Предисловие переводчика
Где-то в 3-м классе я обнаружил дома досадный пробел: в нашем огромном книжном шкафу не оказалось ни Александра Дюма, ни Жюля Верна, ни Фенимора Купера, ни Томаса Майн-Рида, ни Рафаэля Сабатини... Все это и кое-что сверх того неожиданно нашлось в детской городской библиотеке (сейчас там магазин). В абонементе располагались стеллажи с литературой, рекомендованной школьникам разных классов. На стеллаже для 9-го или для 10-го — стояла большая книга «с картинками». На обложке значилось: «Витязь в тигровой шкуре». Заглавие завораживало, от иллюстраций невозможно было оторвать глаз. Сейчас-то я знаю, что это было переложение для детей и юношества в переводе Н.Заболоцкого, но в 10 лет на переводчиков как-то не обращаешь внимания. Я снял книгу с полки, намереваясь исследовать ее дома. Но мне ее не выдали. «Мальчик, ты в каком классе учишься?» — спросила у меня тетя-библиотекарь и, забрав «Витязя», отправила к «Винни-Пуху», которого я с удовольствием прочел лет 30 спустя.
И в дальнейшем отношения с древнегрузинским эпосом у меня не заладились. Чтение не шло. Теперь я знаю — почему (об этом ниже). И знакомство с ним едва бы состоялось, если бы летом сего года невод, заброшенный мною в сеть совсем по другому поводу, не вытащил оттуда полный подстрочный перевод поэмы. Просмотрев его без всякой задней мысли о возможном переводе, я наткнулся на короткий, всего 4 строфы, сказ под заглавием «Молитва Автандила». Поискал в сети существующие переводы — посмотреть схему рифмовки. И сразу стало скучно. Моноримы, то есть четырехстрочные строфы на одну и ту же рифму. Почитал тексты предшественников (К.Бальмонта, П.Петренко, Ш.Нуцубидзе и Н.Заболоцкого. Перевода Г.Цагарели найти не удалось), сличил с подстрочником, и пришел к выводу: подгоняя четырехстрочие под одну рифму, все авторы без исключения существенно теряли в содержании, и нередко за бортом перевода оказывалось до половины, если не больше, исходного текста. Виртуознее всех, на мой взгляд, оказался Заболоцкий, чей перевод «Витязя» по праву считается каноническим. Но даже он сплошь и рядом ломал оригинал через колено рифмы. Делать то же самое не хотелось. И вот почему.
У любого эпоса имеется один капитальный враг — монотонность изложения. Это отмечал еще О.Мандельштам, чей лирический герой «список кораблей», собранных ахейцами на предмет возвращения неверной супруги Менелая в исходные объятия, «прочел до середины» и... заснул. Сам я при чтении «Илиады» израсходовал на пресловутый реестр несколько часов, не постигая, зачем мне это надо. Древние поэты никуда не спешили, описывали происходящее дотошно, с обилием подробностей, не считали зазорным десятки, а то сотни раз повторять ту или иную приглянувшуюся им деталь или характеристику персонажа и пр. А в русских переводах «Витязя» монотонность изложения многократно усугубляется однообразностью рифмовки. Руставели спокойно рифмовал и однородные, и однокоренные, и сходно звучащие слова, но для современного российского стихосложения это неприемлемо. Каким бы талантливым ни был поэт, взявшийся за неблагодарный, скажем прямо, труд по переложению древнего стихотворного текста, на дистанции в более чем полторы тысячи строф придумать что-либо оригинальное в плане рифмовки невозможно чисто технически. Банальные рифмы и повторы этих самых рифм не то, что неизбежны, они запланированы. А как утверждают теоретики стихосложения, все элементы стихотворения должны быть «ожидаемы и неожиданны одновременно. Нарушение первого принципа сделает текст бессмысленным, второго — тривиальным» (Ю.Лотман. Анализ поэтического текста). И прежде всего это относится именно к рифме. Чтобы не быть голословным, предлагаю читателям сличить строфы, извлеченные мною из перевода Заболоцкого.
Ты любовью заклинаешь, чтобы встретились вы, братья.
Как сестра, тебе, миджнуру, не способна отказать я.
Значит, здесь тебе усердно обещаюсь помогать я,
Значит, жизнь отдам тебе я, — что еще могу отдать я!
