Когда, как не теперь,
Когда в разгаре
Осень...
И мы с тобой грустим...
.
Невольно испытав
Нелёгкий нрав её...
Капризен и несносен...
И глубину её
Изменчивых забав...
Когда, как не теперь..
Здесь, в Болдино,
Возможно...
Спустя две сотни лет...
С тобой нам испытать...
Пусть, даже и не так...
Пусть толикой ничтожной...
Владеющую им
Святую благодать!..
2009.
Здесь на природе мы,
Как на кресте распяты...
Так трепетна она,
В свой плен нас захватив!..
И ты невольно ждёшь
Мгновения, когда ты
Сумеешь уловить
Тот пушкинский порыв!..
08.11.2014.
Всплеск вдохновения!..
Каких уже не будет...
Востребовавший весь
Души запас...
И он...
К богам приравненный...
Хоть к людям
Причислен до поры...
Ведёт, как прежде,
Нас!..
04.10.2020.
Сейчас люди всей планеты сидят по домам, мучаются от одиночества и думают, чем бы заняться. В этой ситуации человечество оказывалось и раньше: Пушкин, например, просидел на холерном карантине три месяца в 1830 году, этот период был назван Болдинской осенью и оказался самым плодотворным в его писательской биографии. BURO. предлагает вдохновляться опытом человека, который фактически стал олицетворением поэтического вдохновения, и погрузиться в карантин-1830.
Смертоносное и крайне заразное заболевание, которое никто тогда не знал, как лечить, пришло в южные губернии в 1820-е годы из Азии. В Москву холера пришла осенью 1830-го, из-за чего в город спешно переместился Николай I, которому Пушкин посвятил стихотворение «Герой», и поручил публиковать его анонимно из Болдина. В нем обрисована такая картина:
«Одров я вижу длинный строй,
Лежит на каждом труп живой,
Клейменный мощною чумою,
Царицею болезней… он,
Не бранной смертью окружен,
Нахмурясь ходит меж одрами
И хладно руку жмет чуме
И в погибающем уме
Рождает бодрость… Небесами
Клянусь: кто жизнию своей
Играл пред сумрачным недугом,
Чтоб ободрить угасший взор,
Клянусь, тот будет небу другом,
Каков бы ни был приговор
Земли слепой…»
Это одноэтажный дом в селе Большое Болдино в Нижегородской губернии, выделенный писателю отцом по случаю скорой женитьбы. Местность эту Пушкин описывал так:
«Смотри, какой здесь вид: избушек ряд убогий,
За ними чернозем, равнины скат отлогий,
Над ними серых туч густая полоса.
Где нивы светлые? где темные леса?
Где речка? На дворе у низкого забора
Два бедных деревца стоят в отраду взора,
Два только деревца. И то из них одно
Дождливой осенью совсем обнажено,
И листья на другом, размокнув и желтея,
Чтоб лужу засорить, лишь только ждут Борея.
И только. На дворе живой собаки нет.
Вот, правда, мужичок, за ним две бабы вслед.
Без шапки он; несет подмышкой гроб ребенка
И кличет издали ленивого попенка,
Чтоб тот отца позвал да церковь отворил.
Скорей! ждать некогда! давно бы схоронил».
В село он приехал 3 сентября 1830 года — за три недели до объявления холерного карантина в Москве. Пушкин был занят хлопотами перед свадьбой с Натальей Гончаровой — собирался переоформить на себя отцовское имение и двести душ мужиков. Из-за вечной финансовой неустойчивости и «положения относительно правительства», неурядицы, вызванной ссылкой, куда его отправили после отставки с поста коллежского секретаря, он постоянно ввязывался в ссоры с матерью невесты, подкрепленные обыкновенным его самолюбием. Незадолго до Болдина даже друзья ругали его за лень, критики Булгарин и Греч критиковали за то, что более года Пушкин пишет только «стишонки» — по всей видимости, поэт пребывал в состоянии, которое сейчас принято называть депрессией.
Пушкин не был домоседом, любившим, как это было свойственно многим русским писателям века, глубокомысленно скрючиться над столом. Для него — азартного игрока и гуляки, бывшего в долгах как в шелках, — периоды вынужденной изоляции становились своеобразными контрапунктами биографии.
Во время двухлетней ссылки в материнском поместье в Михайловском в 1824–1826 годах, куда его сослали за вскрывшийся в переписках атеизм (он был вне закона), Пушкин создал около ста произведенией — множество стихов, в которых, по мнению исследователей, произошла кристаллизация его стиля. Были закончены поэмы «Цыганы» и «Граф Нулин», пьеса «Борис Годунов», написанная белым стихом с подражанием структуре трагедий Шекспира и ознаменовавшая отхождение Пушкина от романтизма, и к тому же он начал работу над романом «Арап Петра Великого», впоследствии неоконченным. Александр Сергеевич в Михайловском работал медлительно, читал исключительно «Историю государства Российского» своего старшего товарища Карамзина. В Болдине же все было иначе.
