Закончен лодочный сезон,
и лодочки на тросах-нитях
в машины грузят. И Трезор,
блохастый старенький смотритель,
басисто брешет – «вух» да «вух»:
дурна, известно, песья глотка -
и пусть ее. Одно из двух –
заглохнет старая лебедка,
а может статься - полетят
/стальные путы так некстати/
от лебедиц до лебедят,
всех возрастов, мастей и статей.
И в небе лодочный народ
плывет крылатой эскадрильей.
Но им подрезал сторож крылья –
в сарае весла.
Так-то вот.
***
По набережной ходит небожитель -
носат, крылат, небрежен - и по-птичьи
талдычит о своем: «Не сторожите ль
попутный ветер? Пойман был с поличным
знакомой липой – знать, летел на север,
а должен был на запад, в спину чтобы!»
и, распуская хвост - пушистый веер,
меня бранит: ты, дескать, дальше шел бы!
И все бы хорошо бы, утеплись я –
но дождик лезет, руки распуская,
под старый плащ. Плывут по речке листья.
… а небожитель – галка городская.
***
Стоят у мостового парапета
она и он, смеются и целуются,
их возраст – не распущенное лето,
но сдержанная осень. Смотрит улица
неоновыми яркими глазами,
стесняется, краснея светофорами,
а электрички, вздрогнув тормозами,
оступятся вокзальными платформами.
Случится россыпь звезд – дорожных знаков,
и вспомнится: «Ищите – да обрящете».
Мне кажется, про них писал Булгаков -
и желтые цветы на дамском плащике,
и буква «эм» над шляпой гражданина -
похоже на «метро» - четыре колышка.
Пусть мимо них – дома,
и люди – мимо,
у них обоих нежности – до горлышка.
***
Наверное, будешь ругать
за то, что пишу – ты прости, но
стихи про озерную гладь,
и вышивку гладью утиной,
и светлую осень – почти
святую в своих листопадных
страданиях-муках.
Прочти
меж строчек, меж букв, если надо,
о том, как люблю эти дни,
раздетые, в рамках приличий,
до бабьих сорочек – сродни
моим трепыханиям птичьим.
Обжегшись водой – ай-яй-яй –
не стала ни старше, ни строже:
увы, непутевая я.
Прости.
И читай, сколько сможешь.