Ящер огромный лежит в темноте у продмага.
Он не заметен прохожим. Но Жека Кулага
видит его, потому что она после третьей.
Кто после третьей — тому он уже и заметен.
Ящер спокоен. Ни хвост, в мостовую упертый,
ни пелерина не дрогнет. Но после четвёртой
Жека отчётливо видит притихшего гада,
и чешую его в цвет голубого агата
видит, и взгляд, на неё устремлённый,
жуткий. Зелёный.
Жека когда-то была и красивой, и юной,
и не слыхала о байках певца-Гамаюна,
ездила в Венгрию по комсомольской путёвке,
но возвращалась-то к мамке. А там и вишнёвка,
и первачок, а на праздник — хапулька Столичной.
Как получилось, что Жека узнала их лично?
Жеке Кулаге теперь всё-равно. После пятой
манит её в небеса этот страшный, крылатый,
звёзды Столичной ей мнятся созвездием Рака
или Цирроза. Двояко.
Как всё болит, как болит! (стонет ящеру Жека),
что ж ты, герой русских сказок, спасай человека!
Он шевельнётся, распустит свою пелерину,
выдохнет… И превратится Кулага в нейтрино,
землю сырую собою легко прошивая.
Мамка, уже никакая, но всё же живая,
в хусточку сложит, что было дитём и отрадой.
И похоронит без слёз у реки, за оградой.
19.09.2020