Накануне отъезда уже помолвленным Пушкин вдрызг ссорится с матерью Гончаровой. Он пишет Наталье:
«Я уезжаю в Нижний, не зная, что меня ждет в будущем. Если ваша матушка решила расторгнуть нашу помолвку, а вы решили повиноваться ей, — я подпишусь под всеми предлогами, какие ей угодно будет выставить <...>. Быть может, она права, а неправ я, на мгновение поверив, что счастье создано для меня».
В письме к своему другу поэту Петру Плетневу он изливает душу:
«Жизнь жениха тридцатилетнего, хуже 30 лет жизни игрока. Дела будущей тещи моей расстроены. Свадьба моя отлагается день ото дня далее. Между тем я хладею, думаю о заботах женатого человека, о прелести холостой жизни. К тому же, московские сплетни доходят до ушей невесты и ее матери — отселе размолвки, колкие обиняки, ненадежные примирения — словом, если я и не несчастлив, по крайней мере не счастлив. Осень подходит. Это любимое мое время — здоровье мое обыкновенно крепнет — пора моих литературных трудов настает — а я должен хлопотать о приданом, да о свадьбе, которую сыграем бог весть когда <...>. Еду в деревню, бог весть, буду ли там иметь время заниматься, и душевное спокойствие, без которого ничего не произведешь, кроме эпиграмм на Каченевского».
Приезд Александра Сергеевича, вынужденный и задуманный как недолгий, затянется на три месяца — до 29 ноября. Планы спутают вести о запретах на передвижение в связи с эпидемией холеры, пришедшей в Россию под конец лета и добравшейся к 20-м числам до Москвы. Тотчас правительством был введен карантин, распространившийся на всю страну, надолго парализовавший привычную жизнь, но по итогам не остановивший эпидемии. В следующем году она пришла и в Петербург, и в Европу. За эту осень Пушкин несколько раз безуспешно предпринимал попытки бегства из Болдина. Оставшись в заточении в старом одноэтажном доме, ему оставалось только писать.
В его распоряжении было четыре книги в оригинале — сборник поэзии Милмана, Боулза, Уилсона и Барри Корнуолла, еще один сборник со стихами Кольриджа, Шелли и Китса, второй том «Истории русского народа» Николая Полевого, упомянутая в «Барышне-крестьянке» антология афоризмов Жан-Поля и ни одной рабочей тетради. Он не взял с собой даже старые тетради с рукописями, которые обычно таскал повсюду.
В Болдине Пушкин общался в основном с крестьянами, изучал их язык и наречие; выбирался к княгине Голицыной, чтобы узнать свежие новости о карантине, за что его поругивала невеста. Свой скромный болдинский быт в письмах к Гончаровой он описывает так: «Просыпаюсь в 7 часов, пью кофей и лежу до 3 часов. <...> недавно расписался, и уже написал пропасть. В 3 часа сажусь верхом, в 5 в ванну и потом обедаю картофелем, да грешневой кашей. До 9 часов — читаю. Вот тебе мой день, и все на одно лицо». Да, вы правильно поняли: Пушкин любил писать лежа, часто даже не вставая с постели.
И в то же время русская литература не знала такой писательской плодотворности. В Болдине Пушкин напишет 32 стихотворения, цикл рассказов «Повести покойного Ивана Петровича Белкина», «Маленькие трагедии», «Сказку о попе и работнике его Балде», серию публицистических статей о состоянии критики для «Литературной газеты». Наконец, будет закончен многострадальный «Евгений Онегин».
Рассерженность Пушкина, свойственная всякому, чьи планы были жестоко нарушены, в известной мере проявилась в тогдашних стихах. В том числе в октябрьском «Прощании», в котором он как бы прощается с Гончаровой, и в «Дорожных жалобах», где насмехается над своим вынужденным заточением и «невольным постом». Он был заточен в деревне, пока товарищи и невеста оставались в Москве, что было крайне опасным. Смертность от холеры составляла почти ; — по сравнению с этим коронавирус выглядит словно сезонный грипп, от которого, кстати, при Пушкине тоже еще как умирали. Страх одиночества и смерти от эпидемии проявит себя в его «Элегии»:
«Безумных лет угасшее веселье
Мне тяжело, как смутное похмелье.
Но, как вино — печаль минувших дней.
В моей душе чем старе, тем сильней.
Мой путь уныл. Сулит мне труд и горе
Грядущего волнуемое море.
Но не хочу, о други, умирать;
Я жить хочу, чтоб мыслить и страдать;
И ведаю, мне будут наслажденья
Меж горестей, забот и треволненья:
Порой опять гармонией упьюсь,
Над вымыслом слезами обольюсь,
И может быть — на мой закат печальный
Блеснет любовь улыбкою прощальной».
Это стихотворение, как и практически все вышедшие из-под пера Пушкина в болдинской изоляции, написано не в привычном ему размере четырехстопного ямба. Он ищет новые формы, порой намеренно рушит ритм стихов. Впрочем, об этом он сам говорит в первых строках поэмы «Домик в Коломне»:
«Четырехстопный ямб мне надоел:
Им пишет всякий. Мальчикам в забаву
Пора б его оставить. Я хотел
Давным-давно приняться за октаву.
