ТЕНИ ОТ КОСТРА
— Сидя у костра вот так, вчетвером, когда вокруг лишь непроглядный туман и больше ни души, а где-то за спиной глубокое темное озеро, внутри которого может быть что угодно — тьма, неизвестность, призраки — мне нравится, я снова чувствую себя ребенком. Тогда мы ночи напролет собирались у небольшой пристани, разбив походный ланч прямо на перекрытиях днища наполовину сгнившей лодки, что выкорчевали на берег местные рабочие, кажется, еще в шестидесятых.
— Да, помню, как мы убегали с последних уроков, чтобы успеть до закрытия пекарни на углу дома Торпов и галантерейной, запасались провизией про запас, но ее все равно каждый раз не хватало.
— Знаете, в старину, в это время года, ближе к концу октября люди разжигали костры. Так было принято: бросить какое-нибудь приношение в огонь и подумать о том, кто тебя покинул.
— Что-то вроде поминовения усопших?
— Ага, а еще крапивой с полынью обложиться, чтобы ведьмы не утащили во сне.
— Я к тому, что слово «костер» от слова «кости».
— Туда и кости бросали? Думал, подобное только в Варанаси устраивают, где на набережной реки Ганг массово сжигают людей, и погребальные огни там не угасают круглый год…
— Одно дело водружение трупов на костер, и совсем другое — бросание старых костей в огонь, чтобы отогнать злых духов.
— Костей игральных или костей животных?
— Да хоть рыбье позвонки, но это же какой должна быть температура костра, чтобы…
— Поговаривают, что огонь от костей способен сжечь тени, отбрасываемые от фигур приходящих в лунном свете мертвецов. И чем ближе зима, тем длиннее тени.
— И выяснится тогда, что все мы — призраки, и не отражаемся в зеркалах. Впрочем, что до теней, то и Андерсен не отличался человеколюбием в своих сказках — датчане тоже бывают злыми, как мне говорила бабушка.
— Мне кажется, это метафора. Вроде костей от того скелета, что периодически выглядывает из шкафа.
— Ну что, у кого-нибудь есть старые кости?
— Я свою косточку от куриной ножки благополучно оставил в блейзере, а блейзер, как большинству известно, в химчистке. Чужие свадьбы, знаете ли, не проходят бесследно…
— Оставляя свои следы в виде шампанского в примеси с немецким аперолем. А суфле на палочках не считается?
— Не смешно, я серьезно!
— Да, на кости оно не особо походит. Но мне есть кого вспомнить этим вечером у костра. Катарина…
Подул промозглый октябрьский ветер. Редкие листья, скрытые от полуночного взгляда и оставшиеся где-то в глубинах сырого тумана, на мгновение встрепенулись негромким глухим эхом голосов, заплутавших поздним вечером в лесу неподалеку от озера. В это время года в воздухе всегда витала смерть — она была повсюду — на тонких рельсах утренних трамваев, в кашляющих очередях аптек, на ступенях мефодиевского крематория, на балконе девятого этажа дома напротив, в квартире, где уже двадцать лет никто не жил; она была в глазах смотрящего — она была везде, но только не за кладбищенскими воротами. В октябре она выходила за ограду, повязав свой похоронный креп в виде банта на шипике остро заточенной косы, и в это время над городом повисала погребальная пауза, заставляющая нас затихать по ночам. Ожидая ее, где-то в подсознании мы прокручиваем кадры, как на замедленной съемке — моменты нашей главной черно-белой камеры обскуры — человеческой памяти — непостижимой, как сама смерть, и безжалостно стирающей все ненужное на своем пути.
