На болоте огоньки брехливо мечутся,
под корягою-дугой лягушки булькают,
разве скрипнет где сучок сухой уключиной,
так всё тишь. Луна висит рогулькою.
Да по небу шалым свистом резанет метеор.
Дело было черной ночью. Ночью в августе.
Над свинцовою рекой там чернел бугор.
Девки пели и была там баска Августа.
Горделивая была, бровью ох крута,
а красивая была — краше не было.
А уж если запоёт на беду парням,
так от песенки ее всё вокруг светло.
Слышишь стук копыт, колокольчик — звяк?
Лошаденка измоталась, горяча, как печь.
Из телеги — кто-то черный, дышит, будто хряк.
Девки — в визг, да врассыпную, что твоя картечь.
А за тем — другой. Схватили Августу,
заломили руки-ноги, и обратно — шасть.
И удрали в ночь, тишь вокруг густа.
Повезли в село соседнее венчать.
А красавица упирается.
Да ладошки чугуном — без совести воры.
«С нашим братом, говорят, обвенчаешься».
Только Августа им — кукишки в шары.
«Жениха-то, говорит, хоть покажите мне».
«Вон, смотри, за вожжами управляется».
И кудрявый паренек обернулся к ней.
Смотрит — вроде не урод, и затихла вся.
А уж в церкви пустой готов к обряду поп.
Подвели ее к амовну: «Вот он твой жених!»
А там стоит дурак, да кривит свой рот.
Пень хромой, то ль не докроен, то ли не дошит.
Тут попятилась баска Августа.
Только держат крепко, как дурная весть.
Разорвали ей одежду в злобе пакостной.
А под платьем у нее, глядь — не кожа. Шерсть!
А она кричит: «До родной избы
отпустите меня, гады, сволочи!»
и не чует сама, как от верхней губы
отрастают у нее клыки точеные.
Ты давай, на батоги разбирай плетень,
и хватай цепа, разворачивайся!
На деревне у нас нынче оборотень.
Ох и горюшка хлебнем, не наплачемся!
И загнали в болото кралю Августу,
забросали камнями, метя в голову.
Выли волком, проглотив злое лакомство.
Растоптали таракана, гада черного.
А потом, говорят, на болоте лесном
голосок тихо плакал, пропадал, причитал,
то проснется, то умолкнет, как накрытый сном:
«Что ж ты милый мой, кудрявый, мужем мне не стал?»