А в самом деле: я бы совладел
С тройным созвучием. Пущусь на славу!
Ведь рифмы запросто со мной живут;
Две придут сами, третью приведут».
«Повести Белкина» пишутся стремительно, параллельно со стихами и хлопотами — и сразу набело. В них Пушкин описывает не реальность, а суть вещей, дает символические сюжеты. Если говорить о современниках писателя, эти вещицы напоминают о мрачных сказках Антония Погорельского, если рассуждать в постмодернистском ключе — о рассказах восхвалившего смерть Мамлеева.
«Гробовщик» Пушкина, конечно, вдохновлен холерой: героя зовут Адрианом, как и соседа-гробовщика Гончаровой, жил он на той же Басманной улице, что и она, а в гости к нему на новоселье приходят похороненные им люди — кошмар, в котором смерть вписывается в повседневную жизнь.
Несмотря на озлобленность, Пушкин сохранил в своих текстах удивительное человеколюбие и великодушие, редко свойственное его современникам и не появлявшееся в русской литературе еще, наверное, до тургеневских «Записок охотника», увидевших свет спустя двадцать лет. Вместо негодования к служивым смотрителям и гробовщикам он сострадал им, а в «Метели» и «Станционном смотрителе» ругал на чем свет стоит гусар и молодых графов за беспринципность, связанную с материальным благополучием. Похоже, Пушкин начал писать о простых людях, потому что столкнулся с ними в Болдине сам — в изоляции мужики оказались в числе его немногочисленных собеседников. Так карантин открыл русской литературе обычного человека и поведал об образе жизни дворян в глуши, пусть пока через странную, слегка мистическую, ни на что не похожую призму.
В статье «Опровержение на критики» он наметил себе публицистический план: «Нынче в несносные часы карантинного заключения, не имея с собою ни книг, ни товарища, вздумал я для препровождения времени писать опровержение на все критики, которые мог только припомнить, и собственные замечания на собственные же сочинения. Смею уверить моего читателя (если господь пошлет мне читателя), что глупее сего занятия отроду ничего не мог я выдумать», — и в последующих строках упрекал себя в байронизме, максимализме и былой неопытности, отразившихся в еще недавних его сочинениях.
Написанные в Болдине статьи Пушкина, опубликованные позже в «Литературной газете», редактором которой он ненадолго станет по приезде в Москву, сухи и высокопарны. Он уверен, что его уста глаголят исключительно истину. В них отчетливо чуешь радужный, свойственный гениям со знаком плюс нарциссизм. Впрочем, интонации Пушкина не всегда столь серьезны: в эпиграмме «Румяный критик мой, насмешник толстопузый» он по-ребячески подтрунивает над своими хулителями, а под конец стиха и вовсе припугивает их карантином:
«Что ж ты нахмурился? — Нельзя ли блажь оставить!
И песенкою нас веселой позабавить? —
Куда же ты? — В Москву, чтоб графских именин
Мне здесь не прогулять.
— Постой, а карантин!
Ведь в нашей стороне индейская зараза.
Сиди, как у ворот угрюмого Кавказа,
Бывало, сиживал покорный твой слуга;
Что, брат? уж не трунишь, тоска берет — ага!»
Пушкин, написавший трагедию «Борис Годунов» в одиночестве в михайловской ссылке, видно, ощутил себя родителем жанра трагедий, как Еврипид и Шекспир, и наскоро записал несколько зарисовок, озаглавленных в его черновике как «Опыты драматических изучений». Они касались тем, по мнению Пушкина, существовавших вне времени и не открывали новых сюжетов. Неудивительно, что после смерти автора эти пьески, изданные в конце концов под заголовком «Маленькие трагедии», стали архетипической классикой театра.
В отличие от «Повестей Белкина» в них не было описаний быта, а герои будто обращались непосредственно к своей морали и совести. Такой трагедией был и «Пир во время чумы» — позаимствованный у Вильсона фрагмент пьесы «Город чумы», в котором пирующих людей в разгар лондонской чумной эпидемии стыдит священник, обвиняя в безбожии и кощунстве. «Пир» был своего рода авторским переводом той самой пьесы, но поразительно срезонировал с русской жизнью на карантине: в письмах в Москву Пушкин порицал товарищей за несерьезное отношение к холере и продолжение праздной жизни.
В итоге 29 ноября одно из карантинных оцеплений открыли, и Пушкин благополучно покинул Болдино, добравшись до Москвы 5 декабря. Холера не тронула друзей и семью Александра Сергеевича, а в самом начале следующей весны они с Гончаровой сыграли свадьбу.
Позже таких периодов продуктивного заточения у него не случалось — он писал то больше, то меньше до своей кончины на дуэли с Дантесом. Но финальный эпизод его жизни вряд ли кому-то захочется сравнивать с нашим теперешним положением.