Какое это счастье: просто жить,
Здороваться с котом за лапу,
Молоденькой листвою ворожить,
И, с благодарностью, снимать пред Богом шляпу.
Звонок прозвучал неожиданно, разрезав тишину как лезвием. Я поднял трубку, хотя абонент был не определен.
- Семен Макарович?
- Да. это я, - смутное беспокойство нахлынуло на меня, часто забилось сердце;
- Пришел результат вашего обследования, сегодня в 13.30 подойдите с паспортом в отделение хирургии;
- Что-то не так с анализом? - спросил я, все больше беспокоясь;
- Ничего определенного сказать не могу, меня попросил позвонить ваш семейный врач;
- Хорошо, я буду.
Я никогда не был ипохондриком и вообще философски относился к жизни, но в этот раз смутная тревога скомкала гладкое полотно моего спокойствия в серый бесформенный ком. Наспех выпив безвкусный кофе, я лихорадочно стал собираться, бессознательно перекладывая вещи в комнате, стараясь привести в порядок мысли. Я достаточно легко переношу невзгоды, когда опасность реальна, предметна, ощутима, когда она находится прямо перед тобой и надо только собраться, внутренне выстраивая систему защиты, и моментально поразить противника ответным ударом. Сложнее обстоит дело, когда опасность не ясна, отдаленна, неопределенна. Тут не знаешь чего тебе ждать и к чему готовиться. Здравый смысл подсказывал мне, что беспокоиться заранее глупо, а если возникнет проблема, решать ее по-бойцовски хладнокровно. Мой старый кот замер на диване сфинксом и, глядя мне в глаза, сказал безмолвно: «Не переживай, старик, прорвемся, где «наша» не пропадала».
Пушистые лапы вековых елей в больничном дворе тихо покачивались, будто успокаивая гуляющих здесь пациентов. Мне довольно быстро вынесли снимки и я, с тревогой, поднялся на лифте в отделение, чтобы получить объяснение врача. Он принял меня любезно, - так как обычно разговаривают со смертельно больными, приговаривая: «не вы первый, держитесь, медицина идет вперед, шанс есть», и прочий успокоительный набор ничего не значащих фраз. Еще сказал, что без операции не обойтись, (а я надеялся не ходить больше к врачам и прожить оставшееся в своё удовольствие), но она плановая, поэтому сложностей не возникнет. Для вас, эскулапов, исполосовать чужое тело – лишний опыт и никаких эмоций, потому что как сказал один доктор, если каждому сочувствовать, то «дохтуров» не останется, то бишь нервы у детей Гиппократа не железные, а тот, кто сильно сочувствует пациенту быстро уходит следом за ним. Убойное утверждение, и как любая аксиома, абсолютно неопровержимое.
Через неделю, с вещами, меня ждали в Приемном покое. Очередь из таких же, как я несчастливцев была бесконечной, но шла быстро, и через час я рассеянно поглядывал на золотой церковный купол, виднеющийся из окна моей палаты. Мы часто обращаемся к Господу нашему во дни сомнений, болезней и жизненных тягот. Отец наш небесный любит своих несмышленых тварей, прощает грехи вольные, а чаще невольные, потому что милостив, великодушен и любвеобилен. Вот и я, бессознательно повторяя известную мне с детства молитву «Отче наш», каялся в грехах своих, которых за полвека накопил немало и просил, Владыку о снисхождении, о даровании мне небольшой отсрочки, чтобы завершить мирские дела, чтобы увидеть своего еще не родившегося внука, который должен был появиться на свет в канун Нового Года, пощупать розовый песок у речки (моей Сардинии), улыбнуться яркому закату над плёсом у Оки, из которой мой прадед, счастливо улыбаясь в черный ус чему-то своему, крестьянскому, ловил лещей размером с аршин. Много ли надо человеку, чтобы почувствовать себя счастливым? Все эти вопросы я, не склонный к мудрствованию, задавал себе, лежа на больничной койке. В один момент мы все становимся равными перед Всевышним. Неведомые болезни съедают наши тела, наполняют горечью наши души, может быть таким путем, Господь взимает плату за грехи, неверие и страх.
На койке рядом со мной лежит почти слепой старик, сахар съел у него стопу, пришлось отрезать ногу до колена. Его смиренное, восковое лицо устремлено вверх, но он не молится, не шепчет, а только ждет конца и это видно по его худым, как плети рукам, безвольно лежащим на серой простыне. К нему приходят дети, моют и переворачивают его, и внуки, чаще молча, смотрят на деда грустными глазами, - эти светлые невинные души познают, как выглядит горе, как пахнет грустью мир, что чай может быть безвкусным, а конфета горькой, что привычная, не замечаемая нами небесная голубизна в одночасье может накрыть тебя безликим больничным сводом.
Анестезиолог – веселый дядечка весомых достоинств, серьезно записывает сопутствующие хронические недуги, почти убедив меня, что все счастливо пройдет, что оперирующий хирург – член международного общества кардиологов и, несмотря на молодость, часто практикует в Европе.
В начале жизни мы счастливцы - оптимисты, а через каких-то пять десятилетий – мочёные старики - скептики, утратившие веру в человечество. Мой сосед справа каждое утро начинает с гимнастики, его сердце качает только один клапан, но он не унывает, аппетит у него хороший, каждый раз просит добавку, и глаза – блестящие, голубые, по утрам в них отражается восходящее солнце. Болезнь уравняла этих двоих, а какие они разные. Когда нахлынет на меня отчаяние, я тихо, как мне кажется, пою: «Богоро;дице Дево, радуйся, Благодатная Марие, Господь с Тобою, благословенна Ты в женах, и благословен плод чрева Твоего, яко Спаса родила еси душ наших.». Мой почти умирающий сосед вдруг произносит: «Ты поёшь так, как у нас в церкви поют…» и лицо его светлеет.
В день операции я вспоминаю, как мы с бабушкой ходили в церковь: старую, деревянную, с дощатыми полами внутри и огромными, как мне казалось в детстве, ликами святых, внушающими трепет. Бабушка опускалась на колени на домотканый коврик перед алтарем и неистово молилась, и хор пел так тихо, спокойно, стройно и так блаженно становилось на душе, так радостно. Моя мать приходила за мной вечером, а я, трехлетний малыш, сидел на скамеечке у дома и повторял на свой лад услышанное: «Господи, спаси мою душу грешную…». Мама тихо улыбалась и вопросительно смотрела на бабушку.
Я лежал голый, распятый на операционном столе и, боясь, что не успею, читал про себя спасительные строчки, мысленно прося прощения за грехи свои ведомые и неведомые, и не заметил, как провалился в долгий мучнистый сон.
Очнулся я через несколько часов, чувствуя, что меня душит трубка, вставленная в горло и я задохнулся от радости: «Поживу еще, не моё время…Благодарю тебя, Господи за милость твою!»
3 октября, 2020 г.
Кишинев.