— Мы называли это место Старым некрополем. И как это было присуще почти всем детям — мы спускались туда, куда взрослые нам запрещали, ведь все неизведанное, как запретный плод, влечет к себе и манит. Некрополем мы именовали этот закуток условно, ни о каких захоронениях с почестями, с каменными плитами и надгробиями, тем более гробницами фараонов, и речи быть не могло. Попасть туда впервые, как позже выяснилось, оказалось совсем не просто, Старый некрополь нельзя было увидеть ни с какой стороны, но можно было забраться на мост, чтобы сверху углядеть небольшую кромку деревьев, скрывающихся за высоким серым забором, сплошь состоящим из бетонных плит. Чтобы подойти к этому месту, стоило не просто минуть мост и спуститься вниз, но для начала пересечь дугообразную серпантинную дорогу — она была ответвлением центральной магистрали города с динамичным движением автомобилей, дорога довольна опасная и совсем не предназначенная для пеших прогулок. Не доходя до охранного поста на курьих ножках, как мы его величали (охранник, конечно же, был еще той старой ведьмой с подбитым глазом и крючковатым носом), следовало пролезть через расщелину в ограждении и спуститься по крутому сыпучему склону: не везло всегда первым при спуске — на бедолаг и дело отлетали камушки гравия от ботинок, спускавшихся за ними пионеров некрополя. Далее — преодоление препятствия в виде огроменных булыжников невесть как там оказавшихся. Все, вы на месте. Перед вами четыре нити рельс, которые ведут в никуда, а начинают они свой ход как раз в Некрополе — исполинской темной дыре, похожей на каменную арку — как разинутый в ужасе рот какого-нибудь мифического кита, безусловно, заживо замурованного. Оттуда веет ледяным холодом, он пронизывает насквозь, все человеческое ему чуждо. Когда мы повзрослеем и впервые столкнемся со смертью воочию, ощущая, как по коже пробегает озноб от осознания, что тело некогда живого и разговаривающего с тобой человека каменеет, оставляя после себя отпечаток на полу — посмертный абрис, очерчиваемый отданным теплом и влагой, его мышцы коченеют и превращаются в костяную твердь; каждый из нас вспомнит это место и этот холод, некогда загадочный и необъяснимый. Мы не догадывались, что именно смертью веяло из Старого некрополя, мы еще не были с ней знакомы лично.
Наша компания в тогдашние времена увлекалась пирамидами и мы, как заядлые египтоманы, были уверены, что и в нашем захолустном городке должны были сохраниться дома фараонов, но… вверх дном. Мы не могли назвать Старый некрополь легкомысленно и односложно «пирамидой», так как никакой остроугольной маковки увидеть не получалось, а вот если бы случилось, что этот вход ознаменовывал бы ворота в загробное царство Анубиса: положим, если есть рельсы для перевозки известняковых блоков, то должны быть и выезды, а, значит, и другие невидимые пирамиды… потому-то мы и назвали его некрополем — как место с множеством еще не раскопанных и не найденных под землей гробниц. Была даже версия, что их специально заделали слоем глины и бетонными плитами, чтобы никто не нашел гробниц с мумиями, усыпанными проклятыми изумрудами, сапфирами и золотом. В какой-то степени мы оказались правы: весь комплекс состоял из перекрытых ходов и лабиринтов подземных катакомб, на которых и стояла центральная часть нашего городка, и как банально это ни прозвучало — виной тому была недостроенная сеть метро, позже заброшенная и забытая. Вентиляционные шахты представляли собой клетки, в которых обязательно были замурованы тела попавшихся Анубису искателей гробниц, шахты маскировались под ротонды, закрашенные пестрыми граффити для отвлечения внимания еще живых путников. Мы не рисковали проникнуть в глубь, в эту пасть каменного кита, ведь нас настойчиво убеждали, что в краях Старого некрополя обитают бездомные и прокаженные — голодные и злые, готовые напасть на любого, кто сунется за периметр их территории. Но версия с хулой египетских владык нам оказалась больше по душе, да и что бы делали бездомные в этой, на века застывшей, дыре. Родители, охваченные суеверным ужасом и страхом за здоровье своих детей, без сомнения, нам чего-то не договаривали.
В тот день, 31 октября, мы направились к Старому некрополю — я, Валент и Катарина, которая примкнула к нашей банде египтологов-первооткрывателей совсем недавно. Мы с Валентом однажды уже были в Некрополе, ели сырники, сидя прямо на рельсах, вроде бы, в июле — тогда еще было тепло и зелено, не то что в октябре. В октябре у нас уже ложится первый снег на засохшие и облетевшие за полтора месяца желто-коричневые листья, где-то еще не полностью оголились клены и березы, и даже траву иной раз можно было увидеть, правда, скорее похожую на осенний салат — непонятного цвета. Лужи покрывались тонкой кромкой льда, и мы скользили, перебираясь по булыжникам, так как под снегом оказывались не до конца сгнившие, скользкие, словно улитки, листья. Наши отцы возвращались поздними вечерами, ибо темнело теперь слишком рано, а наши матери на завтрак готовили рисовую и овсяную каши — непременно с тыквой и пленочкой от молочной жижи.