............................................
Так как ныне о царевне ничего не мог узнать я,
Должен я тебя покинуть. Мы расстанемся, как братья!»
Царь Фридон, услышав это, заключил меня в объятья.
Он сказал: «Ужель с тобою не порадуюсь опять я?»
............................................
Кроме вас, никто не должен обо мне иметь понятья.
Притворившись старшиною, я надену ваше платье.
Как простой купец, отныне буду с вами торговать я.
Вы ж меня не выдавайте, ибо мы отныне братья!»
............................................
Как Фатьма возликовала, не умею рассказать я!
«Уж не буду, написала, больше слезы проливать я!
Только сумерки настанут, приходи в мои объятья,
С нетерпением великим буду ночи ожидать я».
Комментарии излишни. И это не упущение замечательного советского поэта-переводчика, а его беда. Делать новый перевод заведомо ущербным в указанном отношении не имело смысла. Так созрело решение переводить совсем без рифм. А что? Эпические поэмы частенько обходятся без них. «Илиада», «Одиссея», «Энеида», «Калевала», «Гайавата»... Потеряем в форме — выиграем в содержании, и грустный тезис о том, что «Витязь» в России, несмотря на известное количество неплохих переводов, все еще не прочитан, до некоторой степени утратит свою актуальность.
Далее следовало разобраться с размером. «Витязь» составлен двумя разновидностями 16-сложного традиционного грузинского стихотворного размера шаи;ри: высоким (4+4+4+4) и низким (5+3+5+3, здесь возможны вариации: 5+3+3+5 и др.). Высокий шаири в русской переводческой практике более-менее освоен. С низким шаири дело обстоит гораздо сложнее: сымитировать его можно, состыковать с высоким — нет. Как утверждают руствелологи, поэт виртуозно пользовался указанными размерами, передавая, скажем, авторскую речь высоким шаири, а напряженные драматические моменты повествования — низким. По-грузински это звучит волшебно, по-русски не звучит вовсе. Судите сами.
Молитва Автандила
Отрывок
Высокий шаири:
Он молился: «О Всесильный, Властелин земли и неба,
посылающий страданья, осыпающий дарами,
Царь царей Непостижимый, всяческих страстей Владыка,
помоги, Невыразимый, овладеть моею страстью. ...
Низкий шаири:
Боже, Боже, со мною ты, сколько бы ни скитался я:
дай победу над недругом, и от духа зловещего,
и от бури храни меня. А коль скоро я выживу,
послужу тебе праведно, жертвы я принесу Тебе. ...
Как видите, читать одну строфу, спотыкаясь о другую, совершенно немыслимо. Поэтому от имитации низкого шаири с сожалением пришлось отказаться. На мой взгляд, невозможно сочетать в поэме Руставели оба вида этого грузинского размера, в противном случае предшественники давно бы уже это воспроизвели.
Изготовив «Молитву Автандила» и получив одобрение знакомого филолога, с одной стороны, и носителей языка, с другой, автор этих строк как-то непроизвольно взялся за перевод всего корпуса поэмы. И по ходу дела обрисовалась серьезная проблема, разрешить которую целиком и полностью ему, автору то есть, не удалось. В уже неоднократно упоминавшейся «Молитве» я с недоумением выводил следующие строки:
Помолясь, украдкой едет верховой через ворота,
шлет обратно Шермадина, — слез потоки льет бедняга,
в грудь себя слуга колотит, иссекает кровью скалы.
Чем довольна будет челядь, взор хозяина не встретив?
Верховой — один из главных героев поэмы витязь Автандил, Шермадин — его верный слуга — и что же: крепкий мужчина, воин, убивается, расставаясь с хозяином, проливает слезы, разбивает себе грудь кулаками, а хлынувшей из ран кровью протачивает желоба — так в оригинале — в окрестных скалах? И нечто подобное — на каждом шагу, чуть ли не через строфу. Обращение к соответствующей литературе результатов не принесло. Я, конечно, не мог обозреть всего, что написано о поэме за 8 веков ее существования, но в некоторых немногочисленных источниках, просмотренных мною, этот вопрос не трактовался вовсе. Похоже, сделал я осторожный вывод, многочисленных истолкователей эпоса этот вопрос не интересовал. Но для меня он стал едва ли не ключевым. Своих персонажей необходимо любить, по крайней мере, уважать, иначе и за перо браться не стоит. А как можно уважать героев, пусть даже вымышленных, если они проделывают такое:
Тариэл взял Автандила за руку; они присели
и вдвоем рыдали долго, слезы горькие роняя.
