ждала, когда улягутся спать соседи по купе – ей не терпелось показать ему свою тетрадку. Она живо представляла, как отец обрадуется, как будет всем с гордостью рассказывать, что его дочь стала поэтом!
- А ну-ка, давай, читай! – сказал он, узнав её секрет.
Олечка читала громко и очень выразительно, старалась, чтобы папе понравились стихи. Но он смущённо покосился на верхнюю полку, на которой лежала какая-то расфуфыренная тётя, улыбающаяся противно сладко.
- Ну, ладно, всё, хватит! – сказал папа, не дослушав на самом интересном месте. Там, где было про червяка.
- Давай спать, пора, завтра рано вставать.
Олечка послушно легла, а ночью её щуплое тельце долго сотрясалось от удушающих рыданий. Удушающих, потому, что она плакала в подушку, чтобы не слышал папа и противная попутчица с бровями домиком.
Утром случилось непоправимое. Галине Васильевне, так её звали, было не во что завернуть недоеденную курицу. На глазах онемевшей от ужаса дочери, папа вырвал несколько листов из заветной тетради и отдал ей! До конца пути Оля молчала и думала, что никогда больше не будет писать стихи.
В маленьком домике чувствовался праздник. Все ждали Олечкиного приезда. Мама сшила ей красивое зеленое платье. В этой зелени благоухали цветы и порхали бабочки. Брат слепил из пластилина Дюймовочку, и посадил в середину маминой китайской розы. А ещё он купил ей на накопленные деньги фонарик. Бабушка испекла любимые пирожки с клубникой. Папа то и дело нежно гладил по голове.
Ночью, лёжа под тёплым бабушкиным бочком, она слушала рассказы про её тяжёлую, но счастливую молодость, потом не удержалась и рассказала про тетрадку.
- Внученька, почитай, золотко, ох и люблю я стихи! – призналась бабуля.
При свете фонарика Олечка читала одно стихотворение за другим. Бабушка колыхалась от беззвучного доброго смеха, искренне удивляясь хитрости и рассудительности червяка; неподдельно охала, опасаясь за беспечных льдинок, раскачивающихся на проводах.
Когда она уснула, в окно к Олечке заглянула улыбающаяся физиономия луны. А вместе с ней откуда-то с неба скатились строчки стихотворения, с которого началась её новая жизнь…
Маленький домик, избушка-игрушка…
Комнатка в два окна.
Дряблую щёку рукой подперев,
Ты у окна одна.
А за окном завывают метели…
Семьдесят зим позади.
Сколько они тебе песен пропели,
Сколько ещё впереди?
Ждёшь-дожидаешься внуков родимых,
Только они на порог,
Ты достаешь из печки горячей
Вкусный, румяный пирог.
Вечер придёт – одеяло раскинешь –
Пёстрое, из лоскутков,
Сядем, мотаем с тобою клубочки
Из разноцветных мотков.
Ночью уткнусь в твои теплые руки,
Слушая сказок поток.
Тихо, спокойно, усну без заботы
Под твой родной шепоток.