Печальный бард из крохотного королевства Рыдании пятый час сидел перед увеличивающейся в размерах батареей пивных ёмкостей, левой рукой подпирая свою, лишённую благопристойности, голову. За окошком замызганной, неприветливой таверны изредка раздавались щелчки: одни громкие, другие более похожие на звук недорогой петарды -- это завистники стрелялись на дуэлях с сильными поэтами. В Рыдании издавна был введён такой дурацкий обычай, дабы хоть как то регулировать неуклонно разрастающееся поголовье графоманов. Уже не юный бард Северад Придорожный был как обычно погружён в мрачные думы. Дуэли случались часто, но ему вызов никто не бросал на протяжении долгих лет. Самому вызвать кого то на словесное состязание у него не хватало совести, ибо был он поэтом такой величины, такой маститости, что перепалка с прочими поэтишками в его исполнении походила бы скорее на избиение младенца, чем на битву титанов.
«Тупицы, бездари, - цедил сквозь пену на зубах поэт. – Ничего они не понимают и не знают.Вот пишешь, стараешься – и для кого? Нет достойных людей, способных оценить всю мощь и силу моего интеллекта . Где найти себе ровню? Разве что в отражении зеркал. Никто меня не понимает как я сам. Жаль своего наследия: россыпью жемчужин валяется оно под ногами бесчинствующих дикарей, в эту эпоху всеобщего упадка морали и эстетической деградации.
Прикипев губами к очередному бокалу с пивом, Северад вернулся мыслями к тем двум строчкам нового стихотворения, что не давало ему забыться сном со вчерашнего утра:
Настала осень адской красоты,
Природа умирает, слава богу…
Дальше работа застопорилась. Имеющиеся варианты продолжения казались банальными и не такими мрачными. Хотелось достичь максимальной обречённости. Но видимо этим пасмурным ноябрьским днём стихотворной палитре Северада не хватало безысходности, не доставало необходимых душераздирающих красок, чтобы завершить столь многообещающее, величественное словесное начинание.
Тем временем, на соседний стул рядом с угрюмым бардом плюхнулось тело помятого, слегка ошалевшего от собственного пафоса, поэта Пташки Соловкина. Несколько бокалов, неуверенно переминавшихся днищами у края стола, нелепо размахивая ручками шлёпнулись на пол, усеяв своими влажными дребезгами замызганные лапти незванного собакальника.
«Трактирщик! Два бокала для меня и этого парня!» – крикнул Пташка, и сразу всем телом ощутил жаркую волну одобрения, изошедшую из продолжавшего по привычке хмурить губы Северада.
«Вот это по-нашему, вот это я понимаю, -- важно пробасил он, -- а то в глотке почти пересохло. Тебя-то каким ветром занесло в это богом забытое пристанище последних поэтов зловонного века?»
«Да тем же что и тебя, Северад.
Слегка не захмелев – и строчки не напишешь,
И будешь как болван по груше колотить, -
продекламировал Пташка из себя,– Сам знаешь, что алкоголь неизменно рука об руку следует с нами тропою поэзии. Ведя трезвый образ жизни трудно стать могучим мастером слова и войти в анналы.»
В какие именно анналы и почему трудно войти Пташка не уточнил.
Тем временем в бокале Северада даже пиво надулось и жутко таращило не фильтрованный солод из под косматых, вспененных граней. Но Придорожный с каким то цинизмом в три судорожных глотка осушил один из причитавшихся ему бокалов, и не вытирая усов громко рыгнул застрявшей между зубов глагольной рифмой.
В дверь, распахнувшуюся от удара чьей то безрассудной ноги, влетел звук очередного выстрела. « А ведь на его месте мог быть я, -- подумал Северад. – Неужели даже пули для меня жалко? Или не отлили ещё такую – для сильного поэта и пуля особая нужна.»
Тем временем, пока внимание Северада Придорожного отвлёкла не стоящая того чепуха, Пташка Соловкин незаметно испарился, попутно прихватив под мышкой оставшиеся кружки с пивом.
Посетителей в таверне было не густо – мало кому хватало духа находиться внутри, пока там боролся с похмельем единственный и неповторимый в своём роде виршеплёт.
Слёзенгард тем временем подвергся очередному приступу безнадёги, что усугубило ощущение неумолимо приближающегося ужаса . Зловеще улыбнувшись, Северад наконец то понял, как закончит своё сегодняшнее рифмованное великолепие.