Дева в черном утешала их чудесными словами:
«Вы себя не убивайте, солнца не черните мраком».
Пришлось разбираться самому, и я совсем не уверен, что разобрался.
Мы не можем с точностью сказать, как выражали люди свои эмоции много веков назад, тем более на востоке. Возможно, в ту эпоху мужчины действительно рыдали, били себя в грудь и по голове, рвали на себе волосы, а женщины причитали, плакали, расцарапывали себе лица ногтями, и тоже выдирали волосы. Косвенное подтверждение тому обнаружилось в романе М.Джавахишвили «Каналья, или Похождения авантюриста Квачи Квачантирадзе» (1924 г.). «Пупи и Нотио в трауре, заплаканные, обессилевшие от горя сидели с распущенными волосами. Ланиты их были исцарапаны, а очи — «яко озера неиссыхающие». Руставели несомненно был в курсе этой традиции, но не только этим, на мой взгляд, объясняется обилие мужских слез в его поэме. Во «Вступлении» к ней он дает своего рода кодекс чести или правила поведения миджнура, ведь и Автандил, и Тариэл называют себя миджнурами. Кто же это такие?
У Руставели сказано, что миджнур — это влюбленный безумец, который «безумствует от горя и не достигает цели»; и далее:
Никому миджнур не должен разглашать своих желаний,
он хулить не должен милой и стенать не должен тщетно,
проявлять любви не должен, чтоб ничем себя не выдать,
на костер любимой ради, как на пир, пойти он должен. ...
Если кто по милой плачет, слезный плач его оправдан,
и ему зачтут блужданья как скитания по миру.
Он любовь обязан помнить, быть рабом своей любимой,
но выказывать на людях он любви своей не должен.
Слово «миджнур» происходит от арабского «маджнун» (;;;;;;;;; мн. ;;;;;;;;;; — сумасшедший, помешанный, безумный; бешеный). Большой арабско-русский онлайн-словарь выдает и другие значения: скрывать, покрывать; сходить с ума, сводить с ума, доводить до безумия; приводить в сильный гнев, раздражение; притворяться сумасшедшим... Последнее навело меня на кое-какие мысли. Гиперболизируя поступки персонажей, Руставели доводит ситуацию со слезами, выдиранием локонов и биением себя в грудь до абсурда, подает поведение своих героев в карикатурном и даже гротескном виде. Поэт, как мне кажется, не без изрядной доли иронии, более того, с сарказмом повествует о выходках действующих лиц, как бы давая понять, что так поступать не следует и что это написано не совсем всерьез. Ниже Автандил говорит: «Мы должны любые беды по-мужски встречать, без дрожи», — но мужское поведение как-то не вяжется с килотоннами слез, проливаемых действующими лицами поэмы. «Мужчины не плачут, мужчины огорчаются», — вторит Автандилу грузин, персонаж советского фильма «Аты-баты, шли солдаты...», — и это действительно достойное поведение.
А вот что пишет Тариэлу, пытаясь усовестить рыдающего витязя, его возлюбленная Нестан-Дареджан:
Я — твоя, но ненавижу пустозвонные безумства. ...
Томный бред, мечты о смерти называешь ты любовью?
Лучше посвяти любимой череду побед великих! ...
Перестань рыдать напрасно и кропить слезами розы.
Лучше одолей хатайцев, прояви свое геройство.
Можно ли после столь трезвых женских слов всерьез относиться к слезным выходкам мужчин, фигурирующих в поэме? Слова Нестан, на мой взгляд, отражают подлинную позицию автора поэмы по данной проблематике. Осталось только дождаться комментариев от специалистов руствелологов.
Таким образом, кое-как решив вышеперечисленные задачи и решая по ходу дела многие другие, я и занялся тем, чем занимаюсь вот уже 35 лет: прочтением литературного произведения средствами художественного перевода.
Юрий Лифшиц.