Чем дальше память меня отдаляла от того дня, тем больше я задумывался: размышления заполняли не сохранившиеся образы, и почему это произошло именно 31 октября, а не в какой-нибудь другой день? Быть может потому, что последний день месяца сумел вобрать в себя все тяготы, тревоги и мысли каждого дня этого костричника. Костры, кострица — так называют одревесневшие части стеблей, которые добывали в октябре, за что его так и прозвали. Наш небольшой век — это маленький стебелек большого ответвления; жизнь — небольшой костер, пока в нас горит желание продолжать; душа — косточка, которую после смерти бросят в новый костер с последними воспоминаниями из бездны октября, свергнувшего все предыдущие весны и годы.
Катарина остановилась напротив входа в метрогрот, в это обиталище тьмы египетской и неведомого хлада. Мы притормозились позади нее, но ни я, ни Валент не рискнули подойти ближе. Катарина опустила рюкзак на заснеженную землю, как паломник, достигнувший свою Мекку, и тихо произнесла:
— Здесь-то я и была.
Я переглянулся с Валентом, но тот лишь повел плечами, продолжая смотреть на спину Катарины. Когда она обернулась, не было сомнения, что ядовитая мерзлота Старого некрополя, будто имея власть над ней, наполнила ее бледным сиянием, забрав силы и тепло ее тела — глаза Катарины наполнились пустотой, зрачки были расширены настолько, что, подойдя к ней, я мог увидеть собственное отражение. Она дышала взволнованно и тяжело, цепенела, сама того не замечая, но я видел, как вздымается ее грудная клетка, как работают и сокращаются мышцы на ее шее. Странно, что пар изо рта не выходил, будто изнутри нее все было выморожено. Я попытался растереть ей пальцы и ладони, периодически похлопывая по плечам, хотя с виду она вовсе не казалась прозябшей. Снег усиливался и падал на нас хлопьями, облепляя куртки и рюкзаки, но мы стояли как вкопанные, не в силах сделать шаг, чтобы укрыться от него в бетонном гроте — никто туда никогда не заходил.
— Я была здесь, — повторила Катарина. — Во сне.
Уверенности в безопасности нам это заявление не придало, но на долю секунды мы даже успокоились и выдохнули, пока Катарина снова не начала, охваченная странной ужасающей радостью, она лепетала словно в забытьи:
— Была, была… во сне. Во сне я была на собственных похоронах… в платье невесты! — выдала она.
Мы подумали, что это какая-то шутка, и Катарина, не ведавшая легенд Старого некрополя, решила нас разыграть. Мы-то знали, что здесь не принято шутить, но не могли и представить, что Катарина тоже не шутит.
— Не верите? — подловила нас она. — Тогда сами зайдите и проверьте! Слева будет клетка, справа — колодец, а если пройти дальше по коридору, то откроется вид на галереи, в одной из них будет спуск с вагонеткой, что движется в глубь по рельсам…
Рассказ Катарины уже не был похож на детскую болтовню, скорее на лекцию экскурсовода, и я, завороженный ее знаниями, нисколько не сомневающийся в их правдивости, поинтересовался:
— Так что же будет там, в глубине Некрополя?..
— Живые мертвые. — спокойно ответила Катарина.
— Враки! Мертвые бывают только мертвыми! — завопил Валент, не находя себе места: ко всему прочему он изрядно промерз и уже явно хотел побыстрее съюлить — и из этой истории, и из этого места. Взгляд Катарины остановился на опешившем Валенте — если он ее не оскорбил, то как минимум задел за живое.
— И н о г д а я х о ж у в о с н е, — проговаривая по буквам, словно сомнамбула, произнесла Катарина. — Может быть это было и не во сне, я не могу сказать — где сон, а где явь. Во сне все бывает более зримо и ярко, нежели в жизни.
— Надо делать ноги, мне страшно, она это специально!.. — Валент стал оттаскивать меня за рукав от Катарины, он был немного младше нас, и его страх был вполне обоснован.
