Так называемый Хохдойч я услышал впервые у немецкого посольства в Москве.
Посольство штурмовали сотни и сотни людей и, с тем учётом, что «некая двадцатка», помноженная на непредсказуемое число стоящих в очереди за визой на ПМЖ, недвусмысленно намекала, на то, что в Москве придётся застрять минимум на неделю.
Я ещё не знал значения слова «Beamte» (госслужащий) и называл тех, кто охраняет труд выдающих пропуска в кущи исторической Родины почему-то клерками.
Какой-то рыжий юркий охранник суетился особенно рьяно:
– Раус, раус шнель, шнель cа барьхер, ититте са парь-ер, я ска-заль, ферр-штейн? Зафтра прихо-дить, хойте болше не прини-майт!
Отрывистые вопли этого чистопородного арийца вызывали у меня ассоциации самые отвратные. Как же отличался его лающий язык от мягкого уютного диалекта, которого я хорошо знал ещё с детства.
— Нет, не научиться мне понимать этот язык.
А уж говорить на нём — не приведи, Господи. И что я в этой Германии забыл? — промелькнуло в голове.
Через неделю в наших паспортах появился блестящий квадрат, с птицей, которая при определённом их наклоне принимала синий оттенок.
И цель поездки, с печатью «Постоянное жительство».
В агентстве Люфтганзы, где предстояло приобрести билеты, было, как ни странно, подозрительно пусто. Это меня искренне удивило, и я так и не понял причины отсутствия здесь «народных масс».
Здесь была лишь какая-то тётка лет шестидесяти, которая громко скандалила с представителями авиакомпании.
— Мне надо в Штутгарт, я сказала! Чо вы мне тут Франкфурт пихаете?! В Штуут-гарт!!
Представитель Люфтганзы что-то вежливо, хотя и с трудом объяснял будущей гражданке уже объединенной Германии.
При этом он параллельно о чём-то говорил по телефону по-немецки. Поняв отдельные слова, я заметил, однако, что этот «кошмарный» Хохдойч может звучать совсем по другому.
Судя по всему, даме через полчаса всё-таки вручили бесплатный авиабилет в Штутгарт, на рейс днём позже.
— А меня зовут Галя! — сказала она обернувшись. — Галя Бутыгина. Из Омска я.
Где тут можно водички попить?! Душно мне!
Я пожал плечами.
— А можно у вас водички попить? Стаканчик минералки не нальёте, вон, жеж вижу бутылку у вас на столе! — начала она снова нападать на коунтер представителя Люфтганзы, — тут душно.
— Но Вы можете купить воды в магазине. Минут десять отсюда пешком.
— Ладно, хрен с вами, пойду в туалет, из крана попью, — заявила тётка, и, приподняв чёрную сумку, больше напоминающую бесформенный тюк, рванула куда-то в сторону искать живительный родник.
Через несколько минут в наших руках были билеты. Самолет авиакомпании Люфтганза, согласно программе переселения немцев на историческую Родину переселял маму, отца, сестру и меня из Московского Шереметьево в Франкфурт на Майне, совершенно бесплатно утром, 22 июля 1991 года.
Условием для этого было лишь наличие визы на постоянное место жительства.
До прощания с Пятигорском, и страной, которой скоро не станет, оставался ровно месяц.
********************************
«Серый, как мир сюжет,
Можно не продолжать.»
Михаил Щербаков
«К тому же запахи перрона, шпал, тупиковых рельсов, мазутные, металлические, сырые, казались запахами расставания.»
Владимир Орлов. Аптекарь
***
Бригитта Вебер училась в Пятигорском Фармацевтическом Институте. Семье Вебер из Краснодарского края в некоей туманной перспективе, предстоял выезд в Германию.
19 апреля 1992 года я вернусь на две недели в Пятигорск, где мне вручат подобие пропуска, который поможет мне преодолеть встречу с бдительными вахтёрами, несущими вахту у дверей студенческого общежития фармацевтической Альма-Матер.
Внутри убедительно сияющей крупными буквами «ПРЕССА» липовой ксивы, будет находиться фотография, размером 6x8. Персонаж на фотографии напомнит еще неизвестного мне Вуди Аллена.
Ровно через год, примерно в полдень, 19 апреля 1993 года, на планете Земля, в одном из городов южной Германии меня не станет.
Не будет меня и через две с небольшим недели и в аэропорту Франкфурта утром, ожидаемого мной долгими месяцами
6 мая, куда я всё же поеду, чтобы встретить семью Вебер.
Тщетные и отчаянно наивные попытки оказаться в глазах Бригитты и собственных глазах по сторону прежней реальности, диктуемые лишь собственным ощущением выжигающей изнутри чудовищной вины, неизбежно окажутся безуспешными.
Благоухающий индийскими перцами, гвоздикой, шафраном и мёдом, и прочим изюмом с имбирём Ящик Пандоры, был с сокрушающей и сметающей всё на моём пути силой взломан.
Реальность, однако на первый взгляд, оставалась той же самой, какой она была в прошлое мгновение.
Находясь в самом радостном состоянии духа, можно было продолжать пить из обжигающего пальцы пластикового стакана кофе.
Можно было и дальше пародировать швабский диалект, или вспомнить о курьёзных случаях в немецких аптеках с нашими соотечественниками, в санузлах которых неожиданно и разом каким-то чудом отключилась электроэнергия, или перегорели все лампы.
Можно было рассказывать древние анекдоты о Штирлице и задаваться вопросом, зачем Тельцам (Stier) вроде полковника Исаева, нужно было клеить окончание «litz». Иными словами, нести феерически пошловатую чушь, не подозревая о том, что меня больше нет.
***
6 мая 1993 года, переселившейся год назад в Германию из Тюмени Ане (Анете) Айзенбарт исполнится двадцать пять лет.
Её родители и брат будут жить в крошечной франконской деревушке, на севере земли Баден-Вюртемберг. Любительнице старых добрых Битлов, группы Доорз и Кинг Кримсон, Боба Дилана, бисероплетения и Янки Дягилевой, плюс старого итальянского кинематографа и фильмов Вуди Аллена, будет светить фармацевтическая карьера.
А в аэропорту Франкфурта, в Хайльбронне, в городках Швайгерн и Виддерн, в Штуттгарте, Гейдельберге и Маннхайме, в Берлине, Киле, Гамбурге, Кёльне, в упомянутой выше деревушке, в нижесаксонском Лёнингене, в южных Пфорцхайме и Гермерсхайме будет лить в этот день не переставая Столетний Дождь.
//Все имена и фамилии реальных людей здесь, ранее и далее изменены//
12.10. 2020