— Погоди ты, — сказал я ему. — С ней что-то не то, нам нужно попытаться увести ее отсюда...
— Я пришла на похороны, но никак не могла найти комнату, где находились остальные — все, кто пришел навестить меня, ведь я знала, что хоронят действительно меня. Вокруг — множество стен с обвалившейся штукатуркой, безлюдных обшарпанных коридоров, ступеней, вдруг обрывающихся и ведущих в никуда… Запустение и безысходность. Холод, как сейчас, только тогда я была в кружевном подвенечном платье, с длинной фатой, которая развевалась на сквозняке этих катакомб...
— Сквозняк в катакомбах, как такое может быть? — я надеялся подловить Катарину в ее фантазиях на бессвязном повествовании.
— Они никогда не закрывают за собой двери, чтобы другие гости не чувствовали себя покинутыми, и любой, кто когда-либо просыпался посреди ночи в этот день — 31 октября — мог бы прийти к ним. Я долго блуждала среди тусклых огней и нестройных звуков, доносящихся из траурного зала. Меня никто не искал, и хоронили меня в закрытом гробу. А когда я нашла их… — Катарина замолкла, будто ключик из заводной шкатулки вытащили, и балерина прекратила свой танец, недокрутив последний тур на фуэте.
— Ты нашла их… и?
— Я не смогла выйти к ним, ведь я была в подвенечном белом платье, когда все гости по погребальному этикету — в темных костюмах, фраках и брюках с атласными лампасами, дамы — в бархатных пиджаках, неукоснительно с мертвой розой у сердца и в длинных шелковых юбках цвета черной смолы. Но мне хотелось видеть, кого они хоронят в закрытом гробу, если я — вот она, здесь, смотрю на них и не могу сказать, что я-то все еще жива…
— Сбежавшая невеста из-под венца, вот так сон… — хотел сказать я, но всего-то успел открыть рот и увидеть, как Катарина заходит в Некрополь, как каменный китовый рот поглощает ее. Валент с визгом убегает, карабкаясь вверх по заснеженным каменьям и отчаянно сопротивляясь проснувшемуся снежному урагану, я смотрю, как фигура Катарины почти полностью исчезает во тьме грота. Я иду за ней, слежу за тем, чтобы пар изо рта не прекращался — как только я потеряю тепло, я потеряю жизнь, мрак и стужа навсегда завладеют моим телом, они проникнут в мои сны и будут приводить сюда — в Старый некрополь, хранивший уже не проклятые сокровища, а нечто более ценное и желанное для смерти. Здесь все было так, как рассказывала Катарина, за исключением множества соседствующих сталактитов, в целом напоминающих саблезубую пасть жуткой глубоководной рыбы, скрывающейся за толщей ледяной воды. Передо мной мелькнуло и исчезло белое пятно, в гробовой тишине я несколько минут взывал к Катарине, но она не откликалась, и я стал замечать, что теряю тепло собственного тела. Мне ничего не оставалось, как оставить ее и вернуться к жизни, чтобы позвать на помощь.
Никогда больше я не спускался в Старый некрополь. Поиски Катарины продолжались трое суток — как выяснилось, катакомбы оказались действительно хитроумно устроенными, координаторам поисков пришлось запрашивать план недостроенного метро у главного архитектора города. Но страшно было не то, что в гроте нашли подвенечное платье (которое неспроста первоначально приняли за саван) взрослой женщины, а не тело подростка: в тот день, когда мы с Валентом взяли с собой Катарину, родители уже искали ее у друзей и родственников с самого утра — видимо она пропала ночью, как лунатик, откликнувшийся на полную луну и отправившийся туда, куда лучи светят. А лунный свет, как известно, освещает пути призраков — так они и пересеклись.
В газетах писали «…при осмотре места происшествия, у небольшого кострища был найден пепел неизвестного происхождения». Быть может Катарина заблудилась и попыталась разжечь огонь, чтобы согреться? Но в народе поговаривали, что нашли там и обугленные маленькие кости. Совсем не те, что сегодня мы бросаем в костер, вспоминая ушедших.
Кости от костров, костры — от костей. Чем ближе зима, тем длиннее тени. Огонь костров погаснет, но тени все равно останутся.
26, 28 октября, 1 ноября 2020 года